Александр II - А. Сахаров (редактор)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А по дороге двинулись бригады Реджиба и Шакуни-паши. Они рвались к горе Святого Николая.
Открыли огонь русские батареи. Выжидали, подпуская противника, ложементы[63]. Картечь косила таборы.
Турки отошли, чтобы тут же снова пойти в атаку… Тpeтий, четвёртый заход…
К обеду у Столетова в резерве оставалась всего одна рота, а бой не утихал. Видимо, Сулейман-паша решил в этот день сломить защитников, используя своё превосходство в силе…
– Муллы, с ними муллы! – Зашумели дружинники, указывая Стояну на мелькавших среди турок людей в белой одежде и белых чалмах.
Муллы взывали, указывая на позиции русских. Столетов подозвал Стояна:
– Поручик, ведите последнюю резервную роту.
Выскочив из ложемента, Стоян бросился выполнять приказание. Николова увидел издали. Его резервная рота была наготове.
– Капитан! – Стоян махнул рукой.
Райчо понял: настал час его роты. Солдаты бросились за капитаном. Бой уже завязался у подошвы горы Святого Николая, где туркам удалось овладеть первыми ложементами.
С появлением роты Николова бой закипел. Гнев и ярость овладели солдатами. Знали: лучше смерть, нежели оказаться в плену у османов.
Ударили в штыки. Стоян рубился саблей. Первыми не выдержали боя муллы, побежали. Глядя вслед отступавшим туркам, Столетов сказал Рынкевичу:
– Если сегодня, снова полезут, как обойдёмся без резерва?
В этот день атаки больше не последовало. А к вечеру пришёл на Шипку батальон брянцев. Заслышав шум боя, солдаты последние вёрсты бежали не передыхая. Ночью прибыл и весь Брянский полк.
Будто в зыбком мареве жил Стоян. Чудилось ему: в деревне он, мальчишкой, раскачивают его на качелях. Но отчего так – не дух захватывает, а боль нестерпимая, кричать хочется.
Открыл с трудом глаза. Над ним тучи плывут, в редких проёмах небо синеет. А он, поручик Узунов, лежит в санитарной фуре. Колёса наезжают на камни, фура вздрагивает, причиняя Стояну боль.
Узунов пытается вспомнить происшедшее с ним, но мысли обрываются, и он впадает в забытьё. Чудится ему, будто рядом с ним брат Василько, но Стоян не видит его, слышит голос. Вскоре голос брата сменился голосом бабушки Росицы. О чём она?
При каждой встряске поручик стонет, морщится. Чьи-то заботливые руки поправляют на нём шинель.
– Пить, – шепчет Стоян.
Кто-то поднёс к губам баклажку с холодной водой, смочил рот и тут же убрал.
Неожиданно привиделось Стояну сражение, которое вёл их Передовой отряд за Шипку. Турки бежали, оставив на поле сотни изуверски искромсанных солдат.
В братскую могилу складывают головы и руки, ноги и туловища. Чьи они, кому принадлежали?.. Священник отпевает убитых. Скорбь и гнев… Рядом со Стояном Асен. Он говорит громко, и его слова звучат как клятва:
– Господи, ты велишь возлюбить врагов своих. Прости меня, Всевышний Создатель. Ужли злобные деяния врагов наших прощу я? Нет, не прощу и не возлюблю врагов отечества моего и буду мстить им до последнего вздоха.
Едва вспомнилась та картина изуверства турок, как тут же прояснилась мысль о последнем бое, первом ранении… Османы навалились на их дружину двумя таборами. На него, Стояна, набежал чёрный усатый башибузук в непомерно широких шароварах и сандалиях. Синяя рубаха подпоясана красным поясом, за которым торчит кривая сабля.
Тараща тёмные, как сливы, глаза, он бросился на русского офицера. Стоян увернулся, но турок, хищно оскалясь, наскочил во второй раз. Поручик попытался достать башибузука саблей, но тот, сделав длинный выпад, вонзил штык. Падая, Узунов уже не видел, как Асен ударом ножа свалил башибузука, как дружинники отразили атаку и Асен вынес поручика, а потом помогал санитару делать перевязку. Рана сочилась, насквозь пропитывая бинт.
С трудом поднял Стоян веки, прислушался. В фуре постанывали раненые. Шагавший рядом с фурой санитар, увидев, что поручик смотрит на него, сказал ободряюще:
– Потерпи, ваше благородие, в гошпитале тую дырку заштопают…
До Габрово, где разместился полевой госпиталь, добрались часа за три, но Узунову они показались вечностью. О чём только не передумал: и о том, как в детстве проказничали с братом Васильком, о поре гимназической, о корпусе и товарищах по Измайловскому полку… А чаще мысли о Светозаре. Никак не может Стоян представить её лицо, уплывает, растворяется оно в тумане.
