Еще един год в Провансе - Питер Мейл

Мне, однако, трудно было понять, о чем они говорят, ибо говорили они с местным акцентом, глотая по половине фразы, и я умудрился понять их только дважды. В первом случае это оказалось нетрудно, ибо говоривший обращался ко мне. Бернар познакомил меня с одним из трюфельщиков, шумным гигантом-весельчаком с животом и голосом, соответствующими его росту. Он спросил меня, какого я мнения о рынке, и я ответил, что впечатлен суммами, которые на нем циркулировали. Он одобрительно кивнул, огляделся, придвинулся к моему уху, прикрылся ладонью и оглушительно гукнул туда каким-то модифицированным шепотом:

— Я богат, знаешь! У меня пять домов!

Не дожидаясь моей реакции, он направился вдоль стойки, обнял за плечи какого-то маленького человечка, пригнулся к его уху, готовый поделиться еще одной дозой конфиденциальной информации. Скорее всего такая привычка вырабатывается долгими годами практики. Я представил себе, что так же он ведет себя и дома, с женой, оглядываясь и шепча за кухонным столом:

— Ш-ш-ш… Еще чашечку кофе?

— Тихо! Соседи услышат…

Второе откровение утра касалось замечательного трюфельного приспособления, достойного плода французской изобретательности. О нем рассказывал, отчаянно жестикулируя и расплескивая вино, человек, якобы наблюдавший его в действии.

Прибор изготовили для гражданина преклонных лет, уроженца Карпантра, прожившего здесь всю жизнь. Трюфели — его страсть. Он с нетерпением дожидался заморозков и отправлялся с собакой в предгорья Мон-Ванту. Каждую пятницу он приносил добычу недели на рынок. Продав трюфели, ненадолго задерживался в баре и снова отправлялся на трюфельную охоту. День без трюфелей он считал прожитым зря.

Шли годы, наступила пора, когда ему уже трудно стало искать грибы, карабкаться по холмам на холодном ветру, принесшемся из далекой Сибири. Спина отказала, он больше не мог нагибаться. Приходилось держаться абсолютно прямо, любое отклонение от вертикали причиняло нестерпимую боль, даже ходьба вызвала проблемы. Какая уж тут охота!

Но страсть к трюфелям не исчезла, и каждую пятницу он с добрым другом отправлялся на рынок. Все-таки лучше, чем ничего. Но и тут его поджидали неприятности. Он мог смотреть на трюфели. Мог их царапать. Мог, конечно, и нюхать, но только то, что совали ему в руку или подносили к носу. Блаженство нырка в благоуханную корзину оказалось теперь для него недоступным. Его коллеги в баре посочувствовали ему и обдумали проблему.

Помог ему, как мне сказали, ветеран Второй мировой. Он обратился к военному противогазу. Идея состояла в использовании museau télescopique, хобота, соединительной трубки. От шлем-маски, закрывающей нос и рот и крепящейся к голове при помощи резинки, отходила гофрированная гибкая трубка противогаза, заканчивающаяся искусственной ноздрей-воронкой из алюминия. Используя это нехитрое приспособление, старик мог шествовать от корзины к корзине, вдыхая аромат и совершенно не утруждая больную спину. Триумф здравого практицизма над жестокой повседневностью. Жаль, что я не увидел этого приспособления в действии.

К одиннадцати часам рынок свернул работу. Проданное с утра уже неслось в поездах и автомобилях наперегонки с испарением, спеша в Париж, а то и в Дордонь, где трюфели Воклюза выдадут за уроженцев Перигора. Тамошние трюфели считаются лучшими, как дыни из Кавайона или сливочное масло из Нормандии, и потому стоят дороже. По толкам в кафе, которым я вполне доверяю, до половины продаваемых в Перигоре трюфелей собирают в Воклюзе, где цены на них ниже. Разумеется, официальных источников для подтверждения этой информации не существует. Любой вопрос типа «Откуда это известно?» встретят полномасштабным пожатием плеч. Да это любой знает!

Утро, проведенное на трюфельном рынке, заслуживает лишь одного завершения, и это трюфельный ланч. Конечно, вас отлично обслужат в ресторане «Ше Бруно» в Лорге («храм трюфеля»), но Лорг далеко от Карпантра. Апт ближе, и в Апте находится «Бистро де Франс», ресторан на Пляс-де-ля-Букери, в нем всегда оживленно. Постеры на стенах, бумажные салфетки на столах, для торопливых небольшой уютный бар у самого входа, в воздухе аппетитный аромат — отличное местечко, чтобы согреться после нескольких часов на холоде. Еще лучше то, что во время сезона трюфели постоянно присутствуют в меню.

