Зимний ветер - Валентин Катаев

– Это уже конец сказки, – спросил Гаврик, – или же с тем вовком еще будет какое-нибудь дело?

– Не. Еще не совсем конец. Еще его будут убивать вместе с его дружком котом Васькой, – ответил рассказчик красавец унтерофицер. – А ты что за человек и как сюда попал?

– Я уполномоченный, – сказал Гаврик.

– Так я и сгадал. До нашего берега что ни прибьет, то либо уполномоченный, либо делегат. От кого уполномоченный: от самокатчиков? – спросил унтер-офицер, косясь на кожаную фуражку Гаврика.

– Не угадал. От военно-революционного комитета, солдат Черноиваненко. А вы кто?

– Караульный начальник от 2-го гайдамацкого куреня.

– Так вот, вы мне, товарищ, как раз и нужны.

– Об чем речь? – строго спросил караульный начальник и застегнул воротник шинели на крючки.

– Слухай здесь, – сразу переходя на дружеский тон, доверительно, даже с некоторой нежностью в голосе сказал Черноиваненко. – Вчера наши представители сговорились с вашими представителями, что вы добровольно и мирно сдаете нам свои посты, а мы сегодня приходим со своим караулом, а ваши хлопцы не хотят сменяться. Тебя как звать?

– Василий.

– Так что же это, Вася, получается? Льете воду на мельницу помещиков и капиталистов? За кого вы стоите?

– Мы стоим за народ, за крестьянство, за Центральную Раду.

– Чудак человек, какая же она, твоя Рада? Народ? И где она находится? Ее давно уже сбросили! – воскликнул Гаврик. – Теперь, с конца декабря, есть Украинское советское правительство, и никакого другого. Так называемый Народный секретариат. Слыхал?

– Ну, слыхал. Какая разница?

– Разница та, что Центральная Рада – это власть помещиков и капиталистов, а Народный секретариат – власть Советов рабочих, крестьянских, солдатских и матросских депутатов.

– Очень может быть.

– Так в чем дело? Давай, Василий, обойдемся без кровопролития. А то получается нехорошо: мы в октябре совершили в Петрограде переворот, взяли Зимний, все государственные учреждения, арестовали Временное правительство, вышибли Керенского и всего потеряли ровным счетом десять человек с обеих сторон.

– А ты считал?

– Считал. Если хочешь знать, я сам брал Зимний. У меня мандат подписан лично товарищем Лениным.

– А ну покажь.

Гаврик быстро – помня, что надо ковать железо, пока горячо, – расстегнул шинель, вынул из кармана гимнастерки потершуюся на сгибах бумагу, бережно ее развернул и приблизил к глазам караульного начальника беглую, разборчивую подпись синим канцелярским карандашом: В. Ульянов (Ленин).

– Верно. Очень может быть, что и так, – сказал караульный начальник, после чего бумажка пошла по рукам и когда возвратилась обратно, то Черноиваненко уже не сомневался, что бой выигран.

– Ну, так как же? – спросил он. – Давайте по-товарищески, побратски произведем смену караулов. Или, может быть, подеремся? Вы за Центральную Раду и за царского генерала Щербачева, палача и контрреволюционера, а мы за власть Советов и за Ленина? Так или не так?

– Что скажешь, караул? – уклончиво ответил Василий, которому уже самому смертельно надоело воевать и хотелось домой, в Вознесенский уезд. – Как, хлопцы, будем сменяться чи не будем? – спросил он караульных.

– Почему же не смениться? Можно и смениться, – послышались рассудительные голоса. – Только надо знать, какие будут со стороны революционного комитета условия.

– Условия такие, – поспешил ответить Гаврик, чувствуя, что победа уже в кармане, – немедленная демобилизация – раз; увольнение в запас – два; железнодорожный литер до станции назначения – три; все виды денежного, вещевого довольствия, также приварок и прочее, что полагается, за два месяца вперед на руки – четыре.

– Это подходяще, – послышались голоса.

– Стало быть, решение принимается?

– Постой, – подумав, сказал караульный начальник, по-хозяйски сведя над переносицей свои красивые, бархатные брови. – Ты не это… не то самое… Как насчет оружия?

– Оружие сдадите под расписку военно-революционному комитету для передачи частям рабочей Красной гвардии, – быстро ответил Гаврик и еще не договорил до конца, как понял, что совершил грубуйг ошибку.

– Э, ни! – сказал караульный начальник. – Це не той… Це выходит еще хуже, чем с тем котом Васькой, который послухал вовка и пустил его в хату.

– Сдавать оружие мы не согласны, – послышались голоса караульных.

– Нема дурных возвращаться на село без оружия!

– Винтовки не сдадим!

– Да и шашки не сдадим!

