Зимний ветер - Валентин Катаев

– В чьих руках Центральная? – спросил Гаврик.

– Ну, в ваших, в ваших! На посту стоят какие-то матросы с "Алмаза". И что из этого? Теперь вам легче?

– Спасибо! – сказал Гаврик.

– Не за что, – ответила телефонистка. – Мы вне политики. Наше дело – соединять абонентов, а вы себе как хотите.

– Чудачка, – воскликнул Гаврик, – в городе же гражданская война!

– Это нас не касается.

– Подождите. Не выключайтесь. Дайте штаб Красной гвардии.

– Это где: особняк Руссовой, Торговая, четыре? – Да.

– А ваш штаб разве еще там?

– До сих пор был там.

– А я слышала, что он собирается переходить в Воронцовский дворец.

– Давайте.

– Это для меня новость. Даю.

И Гаврик тотчас услышал знакомый, охрипший от бессонной ночи голос:

– У аппарата дежурный член временного военно-революционного комитета Жуков.

– Здравствуйте, Родион Иванович. Это я, Черноиваненко-младший.

– Ну, как у тебя там дела?

– Только что заняли штаб.

– Потери есть?

– Нет. Все обошлось тихо и благородно.

– Ну, так могу тебя поздравить с полной победой Советской власти в городе Одессе, – сказал Родион Жуков. – Вокзал занят полчаса назад. Почта, телеграф, телефон то же самое. В банках наша охрана. В данный момент в типографии "Одесских новостей" набирается наше обращение к населению города. Чуешь?

– Чую, Родион Иванович! – воскликнул Гаврик.

– Транспорт у тебя есть?

– А как же: номер одиннадцать! – сказал Гаврик, но тут же вспомнил про штабной автомобиль. – Стойте! – закричал он в трубку. – Брешу. Совсем забыл. Имеется шикарная штабная машина.

– Утром мы собираем пленум Совета. Треба экстренно оповестить все организации и предприятия. Возьмешь на себя привокзальный район: Ближние Мельницы, Чумку, Сахалинчик, железнодорожные мастерские. Если хочешь, можешь тем же часом заскочить на вокзал. Там довольно успешно действует твой братан. Ну, до свидания, орудуй. Извини, я занят.

Черноиваненко отправился в гараж. Дежурный штабной шофер блаженно храпел прямо в машине, высунув наружу ноги в желтых английских крагах и положив под чубатую голову гайдамацкую папаху с красным шлыком. Он не имел ни малейшего представления о том, что произошло в штабе и в городе.

– А ну, хлопче, за работу! – сказал Гаврик и потряс его за плечо. – Вставай, проклятьем заклейменный! Заводи свою шарманку.

– Что? В чем дело? – пробормотал спросонья шофер, глядя кислыми глазами на Гаврика. – Какого биса? Это машина генерала Заря-Заряницкого, и я ее подаю только по приказанию дежурного по штабу.

– А теперь будешь подавать по приказанию уполномоченного военно-революционного комитета. Или же исполкома Румчерода, если это тебе больше нравится. Будем голосовать или принимается так? – спросил Гаврик, поигрывая наганом.

Немного погодя, скользнув фарами по Пироговской улице, длинный штабной автомобиль с брезентовым верхом, откинутым, как у экипажа, выехал из ворот, где матросы уже устанавливали новенькие пулеметы "Максим", найденные в штабном складе.

– Мариночка, серденько мое, тебя там на генеральском месте не сильно трясет? – ласково спросил Гаврик, обернувшись назад.

Он на всякий случай сел рядом с шофером и держал в руке оружие.

Марина промолчала, и Гаврик увидел ее улыбающееся лицо и белки глаз, сильно освещенные луной, которая теперь казалась еще ярче.

Рядом с Мариной сидел старый рабочий-красногвардеец. Судя по тому, что он все время вертелся на скользких кожаных подушках, можно было заключить, что он едет в автомобиле первый раз в жизни.

А на крыле машины лежал матрос в бушлате, выставив вперед винтовку.

Это была чудесная, ни с чем не сравнимая ночь победы. Над самой головой невероятно ярко, обложенная мозаикой облаков, горела луна. Помертвевший город был весь как бы освещен сверху синим бенгальским огнем.

Крепчайший норд-ост разыгрался вовсю. Он стремительно лился на город из степных просторов, из-за Жеваховой горы и лиманов. Он летел через Пересыпь и Молдаванку, сгибая в дуги молодые тополя Дюковского сада, шатая старые акации. Он уже не свистел, а гремел, звеня в трамвайных проводах, срывая вывески и валя с ног ночные патрули, притулившиеся в парадных подворотнях.

У вокзала горели костры. Багровый дым валил вдоль привокзального сквера, обнесенного узорчатой чугунной решеткой.

