Том 68- Чехов - Литературное наследство

серьезное, даже строгое выражение, — и не могу, конечно, утверждать, что я верю, но должна сознаться, что в природе есть много таинственного и непо­нятного.

Совершенно с вами согласен, хотя должен прибавить от себя, что вера значительно сокращает нам область таинственного.

Подали большую, очень жирную индейку. Отец Андрей и Нина Иванов­на продолжали свой разговор. У Нины Ивановны блестели брил­лианты на пальцах, потом на глазах заблестели слезы, она завол­новалась.

Хотя я и не смею спорить с вами, — сказала она, — но согласитесь, в жизни так много неразрешимых загадок!

Ни одной, смею вас уверить.

Бабушка вздохнула и сказала громко:

Вы говорите, а я ничего не понимаю!

После ужина Андрей Андреич играл на скрипке, а Нина Ивановна ак­компанировала на рояли. Он десять лет назад кончил в университете по филологическому факультету, но нигде не служил, определенного дела не имел и лишь изредка принимал участие в концертах с благотворительною целью; и в городе называли его артистом.

Андрей Андреич играл, все слушали, молча. На столе тихо кипел са­мовар, и только один Саша пил чай. Потом, когда пробило двенадцать, лопнула вдруг струна на скрипке; все засмеялись, засуетились, стали про­щаться. Андрей Андреич, взволнованный, грустный от музыки, надевши в передней пальто, поцеловал у Нади обе руки и хотел обнять ее, сказать ей, как он ее любит, но в передней находился отец Андрей, вошла горнич­ная...®

Проводив жениха, Надяг пошла к себе наверх, где жила с матерью {нижний этаж занимала бабушка). Внизу в зале стали тушить огни, а Са­ша все еще сидел и пил чай. Пил он чай всегда подолгу, по-московски, ста­канов по семи в один раз. Наде, когда она разделась и легла в постель, дол­го еще было слышно, как внизу убирала прислуга, как сердилась бабуля. Наконец все затихло и только слышалось изредка, как в своей комнате внизу покашливал басом Саша.

II

Когда Надя проснулась, было, должно быть, часа два, начинался рас­свет. Где-то далеко стучал сторож. Спать не хотелось, лежать было очень мягко, неловко. Надя, как и во все прошлые майские ночи, села в постели и, обняв колени, склонив на них голову, стала думать, думать... А мысли были все те же, что и в прошлую ночь, однообразные, ненужные, неот­вязчивые, мысли о том, как Андрей Андреич стал ухаживать за ней и сде­лал ей предложение3... Она согласилась и6 оценила этого красивого, доб­рого, умного человека. Но почему-то теперь, когда до свадьбы осталось не больше месяца, она стала испытывать страх и беспокойство. Если бы отложили свадьбу до осени или даже до зимы! Тогда бы она имела бы вре­мя все обдумать...®

Тик-ток, тик-ток... — лениво стучал сторож. — Тик-ток...

В большое старое окно виден сад, дальние кусты густо цветущей сире­ни, сонной н вялой от холода; и туман белый, густой тихо подплывает к сирени, хочет закрыть ее. На дальних деревьях кричат сонные грачи.

Боже мой, отчего мне так тяжело!

Быть может, то же самое испытывает перед свадьбой каждая невеста. Кто знает! Или тут влияние Саши, и все это, быть может, оттого, что он постоянно говорит против замужества и отзывается об Андрее всякий раз так небрежно. Но ведь Саша уже несколько лет подряд говорит все одно и то же, а когда говорит, то кажется чудаком, оригиналом...

Сторож уже давно не стучит. Под окном и в саду зашумели птицы, ту­ман ушел из сада, все кругом озарилось весенним светом, точно молодой улыбкой. Скоро весь сад, согретый солнцем, обласканный, ожил, и капли росы, как алмазы, засверкали на листьях; и старый, давно запущенный сад в это утро казался таким молодым, нарядным1-.

Уже проснулась бабуля. Точно ручей шумел внизу: это по обыкнове­нию старуха ворчала на прислугу. Закашлял густым басом Саша. Слышно было, как внизу подали самовар, как двигали стульями, как горничная быстро прошла мимо комнаты Нади, босая, и проговорила сердито, плачу­щим голосом:

А чтоб тебе, дзыга окаянная...

Как медленно идут часы! Надя давно уже встала и давно уже гуляла в саду, а все еще тянется утро. И какое лукавствод, какой обман в этих то­мительно длинных часах, бесконечных утрах, когда на твоих же глазах с изумительной быстротой проносятся недели, месяцы, годы!

А воте Нина Ивановна, заплаканная, со стаканом минеральной воды. Какая это удивительная женщина!.. Она занималась спиритизмом, гомео­патией, читала книги весь день, даже за обедом®, часто спорила о пользе театров и раз даже принимала участие в спектакле, после которого тяже­ло дышала всю ночь и потом весь день. Любила она говорить о сомнениях, которым была подвержена, и от нее часто.слышали фразу:

Нас убивает религиозный индифферентизм!

И эти слова, казалось Наде, заключали в себе глубокий, таинственный смысл. Теперь Надя поцеловала мать и пошла с ней рядом.

О чем ты плакала, мама? — спросила она.

Вчера на ночь стала я читать повесть, в которой описывается ста­рик и его дочь. Старик служит где-то в присутственном месте, ну и в дочь его влюбился начальник. Я не дочитала, но там есть такое одно место, чти трудно было удержаться от слез, — сказала Нина Ивановна и отхлебнула6 из стакана®. Сегодня утром вспомнила и тоже всплакнула.

Милая мама, отчего мне все эти дни так невесело? — спросила На­дя. — Отчего я не сплю по ночам?

А когда я не сплю ночью, то закрываю глаза крепко-крепко иг ри­сую себе Анну Каренину, как она ходит и говорит, или рисую Лаврецко- го, или кого-нибудь из истории...

Наде стало досадно, тоскливо", она почувствовала, что мать не понима­ет ее и не может понятье, но тотчас же она обняла мать, и обе пошли в дом и сели за рояль играть в четыре руки.

В два часа сели обедать®. Была среда, день постный, и потому бабушке подали постный борщ 3, Нине Ивановне, которая всегда лечилась, подали бульон, Саше и Наде — скоромный рассольник.

Наш город, говорили, губернией хотят сделать,— сказала бабушка.

Да, ваш город хотят столицей сделать! — усмехнулся Саша.— Ве­ликолепный город! Ни одной лавочки нет, где бы не обвешивали, ни од­ного нет чиновника, который не облысел бы преждевременно от картежной игры и от водки. На улицах грязь, пыль, вонь. Взаймы берут — не от­дают, книги зачитывают11... Кканальи!

Замолол и сам не знает про что, — вздохнула бабушка; она люби­ла Сашу и жалела, но подозревала, что он в Москве и выпивал, и в карты играл", отчего и был