Довольно равнодушные до сих пор лица караульных вдруг оживились, глаза сердито заблестели, папахи упрямо полезли на лоб.

– Бачь якой! У самого на поясе наган, а мы сдавай оружие!

– Це, громадяне, провокация!

– Без оружия земли не поделишь!

– Не согласны. Видели мы таких быстрых!

– Цього не буде!

– Давай лучше мы тебя самого будем разоружать. А ну, снимай наган!

И уже несколько бурых мужицких рук с желтыми ногтями потянулись к Гаврику.

– Но! – сердито сказал он, подходя к окну. – Рукам волю не давать. А то я сейчас три раза пуляю в белый свет, как в копейку, и ваших нет!

Он решительно вынул из кобуры револьвер.

– Смотри, якой вин моторный, – не без некоторого даже удовольствия сказал красавец караульный начальник, любуясь Черноиваненко-младшим. – Маленький, а злой! Ты нас своим револьвером не пугай. Мы добре пуганые. Ты один, а нас, бачь, сколько. Мы тебе в два счета задницу набьем и выкинем за ворота.

– Еще неизвестно, кто кому набьет. Вот сейчас дам сигнал своему отряду… А ну, отойдите от двери!

– Постой, – сказал унтер-офицер. – Ты чего все время дергаешься, как будто у тебя в… шило? Мы тебе по-товарищески говорим, как представителю, что без оружия нам идти до дому нема никакого расчета. Можешь это понять?

– Могу.

Гаврик спрятал наган в кобуру.

– Вы бы так и сказали, а то сразу начинаете хватать человека руками. Я к такому обращению не привык. Не хотите сдать оружие – как хотите. Оставляйте его у себя.

– Вот это другой разговор!

– А чем вы поручитесь?

– Святой истинный крест, – с чувством сказал Гаврик и проворно перекрестился.

– А как мы в бога не веруем?

– Тогда могу дать расписку.

– Пиши.

– Так по рукам?

– Если оружие оставляете, то по рукам.

Со стороны можно было подумать, что эти взрослые, вооруженные, измученные войной люди, фронтовые солдаты, играют с Гавриком, как дети, в какую-то игру вроде считалки: кто быстрей ответит, тот и выиграл.

Но в этом не было ничего удивительного. Слишком ясен и давно уже для всех в душе был решен вопрос, который теперь решался: вопрос о войне и мире, о земле, о революции, о судьбе России и Украины.

– Ну, где ваш караул? – спросил унтер-офицер.

– Тут, за углом, – поспешно ответил Гаврик, опасаясь, как бы караульный начальник не раздумал сдавать посты.

– Вызывай.

– Стрелять неохота. Я лучше обратно тем же ходом через забор – и приведу свой отряд прямо на Пироговскую к главному подъезду. А ты выходи туда со своим разводящим, и будем честь по чести сменяться. Договорились?

– Договорились,

– Правильно. Разве может быть такой случай, чтобы два солдата между собой не пришли к соглашению? А генерал пускай как себе хочет.

С этими словами Гаврик легкой походкой вышел во двор, перемахнул через стену и сразу очутился в руках матроса с "Синопа", который вместе с Мариной и двумя красногвардейцами уже давно поджидали его в черной тени стены на пустыре, тревожно прислушиваясь к каждому звуку и уже начиная не на шутку беспокоиться.

Едва Гаврик, крепко стукнувшись в промерзшую землю подкованными каблуками своих бутсов, присел, поправил съехавшую набок фуражку и вытер рукавом лоб, как Марина рванулась было к нему, но сейчас же усилием воли удержалась на месте.

Гаврик близко от себя увидел ее неподвижное, белое, ярко освещенное луной лицо с капельками пота на лбу, темные, неподвижные глаза, сжатый рот.

– Ну… ты… – с напряжением выговорила она, с трудом выжимая улыбку на замерзших губах. – А мы уже думали…

– Так не думайте то, что вы думали. Шутишь!

Он сказал это "шутишь" с таким непередаваемым черноморским шиком – "шютишь", – с такой легкостью, с такой уверенностью, как будто бы в эту волшебную лунную ночь для него не существовало ни опасности, ни самой смерти.

Он обнял Марину за плечи и прижал к себе.

– Что, мое серденько? – ласково спросил он, заглядывая ей в глаза.

Она отстранилась, но, прежде чем отстраниться, успела на миг легонько прижаться к нему и шепнуть:

– Дурак, разве так можно рисковать?

В это время в Ботанической церкви пробило одиннадцать, и этот ночной звон – таинственный, серебристый, как бы принесенный ледяным ветром из страны детства, – казалось, на некоторое время поколебал лунный свет над пустыней Куликова поля, над вокзалом, откуда доносилось пыхтение маневренного паровоза.