Бушин - Измена. Знаем всех поименно (Москва, 2007) - Владимир Бушин

Еще: «Молотова отправили послом в Монголию. Другие страны уклонились от чести принять у себя опального сталинского соратника». Это какие же страны, оригинал? Спроси у историка Кокурина. Но — молчание, тайна! Всем, видимо, предлагали, как на рынке: «Эй, господа! Не хотите ли Молотова!» А они все отказались. Как от Николая Второго отказались же его благородные королевские родственники в Англии. Но там лишь одна страна, ее конкретные августейшие шкурники, а Молотова не пожелало принять, видите ли, все человечество. Спасибо за открытие, историк Кокурин.

Еще: «Молотов прожил восемьдесят шесть лет в стране, где мужчины не доживают и до шестидесяти». Вот, мол, как ухитрился сберечь себя, прохвост! Но, во-первых, Вячеслав Михайлович прожил не 86, а почти 97 лет. Что ж получается: человек окончил университет, а не умеет считать до ста? Во-вторых, Млечин или его советники да вдохновители произвели сверхоригинальную рокировочку эпох: Молотов умер 8 ноября 1986 года, мы с Феликсом Чуевым были на его похоронах. Т. е. жил он в советское время и умер в советской стране, где средняя продолжительность жизни была 73 года. Это теперь, при людоедском режиме политических прохвостов, который воспевают вот такие холуи экрана и вшивые профессора, мужчины не доживают до 60-ти. Так что это персонально вам, полупочтеннейший Лазарь Моисеевич, светит перспектива окочуриться в 58 лет. Сколько осталось? Кажется, не много. Спешите еще хоть разок своей оригинальностью порадовать мамочку. Между прочим, тут он мог бы с удовольствием пригвоздить к позорному столбу, допустим, и Леонида Леонова, Игоря Моисеева, Сергея Михалкова, которые последовали примеру Молотова. Но всех превзошел Лев Толстой, доживший до 82-х лет, когда средняя продолжительность жизни в стране, которую мы потеряли, была всего 32 года, о чем известный Говорухин до сих пор слезы льет.

И тут невольно приходит на ум: если Молотова все-таки согласилась принять Монголия, то кто согласился бы хоть временно, хоть за большие деньги приютить в своей стране мудреца Млечина хотя бы сторожем на телевидении? Думаю, что даже Израиль не согласился бы.

После Молотова естественно поинтересоваться, что Млечин пишет в хронологическо-биографическом смысле о Сталине. Читаем: «Есть документы, из которых следует, что он родился не в 1879 году, а в 1878». Вслед за Радзинским, поднявшим сию грандиозную тему еще в 97 году, об этом писали не меньше полусотни олухов царя небесного. Допустим, да, в 78-м. И что? Вон даже о дате рождения Христа нет единого мнения, о ней спорят ученые и богословы, причем спорят о разнице не в один год, а в шесть-семь. Но не так прост Млечин и его наставники. Он дает слово своему любимому проф. Наумову: «Похоже (!), за этим стояло желание скрыть следы общения с жандармским управлением во время пребывания в тюрьме…» Похоже, полупочтеннейший, что вы из числа именно тех, кто с помощью таких вот предположений и орудовал в 37 году. Это подтверждает и дальнейшее его рассуждение: «Особых отношений, скорее всего, не было, но (!) какие-то колебания (!) могли быть. И Сталин не хотел, чтобы кто-то об этом узнал». О колебаниях. Да, да этот профессор именно из той породы и тех времен, когда на допросах спрашивали: «Были колебания в проведении генеральной линии?» Профессор уверен: колебания могли быть! А я думаю, что у профессора никогда не было колебаний: соврать или нет? Он еще в 88-м году вылез в «Московской правде» с давно разоблаченной фальшивкой об агентурной работе Сталина на царскую охранку. Потом газета вынуждена была извиниться за публикацию этой давно протухшей клеветы. В разоблачении грязных измышлений Наумова тогда, в 88-м, на страницах «Нашего современника» принял участие и я. В 95-м этот профессор фигурировал в моей книге «Победители и лжецы».

