Твой враг во тьме - Елена Арсеньева

Марина Алексеевна умолкла, потому что Дмитрий осторожно выпустил ее руку, и она снова ощутила, что от него исходит только холод.

Дмитрий. Июль, 1999

Значит, она имеет право самостоятельно принимать решение, да?

Дмитрий стиснул зубы. Интересно, эта женщина рассуждает вообще или имеет в виду что-то конкретное? В курсе она, к примеру, какое самостоятельное решение приняла ее дочь, – и не только приняла, но и выполнила? А может быть, Лёлина мать даже поддержала это «самостоятельное решение»? «Как это можно – начинать жизнь с таким ярмом на шее, ты и одна-то не смогла мужа найти, а с ребенком вообще никому нужна не будешь, в лучшем случае случайные мужики будут, а то и вообще… Ты же сама понимаешь, что он на тебе не женится, что же, будешь его шантажировать ребенком? Но разве начинают с этого семейную жизнь?!»

И все прочее в этом же роде – что там говорят матери своим провинившимся дочерям в таких случаях?

А кстати, почему они решили, что Дмитрий не женился бы на Лёле, узнав про ребенка? Да в ту же минуту поволок бы ее в загс! Он вообще-то и раньше собирался, но потом… рассобирался, так сказать. Что-то такое появилось в их отношениях, надлом какой-то, Лёля то дулась, отмалчивалась, то начинала плакать и жаловаться, что Дмитрий получил от нее что хотел, а теперь охладел… Господи, ну в самом деле – до чего же пошлая история! Он хотел ее до одури, до изнеможения, он готов был горы свернуть и землю опрокинуть, чтобы она сдалась. Тогда его злило ее упрямство, осторожность, он искренне думал: ну какая разница, когда это произойдет, до или после свадьбы, если и без слов ясно, что они всегда будут вместе, что они созданы друг для друга! И вот наконец это свершилось, и все оказалось в тысячу раз лучше, чем он ожидал, но потом… Конечно, во всем виновата та старая история, она его отравила! Забродили в голове всякие мысли, вроде бы отрезвляющие, а на самом деле ядовитые: если она так легко, так сразу (ну ладно, пусть не легко и не сразу, но все-таки!) легла с тобой в постель, значит, могла лечь и с любым другим, кто оказался бы настойчивее, может быть, дело всего лишь в том, что у нее просто не было настойчивых парней, настоящих мужиков… а может, их и вовсе не было, может, она потому и прикипела так к Дмитрию, что у нее раньше не было никого, никто на нее не обращал внимания, а тут вдруг такое знакомство, ну прямо дамский роман! Глупо, конечно: и то, что Лёля оказалась доступна для него – плохо, и то, что прежде она вела чуть ли монашеский образ жизни, – тоже плохо, да? Дмитрий и смеялся над этой путаницей мыслей, и ругал себя за них, но ничего не мог с собой поделать. Нет, наверное, он все-таки женился бы на Лёле. Сердцем-то чувствовал, что другой такой просто нет, что нашел-таки свою, родную… но ему нужно было время, чтобы все обдумать, разложить в голове по полочкам, смириться с новым поворотом в судьбе. Это он только на ЧС умел принимать мгновенные решения, а в жизни… Юра Разумихин называл его быстросчетчиком, но про себя Дмитрий знал, что он сущий тугодум. Вдобавок Лёля нервировала его своим нетерпением, да и работа, строго говоря, вообще не оставляла времени для спокойных, положительных размышлений и взвешенных решений. Он чуял холодок, наступивший между ними, но ничего не мог исправить. Или не хотел? Считал, что во всем прав, а измениться должна Лёля, и тогда в их отношения вернется прежняя счастливая гармония?

Ну ладно, он был не прав, Андрей его убедил. Но Лёля тоже не должна была так с ним поступать! Она не имела права принять то решение одна! Дмитрий точно знал, когда это случилось. Когда он драпал от «жены господина своего», «быстрей, чем заяц от орла», и не пришел на свидание. Он помнил – он долго будет помнить! – тот сигнал на пейджер… Да как она могла?! Ничего не объяснив, не оставив никакого шанса, из-за пустячной обиды – пойти и убить человека… человечка… Та вертихвостка из Центра крови сказала, мол, шесть недель было. Его ребенку было шесть недель…

От таких мыслей вскипала в сердце черная кровь. Это был и его ребенок тоже! Не сама же Лёля его себе пальцем заделала, не ветром же надуло! Или… ветром? Или она так поспешила с абортом, потому что знала доподлинно: к этой беременности Дмитрий не имеет ни малейшего отношения, а главное, его не удастся убедить в том, что имеет?