Искры летели с такой силой, что насквозь пронизывали дрожащие туи. Дымное пламя отражалось в черных окнах здания судебных установлений.

Гипсовая статуя Фемиды с завязанными глазами, мечом и покачнувшимися весами стояла вся розовая от зарева.

На ступеньках главного входа в залы первого и второго классов были установлены пулеметы. Угрюмо блестели цинковые ящики с патронами.

– Здорово, ребята! – закричал Гаврик, выскакивая из автомобиля. – Наша взяла! Да здравствует Советская власть! Ура!

Шагая через две ступеньки среди солдат, матросов и рабочих, половина которых состояла из людей, хорошо знакомых ему с детства, он быстро прошел мимо пассажирских и багажных касс, мимо весов, тележек, больших почтовых ящиков, билетных автоматов.

Марина со своей санитарной сумкой и небольшой кавалерийской винтовкой за плечом с трудом поспевала за ним.

У всех входов и выходов, у дверей начальника станции Одессаглавная и военного коменданта на часах уже стояли красногвардейцы с повязками на рукавах, а гайдамаки в вольно расстегнутых шинелях и бараньих свитках сидели в буфете первого класса и вместе со своими победителями весьма мирно закусывали житным хлебом и мясными консервами, полученными от красногвардейцев из расчета одна банка на троих.

Марина и Гаврик переглянулись.

Они уже настолько привыкли понимать друг друга с первого взгляда, что часто обходились без слов. У них уже появились общие мысли. Теперь эта общая мысль была примерно такой: вот мы идем по вокзалу, который совсем не изменился, все те же дубовые диваны и высокие стулья с вырезанными на спинках вензелями "Ю.-З. ж. д.", громадный самовар со множеством медалей, как у старого рыжего городового, буфет, похожий на орган, султаны крашеного розового и голубого ковыля в вазах, искусственные пальмы с пыльными войлочными стволами, бронзовые люстры и бра, а между тем только что произошло событие, переменившее всю жизнь, осуществилась мечта, которая еще недавно казалась такой далекой, почти невозможной! И мы любим друг друга.

Они рассмеялись.

Терентий сидел на прилавке газетного киоска, свесив ноги в коротких солдатских сапогах и сильно ссутулившись, пил чай из самодельной жестяной кружки с рваными краями.

Гаврик понял, что он не спал несколько ночей, озяб и теперь согревается кипяточком, раздобытым из станционного куба.

Газетный киоск агентства Суворина был тот самый, куда пять лет тому назад впервые привезли из Санкт-Петербурга газету "Правда".

Гаврик живо вспомнил, как он вместе с Петькой Бачеем бежал за багажной тележкой с пачками новой рабочей газеты.

– С победой тебя, Тереша, – торжественно, почти сурово произнес Гаврик, протягивая брату замерзшую руку. – Взял штаб без боя. Город в наших руках. Я только что звонил в штаб на Торговую и разговаривал с Родионом Ивановичем.

– Знаю, – ответил Терентий и, аккуратно поставив дымящуюся кружку на прилавок рядом с собой, притянул к себе Гаврика, и они с такой силой поцеловались, что у Терентия сползла на ухо черная каракулевая шапка.

– Дожили наконец! – сказал он и вытер ресницы ребром ладони. – Так-то, братик мой дорогой.

Он держал Гаврика за плечо и всматривался в его лицо с нежной гордостью. Он, наверное, в эту минуту вспомнил его маленьким мальчиком с облупленным носиком и босыми ногами, темными, как картошка.

– Добились-таки своего! А, сестричка, и ты здесь! – сказал он, заметив за спиной Гаврика Марину. – Все время ходите вместе?

– А как же! – весело ответила Марина. – Куда он, туда и я.

И, обняв Терентия, несколько раз поцеловала его в густые висячие усы с проседью.

– С победой вас!

Терентий взял ее за плечо своей большой рукой с плоскими желтоватыми ногтями и все с тем же выражением нежной гордости стал всматриваться в ее немного отекшее, побелевшее от мороза, оживленное и вместе с тем немного виноватое лицо, как бы все еще озаренное лунным светом.

– Гляди! – сказал Терентий ласково и погрозил ей пальцем. – Ты бы лучше дома сидела: в твоем положении бегать по городу не слишком полезно.

– А какое у меня положение? – засмеялась Марина. – Весьма обыкновенное. Другие женщины в таком положении целый день не отходят от плиты или от корыта, рожь жнут – и ничего. Всего четыре месяца.

– Ну не знаю. Тебе видней. Как думаете назвать хлопчика?

– Марат, – сказала Марина. Видимо, вопрос был уже решен. Помолчали.

– Ты зачем сюда явился? – спросил Терентий брата.

– Родион Иванович послал посмотреть обстановку. А сказать правду, здорово-таки захотелось тебя побачить и лично поздравить с нашей победой.