Что дальше? От Сталина, конечно, к Ленину. Что о нем в смысле хронологии? Тут вершина, дальше которой уже некуда: «Однажды 21 января на дружеской вечеринке по случаю очередного дня рождения Ленина…» Вы только посмотрите, как прет из него оригинальность! Чудотворец! День смерти превратил в день рождения…

Достойным завершением хронологического сюжета может быть заявление Млечина о том, что одно прискорбное событие произошло у нас в стране «29 февраля 1939 года»… Но ведь не было такого дня в том году. Тут уж и не знаешь, что это. То ли подвиг покруче подвига Иисуса Навина, остановившего солнце и продлившего на несколько часов день, то ли подражание гоголевскому психу Поприщину, который записывал в дневнике: «Сегодня, 43-го мартобря…»

Издательство строго предупреждает всех: «Воспроизведение любой (!) части книги воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые (!) попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке». О-го-го… Судя по всему, такое суровое и, кажется, небывалое в нашей издательской практике предупреждение продиктовано твердой уверенностью в том, что как только замечательная книга выйдет, так на нее и набросятся орды книжных пиратов, так и растащат по углам все ее сокровища. Но что-то не слышно…

А между тем в вопросе воспроизведения чужого текста у автора и у самого рыльце в пушку. У него то и дело встречается пересказ «своими словами» того, что мы уже давным-давно встречали то в фантастических сочинениях Эдварда Радзинского, то в залихватских воспоминаниях Давида Ортенберга, то у Владимира Карпова, то еще где.

Да что там пересказ! Вот, например, читаем у Млечина об обсуждении в Ставке весной 1944 года одного оперативного вопроса: «Жуков развернул карту и начал докладывать.

Сталин нервничал: то к карте подойдет, то отойдет, то опять подойдет, пристально всматриваясь своим колючим взглядом то в Жукова, то в карту, то в Рокоссовского. Даже трубку отложил в сторону, что бывало всегда, когда он начинал терять хладнокровие и терял контроль над собой». Довольно живописно. Однако это не что иное, как не закавыченная цитата из воспоминаний Жукова (первое издание, с. 558).

Все творчество Млечина состояло здесь в том, что вместо «пристально поглядывая» он написал «пристально всматриваясь» да еще присобачил «колючий взгляд», а в самом конце у Жукова написано «когда был чем-либо неудовлетворен», а Млечин эту простую неудовлетворенность превратил в постыдную утрату контроля над собой. Смысл сих маленьких и несколько зловонных отсебятинок и переделок ясен: сочинителю уж очень хотелось создать отталкивающий образ Сталина.

В таком форсированном духе идет творческая работа и дальше: «Жуков и Рокоссовский упорно стояли на своем, поэтому Сталин неожиданно прервал Жукова:

— Идите и еще раз подумайте, а мы здесь посоветуемся.

Через пятнадцать минут к ним в комнату вошли Берия, Молотов и Маленков.

— Ну, что надумали? — поинтересовался Маленков.

— Мы ничего нового не придумали. Будем отстаивать свое мнение, — ответил Жуков.

— Правильно, — неожиданно сказал Маленков. — Мы вас поддержим.

Это означало, что Сталин передумал», — подводит итог сочинитель.

Это пересказ, но переиначен так, чтобы убедить читателя: вот, мол, какие попки были Молотов, Маленков и Берия, только и могли, что поддакивать. А на самом деле в этом эпизоде в воспоминаниях Жукова двое последних и не упоминаются, их нет. И вовсе не заходят они в комнату к маршалам, а сами маршалы возвратились в кабинет Верховного, и он сказал им: «Мы тут посоветовались (с начальником Генштаба А. И. Антоновым и В. М. Молотовым) и решили согласиться (с вами) на переход к обороне» (с. 559).

Наша маленькая прогулка в творческую лабораторию писателя Млечина очень полезна, ибо примеров столь оригинального обращения с чужими текстами, как уже было отмечено, у него можно привести немало. В сущности говоря, его книги — это жвачка давно пережеванного другими или даже им самим. В этом и состоит неоднократно упоминавшаяся выше оригинальность книги «Смерть Сталина», как и других. Так что еще неизвестно, кто будет преследоваться в судебном порядке.

Но что же все-таки сказано в книге о ее заглавной теме — о смерти Сталина? О, на сей счет у сочинителя Млечина столько версий, достойных Поприщина, что мы поговорим об этом как-нибудь специально в другой раз.

А пока отметим вот что по вопросу о Сталине. В этой книге Млечин пишет, что только «серые и малограмотные партийные чиновники слушали Сталина, как оракула…» Только «партийные секретари и аппаратчики стояли за него горой». Эта мысль так дорога автору, что в разных вариантах он повторяет ее и в других книгах, например: «Для многих военных возможность увидеть вождя была счастьем, о котором они вспоминали всю свою жизнь».

Итак, только партчиновники да военные. Но вот два писателя, причем не певцов комсомола вроде Безыменского, а уже далеко не молодых, одному идет пятый десяток, другому уже перевалило за пятьдесят, — Пастернак и Чуковский. Их пригласили на съезд комсомола. И вот что записал 22 апреля 1932 года в дневнике старший из них: «Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные лнца. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем… Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью». Ни тот, ни другой в армии никогда не служили. А кто из них партчиновник?