У него голова шла кругом от этих догадок, сомнений, предположений. Иногда ненавидел себя, иногда – Лёлю. Чаще, наверное, ее… но и себя – тоже часто, особенно когда понял, что совершенно не верит в эти измышления насчет «ветра», что с радостью узнал бы о ребенке, особенно после того, как тот мальчишка…

Вот в чем было дело! Вот почему он так озлобился, когда съездил в Центр крови и узнал про аборт! Он, Дмитрий, пытался спасти жизнь чужого ребенка, чужого сына – и не смог. А Лёля сама, хладнокровно, убила его собственного ребенка – и ее, между прочим, тоже! Может быть, это даже была дочка…

Он хотел нагрянуть в деревню сразу же после разговора с Андреем, но выпала срочная командировка в Выксу, где взорвался газ, уничтожив двухэтажный дом…

Дмитрий измучился на том ЧС. Там тоже погибли дети: именно к двум часам, когда рвануло, собрались гости, ребятишки с мамами, на маленький юбилей: девять лет исполнилось Оксане Самохваловой. Из десяти гостей погибло трое маленьких, трое взрослых. Среди них были и Оксана с мамой… «Ой, Таня, ты счастливая! – надрывалась одна из чудом выживших гостий, глядя на хозяйку, лежащую рядом с мертвой дочкой. – Ой, ты счастливая, Татьяна!» Там же, под стеной, куда складывали трупы, положили и сынка этой женщины. А она осталась жива… И завидовала мертвой.

И дедок с первого этажа, виновник всего этого кошмара, обрекший людей на горе, слезы, отчаяние и бесприютность, тоже остался жив! Нет, потом-то он умер, все-таки обожгло его сильно, но два дня прожил. Еще бы не обожгло! Он ведь решил поставить чайник и открутил кран на трубе, да вспомнил, что она не подключена к плите. Зять хотел переставить плиту, однако, не найдя подходящего колена, отложил ремонт, строго-настрого заказав деду открывать газ. И запил, сукин сын! Проклиная зятя, дед поставил греть воду на старенькой плитке, забыв закрутить кран на газовой трубе. И плитку он тоже забыл выключить…

Почему-то ни у кого из спасателей не было к нему жалости, к этому старику. Надеялись только, что он перед смертью успел узнать о том, что содеял! Но ничего – если не успел, то ему напомнят там. Сразу, первым же делом, объяснят, почему влекут не в рай для пенсионеров, а в ад. И Лёле когда-нибудь тоже объяснят, мрачно надеялся Дмитрий. А может быть… а может быть, и ему тоже?

Громом небесным ударили вдруг литавры. Дмитрий и Марина Алексеевна, погруженные каждый в свои невеселые думы, испуганно переглянулись, чуть ли не подскочив.

– Ах да, – сказала Марина Алексеевна, слабо проведя рукой по бледному лбу. – У нас же сегодня похороны. Соседа убили… Мне бы надо пойти, неудобно… Ой, подождите, я посмотрю, как там Витя, еще разволнуется…

Она приподнялась, но снова опустилась на лавочку и замерла, уставившись на забор. Через невысокий штакетник было отлично видно, как толпа, собравшаяся там, выстраивается в шеренгу; как ставят между ними четыре табурета, на который воздвигнут гроб, чтобы покойный простился с улицей. И вот, перекрывая фальшивую трель трубы, уже взвился первый возглас плакальщицы.

На мгновение Дмитрий ощутил неприязнь к этой женщине, которая даже перед лицом чьей-то смерти заботится только о своей семье, своем муже. Ну, болен, да мало ли кто чем болен, главное – жив все-таки! Ну, чего же сидит, не бежит к своему Вите, не кудахчет над ним, как небось кудахтала всю жизнь над Лёлей?

Он покосился в ее сторону. Марина Алексеевна крепко вцепилась в края лавочки, бледная, с потемневшими подглазьями, неподвижно смотрела на красный гроб, показавшийся в дверях. И Дмитрий вдруг, словно его в сердце толкнули, понял, о чем она сейчас думает и что чувствует. О Лёле думает! О Лёле, про которую уже другую неделю нет никакого известия. Представляет ее сейчас… где, какой? А разве не об этом думает он сам? И разве не должен был спохватиться, одуматься, придавить свою паршивую гордость на другой же день… нет, в ту же минуту, как на пейджер ему пришло это отчаянное, словно крик о помощи: «Забудь мой телефон!»

Что же он натворил? И как сможет жить, если вдруг…

– Дмитрий, пожалуйста, уйдите, – глухо выговорила Марина Алексеевна, упираясь взглядом в траву под ногами. – Я не могу сейчас с вами разговаривать. Уйдите, ну! – замотала головой, срываясь вдруг на крик, но тотчас поникла: – Извините…

– Ничего, – сказал он глухо, вставая и беспомощно глядя сверху на ее склоненную голову с небрежным узлом пышных волос. Такая же спелая пшеница, как у Лёли, но переплетенная седыми прядями. Небось за последнюю неделю их прибавилось… – Ничего, не надо извиняться. Все правильно.

И пошел со двора. Оглянулся из-за калитки. Марина Алексеевна медленно огибала дом, держась за стенку. Отправилась успокаивать мужа. А ее кто успокоит?