Мы прибыли около половины первого и застали в ресторане множество зимних клиентов, людей из города и ближайших деревень, разговаривающих на зимнем языке — французском. Летом вы скорее услышите голландский, немецкий или английский. Лицом ко входу восседали два джентльмена, рядом, но питались, друг на друга не обращая ни малейшего внимания. Такое часто можно видеть во Франции, однако редко встречается за ее рубежами, и я удивлялся почему. Возможно, другие нации сильнее ощущают наследие первобытного прошлого, когда люди питались сообща. Или же, если верить Режи, дело в том, что француз больше заинтересован в хорошей еде, чем в плохой беседе, и поэтому никогда не откажется отобедать сам с собой.

Подошел высокий худой официант с низким густым голосом и провел нас к столу. Мы втиснулись рядом с парой, поглощающей скользкие сырые устрицы со льдом. Первый же взгляд в короткое, заполненное от руки меню убедил нас, что с трюфелями все в порядке и ломать голову предстоит лишь по поводу первого блюда. Память о предыдущих посещениях побуждала к осторожности. Шеф здесь приверженец cuisine copieuse, порций обильных и более чем обильных, так что существовала опасность выйти из боя еще до начала главного сражения.

Достаточно безопасными показались артишоки. Они прибыли, полдюжины artichaud à la bangoule[101], с петрушкой, сельдереем, морковью, сопровождаемые ветчиной в душистом, согревающем душу бульоне. Наши соседи приступили к своему главному блюду, говядине под соусом, используя вилки вместо ножей, а хлеб в качестве вилок или ложек. Не спорю, дурной тон, но зато весьма удобно, если не хочешь жертвовать соусом, поглощая daube[102].

Один из признаков хорошего ресторана — четкое соблюдение официантами ритма трапезы. Если обслуживание слишком медленное, возникает опасность переесть хлеба и переусердствовать с вином. Это плохо, но обратное еще хуже. Если сервис слишком резвый, если официант норовит выдернуть у меня из-под носа тарелку, прежде чем я подобрал подливку, если он дышит мне в затылок и нервно барабанит пальцами по спинке стула, пока я выбираю сыр, — конец всему, полный крах. Не успеваешь справиться с одним вкусом, как наваливается другой. Чувствуешь себя лишним, нежеланным. Ланч превращается в гонку с препятствиями.

Паузы между блюдами абсолютно необходимы для возрождения аппетита и некоторого волнующего нетерпеливого ожидания, для наслаждения моментом, для того, чтобы оглядеться и послушать, о чем говорят соседи. До ужаса люблю подслушивать застольные разговоры. Между делом можно узнать много нового. В тот ланч фраза дня прозвучала из уст крупной, но интересной дамы, владелицы местного lingerie[103].

— Beh oui, — заявила она собеседнице, взмахнув для убедительности ложкой, — il faut du temps pour la corsetterie[104].

Я подивился мудрости замечания и решил в следующий раз, когда отправлюсь покупать корсет, избегать спешки. Пока же пришлось обратиться к доставленному официантом главному блюду.

Перед нами поставили глубокий медный соусник с brouillade de truffles[105], классической комбинацией слегка взбитых яиц с кусочками черного трюфеля. Нас за столом двое, а содержимого соусника с лихвой хватило бы и на троих. Вероятно, повар учитывал пресловутую усушку и испарение по пути от плиты до стола. Решительно сжав в руках хлеб и вилки, кивнув святому Антуану, покровителю трюфельного промысла, мы бросились в атаку.

Аромат приготовленного трюфеля продолжает его природный запах, сложный, земной, не гриб, не мясо, но нечто среднее. Это блюдо более, нежели какое-нибудь другое, отдает свежим воздухом, едой на природе, оно построено на сбалансированной контрастности между «хрусткостью» трюфеля и нежностью яйца. Можно обнаружить трюфели в дюжинах более изысканных рецептов, начиная с миллионерских равиолей и до цыпленка «санди-бест», но не думаю, что они сравнятся с безыскусной brouillade. Яичница или омлет — лучший фон для трюфеля.

Постаравшись, мы одолели резервную порцию и откинулись на спинки стульев. Местный эксперт корсетов уминала открытый яблочный пирог со сливками и распространялась о влиянии правильной посадки на forme[106]. Суть ее воззрения сводилась к тому, что есть можно что угодно и в каком душе угодно количестве, нужно лишь сидеть за столом абсолютно прямо и не забывать о прочном сдерживающем и поддерживающем белье. Редакторам «Вог» следовало бы поинтересоваться ее мнением.