ЛЕФ 1923 № 2 - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Либеральная публицистическая критика истерически требовала постановки пьес Островского – в тайной надежде, что местный губернатор или околодочный (или там министр, если не сам царь), узнают себя в Тит-Титыче и… устыдятся.
Я не пишу критической статьи об Островском: мне хочется собственному равнодушию к этому юбилею найти объективную базу – как в самом юбилее, так и в «окрестностях»… Только.
Как ни взвинчивался этот юбилей, а литературка выпущена к торжествам довольно тощая. Ничего нового. Кой-какая био-библиографическая вермишель да статьи специалистов, размазывающих все тот же пресловутый «луч света». Разбухшая от мелкого шрифта глава из старого учебника истории русской словесности… Нельзя не остановиться на попытке критика-коммуниста, т. Луначарского, хоть немного освежить самую фразеологию.
Но признаем, что попытка эта не удалась. В огромной статье своей, напечатанной в «Изв. ВЦИК» («Об А. Н. Островском и по поводу его»), представляющей собою переливчатую игру ничем не регулируемых ассоциаций («взгляд и нечто, – о чем, бишь? обо всем…»), т. Луначарский нет-нет да и прикоснется к Александру Николаевичу, но только для того, чтобы каждый раз издать установленное юбилейное восклицание. Правда, тут произнесено было применительно к Островскому выражение «русский Мольер», к сожалению, никакого употребления из собственного же термина наш критик не сделал. Мы могли ожидать, что критик – марксист сочтет для себя обязательным подвести под свою тезу известный социалистический фундамент, хотя бы наметив сравнительную «диаграмму» для обоих буржуазий – французской XVII в и российской – XIX. Тов. Луначарский уклонился от этого невыгодного для него сравнения и ограничился абсолютной по части элементарно – обязательного анализа «лирикой»… И как это ни странно, со столбцов газеты пахнуло отнюдь не каким-то там марксизмом, а потянуло характерным душком… доброго русского стоялого кваса. Позвольте, граждане и товарищи! да ведь это в блаженнойпамяти XVIII веке разыскивали «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов» и не шутя думали, что за собственным пошехонским поясом имеют потребную рукавицу – «российского Расина». Откровенно здесь лишний раз продемонстрированная т. Луначарским его влюбленность в наш русский театр окрашивает в неудачную минуту подвернувшийся критику термин (по существу, очень удачный) как раз в этот неожиданный колер.
Это – в литературе. В жизни – произошло и совсем удивительное событие. На торжественном спектакле в Малом театре, т. Луначарский выступил с речью, – в которой звал «назад к Островскому, Некрасову», к 60 – 70-м годам, приглашая в покаянном порыве опуститься перед могилой Островского на колени с жалобным воплем: «Помоги»… Можно было подумать, что треснул потолок: такой овацией ответила оратору его восторженная аудитория – все эти актеры, адвокаты, приват-доценты, либеральные журналисты, врачи, остатки третьего земского элемента и прочие и прочие, ныне носящиеся – среди зыбей.
(Как) обессмысленные щепки
Победоносных кораблей.
Даже если бы мы не имели никакого собственного «по моему» об Островском, этой знаменательной манифестации предостаточно, чтобы определить специально-политический удельный вес данного литературного явления. В плане строго социологическом мы готовы рассуждать об Островском с ледяной кровью; но, когда говорят об Островском сегодня – этим самым перебрасываются уже в область политики. И революционно-коммунистическое сознание сразу ощетинивается:
В чем дело? Зачем разводить панику? Никаких к тому оснований!
Конечно не случайно, а вполне согласно с обстоятельствами дел у Малого театра за последние годы припала настолько ни с чем несообразная страсть к Островскому, что из трехсот пятидесяти миллионов томов (дензн. 1923 г.) сочинений этого драматурга, он держит в текущем репертуаре своем добрую половину. И нельзя не отдать справедливости чуткости классового инстинкта (я думаю, тут нужно говорить об инстинкте, а не о четком сознании) и Малого театра, как такового, и группирующихся вокруг него[8] остатков былой либеральной «общественности» – идеологов российской буржуазии (если не бояться нашего грубого марксистского языка).
Снова и опять Островский стал своего рода знаменем, священной хоругвью, перед которой можно козырять, на которую можно молиться, но относительно которой не принято задаваться вопросами: из добротного материала? Какова художественная ценность вышивки? Надежно ли прибито к древку? Вот вкратце соображения, которые совершенно математически убеждают нас, коммунистов, в том, что юбилей Островского это на их улице праздник. Нам там делать нечего, и если кто из нас случайно или по легкомыслию забредет на этот чужой пир, пусть не удивляется, если потом переживет ряд неприятных минут похмелья.
По существу Островского?
По существу – следующее и очень не пространное. Островский имеет право на целую очень любопытную главу в истории руской литературы; Островский и «окрестности» – чрезвычайно важный источник при изучении русской общественности; но как явление театрального искуства, вся его драматургия занимает в истории русского театра безмерно более скромное, место, чем о том трубили всегда сопровождающие имя «Островский» фанфары – как при царизме, так и в наши дни, к юбилею до блеска начищенные крипичом. «По моему» – это так… Право же, нисколько не больше получил бы от меня читатель, если бы я написал об Островском целую книгу.
Впрочем, насчет условности методов нашей художественной критики и о мере общеобязательности ее приговоров мы с читателем столковались…
Юбилей Собинова…
Верный принятому методу, я и здесь не собираюсь навязывать читателю личные вкусы. Если кого уж интересует, могу сообщить, что вполне присоединяюсь к самооценке, сделанной этим артистом в начале его блистательной карьеры: я видел под его портретом автограф – «…от маленького певца любви».
Мы с читателем будем оформлять наше вполне определенное отношение к этому юбилею но не столь зыбким и ни для кого не обязательным критериям. Допустим даже, что мы никогда не слышали пения Собинова, – тем свободнее мы будем в установлении фактов.
И первый вопрос: кого собрал, объединил, «сорганизовал» этот юбилей?
Сумасшедшие цены на места, обнаженные плечи и спины женщин, обвешанных бриллиантами, запахи дорогих духов, безукоризненные фраки… Все что от прежнего «генералитета» и бывших императорских чиновников первых трех рангов… Именитые представители почетного, но не «потомственного», – о нет!! – нэпманства, сменовеховствующих и всея черные биржи!.. Не хватало патриарха Тихона вкупе с епископом Никандром! Конечно, на этот юбилей густо пошлаи обывательская мещанская вобла, – заложившая на предмет торжества предпоследние штанишки.
А сколько лысин, обвислых животов, подагрических конечностей, одышкой перерывающихся реплик, мутных зрачков под тяжело нависшими веками… Я всегда готов пред лицом седого восстати и почтить лицо старче. Но во первых – когда, этот необходимый и неизбежный везде
