Зачарованные смертью - Светлана Алексиевич

Зачем он это сделал… Из охотничьего ружья… Я ему теперь все время куда-то звоню… Я ночами кручу телефон… Диск срывается… Прокручивается… Никак не наберу нужную цифру… Я набираю-набираю до бесконечности… Мне кажется, что утром у меня болят пальцы…

Я у него прочла… В записных книжках… Он писал: „Теперь мне больше всего хочется любить свою дочь“.

Странный сон… Странный сон был… Мы бежим-бежим с отцом, убегаем… А потом куда-то падаем… Проваливаемся… Он то неожиданно мертвый, то неожиданно живой… (Молчит.)

Эта связанность наших жизней… Я хочу освободиться…

Я рассказала сон своему мужу. Я просила его помочь:

— Ты должен меня сильнее любить.

Мне кажется, я так чувствую, что мертвый отец меня очень любит. Он любит меня больше всех.

Я тоже его не хотела отдавать той девушке… Я не отдала бы… (Молчит.)

Это личное… Тайное… Не называйте его настоящей фамилии… Моя мама… Она всем рассказывает, как он ей дарил цветы… Мне ее жалко… Она как безумная… Снова пишет письма… Той девушке… Я не знаю, что она ей сейчас пишет, даже предположить не могу. Ей хочется бесконечно с кем-нибудь говорить об отце… Вспоминать… (Пауза.)

Это личное… Тайное… Я о чем-то только догадываюсь… Мне кажется… (Пауза.) Я думаю, что ему надо было придумывать новую версию жизни… (Молчит.)

Детские воспоминания об отце у меня связаны всегда с высотой, полетом к нему на плечи, к потолку. Я сижу у него „на загривке“, эта игра у нас называлась „папа-лошадка“… Лечу в воздух, это мы играем „в самолет“… Первая его профессия — военный летчик… Он учился летать в планерной школе. Учили их списанные на гражданку военные летчики. Фанаты! Отец вспоминал, что, когда он, уже взрослый, увидел, на чем они летали, удивился, как они живы остались. Самодельные планеры… Деревянные реечки, обитые перкалью… марлей… Все управление — ручка и педаль…

— Но зато, когда летишь, — говорил он, — ты видишь птиц, ты видишь небо. Ты чувствуешь крылья…

Наверное, потом это становится мечтой? Необходимость? (Молчит.) Небо меняет психику людей… Высота… Я знакома с его друзьями, бывшими военными летчиками. Они всегда были чуть-чуть высокомерны ко всем остальным: они летали!!

Я любила своего отца. Но я не любила его поколение. И я не боюсь этих слов. Отец был лучший из них. Но и его сломали: он стал как все. Мучился. Он мучился этим. (Пауза.) Собираясь вместе, они много говорили о войне. Победители! Победа в войне — это как бы найденный смысл их жизни. Пусть они сами не воевали, но они чувствовали себя детьми победы. Они победили… Они освоили целинные земли… Они полетели в космос… Они строили коммунизм… Они шутили на этот счет, сочиняли анекдоты. Но они верили в эти бумажные идеалы. Лицемерные и наивные идеалы. Я это для себя определяю как эмоциональный социализм. Все они были эмоциональными социалистами. Идеалисты! Слепцы! Но то было их жизнью, смыслом их жизни. Смысл жизни, как личная проблема, для них не существовал. Я помню, я хорошо помню, что даже за столом в праздники они говорили о России, а не о своей жизни… Такое это поколение… Такие люди… (Молчит.) Трагедия этого поколения в том, что оно жило в придуманном мире, и наконец реальность ворвалась в их жизнь… Из поезда, который мчался в социализм, в прекрасное далеко, им надо было пересесть в поезд с курсом — на капитализм. В опустошенную реальность… В конкуренцию… В другие человеческие отношения… Без иллюзий… На ходу вскочить в новый состав… Мгновенно… В моей жизни это могло вместиться, а в его — нет. Слишком стремительно все произошло, слишком неожиданно. Они ведь романтики!! А тут надо было придумывать новую версию жизни… Жесткую, рациональную. Жизнь взывала, кричала: „Меняй! Меняй!“ А он к этой новой роли был не готов. (Молчит.) Они все не готовы… Они не готовы умом, сердцем… Они не готовы на физиологическом уровне… Им бы драться на баррикадах… Крепко дружить… Петь одни песни, мечтать о „голубых городах“ и тосковать о несделанном, пить… А тут надо не воевать, а бороться. Бороться-то нужно с самим собой: со своим неумением, со своей ленью, со своей психологией… Они это не умеют… (Пауза.)

У отца уже было две жизни: сначала он — военный летчик, потом журналист. Это много для одного человека. Достаточно. (Молчит.) Это личное… Тайное…

Я недовольна собой… Сумбурно… Путано… Я ничего не объяснила… Это же — жизнь… И смерть…

А что я знаю?!

Я любила отца. У нас разные профессии. Я — экономист, я всю жизнь считаю, а он наблюдал жизнь, мечтал… Он из того поколения, которое слишком много значения придавало словам. Слишком много смысла. (Молчит.)

Кто-то каждый день приносит на его могилу один цветок… Почему белый? Или белую розу… Или ромашку…

Наверное, это она. (Молчит.) Он писал стихи. Он всю жизнь писал наивные, мальчишеские стихи… И любил фотографировать птиц и зверей… Мой отец…» (Замолкает и дальше отказывается продолжать разговор.)

Из записных книжек отца:

«Где же ты, хладнокровный историк?

Вот мысль А. Платонова, что смерть не однажды нас посещает…

Русский человек не хочет просто жить, он хочет жить для чего-то… Он хочет участвовать в великом деле…

Идеализация будущего — это наше духовное состояние, форма нашего существования в истории. Оно и загубило нашу русскую жизнь.

В сегодняшних газетах вдруг прочтешь:

„До середины 80-х годов Союз представлял собой многомиллионное человеческое поголовье с хорошо обученным механизмом азиатских табунщиков, призванных надзирать за планомерной эксплуатацией скотопромышленного сырья“ (газета „Московский комсомолец“).

„Многомиллионное человеческое поголовье“, „скотопромышленное сырье“…

А это была твоя жизнь…

— Я люблю тебя, — сказала она.

— Может, ты любишь не меня, а саму любовь? — спросил я.

— Я люблю тебя, — опять сказала она.

Женщина — это что-то другое…

У В. Н. теперь свое дело. Продает куда-то за границу наши спички. Имеет капитал.

За бутылкой водки он мне вчера признался, что иногда ему хочется петь с кем-нибудь наши комсомольские песни.

Я шел домой и попробовал вспомнить:

Дан приказ ему на запад,Ей в другую сторону.Уходили комсомольцыНа гражданскую войну.

Что мы знаем о нашей ненависти и любви? А кто-то напишет: „многомиллионное человеческое поголовье“, „скотопромышленное сырье“…

Лежал… Смотрел в потолок… И думал… А внутри уже работал, был запущен какой-то механизм.

В дороге.

Нам дай покопаться в звездах, а не сделать что-то на земле. Хотя бы нормальные дороги. Хороший асфальт положить.