С тревогой подумал о молчании бабушки Росицы. Когда ещё написал ей! Неужели рассердилась и запретит ему жениться на Светозаре?
В Габрово прибыли засветло. Санитары перенесли поручика в офицерскую госпитальную палатку, положили на матрац, набитый соломой. Пришла сестра милосердия, осторожно сняла повязку, промыла рану. Стоян смотрел в её красивые, но печальные глаза и не заметил, как над ним навис своей крупной фигурой доктор в белом халате с ржавыми, кровяными пятнами. Крупные руки легли Стояну на грудь.
– Ну-с, поручик, удачно воткнул штык проклятый башибузук. Чуть левей или повыше – и прощай Божий свет. А в вашем положении недели через две подниму, в Тырново долечитесь, а через месяц-полтора снова в бой… – Повернул голову к сестре милосердия: – Рану обработайте, наложите повязку. Утром осмотрю ещё раз.
Генерал-адъютант Тотлебен отбыл в действующую армию с двойственным чувством. Согласно телеграмме он откомандировывался в Главную квартиру императора всего лишь как советник, однако подспудно в Тотлебене жила уверенность: его ждёт Плевна.
Как истинный немец, Тотлебен был самоуверенным, не без основания считал себя крупнейшим специалистом по фортификационным сооружениям.
Со времени обороны Севастополя генерал Тотлебен руководил Инженерной академией, строил форты на Балтийском и Чёрном морях.
Русско-турецкую кампанию он считал преждевременной, мотивируя необходимостью постройки Черноморского флота и незавершённостью перевооружения армии.
Столь удачно начавшиеся боевые действия не вскружили Тотлебену голову, и на торжества по случаю побед – балы, званые обеды – он взирал иронически.
За обедом, тщательно пережёвывая свиную отбивную с любимым гарниром – жареной капустой, Тотлебен заявил своим домочадцам:
– Мой час настал. Вспомнили-таки Тотлебена.
Жена всполошилась:
– Но ты же не молод, Эдуард Иванович, и если государь пожелал видеть главнокомандующим не тебя, а своего братца, пусть великий князь и соображает.
– Нет! – Генерал решительно пристукнул по столу. – Если зовут Тотлебена, значит, невмоготу.
Запершись на сутки в рабочем кабинете, генерал перелистал все свои записи и тетради с описанием различных фортификационных сооружений, какие повидал в Германии, Франции, Англии… Проанализировал наступательные операции пруссаков с целью овладения французскими крепостными сооружениями. После чего отбыл, взяв в дорогу саквояж, побывавший с ним ещё в Крымской кампании.
Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич посулил своему державному братцу, что если Осман-паша высунется из-за плевненских укреплений, он разобьёт его незамедлительно. Слова оказались пустой болтовнёй.
Узнав о бахвальстве главнокомандующего Дунайской армией, Осман-паша мрачно ухмыльнулся и, тут же вызвав Измаил-пашу, велел сделать демонстрацию крупными силами.
Обстреливая позиции русских войск, турки несколькими колоннами вышли из Плевны и, завязав бой, неторопливо втянулись в Плевну.
Сидя на белой лошади, Осман-паша лично наблюдал за действиями бригад.
Великий князь Николай Николаевич почёл за лучшее о случившемся не распространяться и скрыть от императора.
Кавалькада именитых всадников объезжала плевненские позиции. Лил дождь с жестокими порывами ветра. Всадников спасали кавказские бурки. Конские копыта чавкали в лужах, отбрасывали комья грязи. Великий князь Николай Николаевич, Тотлебен и генерал Непокойчицкий делали рекогносцировку.
Два дня назад Тотлебен прибыл из Бухареста в Главную ставку императора. Александр II незамедлительно принял его.
– Вручаю вам честь России и армии – Плевну. На вас, генерал, надежда.
– Я всегда помню, что служу престолу, и тем горжусь, ваше величество.
Прибалтийский немец из Митавы не грешил против истины. Все свои недюжинные инженерные способности он проявлял во славу России и укрепления престола. Именно этим можно объяснить принятие им после окончания войны поста одесского генерал-губернатора, затем виленского, ковенского, гродненского.
Настрой спутников побыстрее завершить рекогносцировку и спрятаться от дождя в тепло раздражал Тотлебена. Он не мог сосредоточиться и вникнуть в обстановку, а уже даже беглое знакомство позволяло ему сделать заключение: Плевна – орешек крепкий. Великий князь небрежно заявил: