Безумно холодный - Тара Янцзен

— Боже, у меня будет столько неприятностей, — сказал он в потолок, потом снова рассмеялся и вернул кресло на все четыре ножки. — В моем списке на сегодня еще две машины, которые нужно забрать. А если Спарки не получит эти две машины, в его списке окажусь я. А это не самое приятное местечко.

— Мне очень жаль. — Она не знала, что еще можно сказать, даже если это и было откровенной ложью. Ей не было жаль ничего, что могло привести его в тот переулок и в ее жизнь. Только неделю спустя она связала «забрать машины» с «угнать машины». Но к тому времени она слишком сильно привязалась к нему, чтобы волноваться по этому поводу.

— Крид и Джей Ти буду гадать, что со мной случилось, — сказал он, наклонившись к столу и лениво взяв ее за руку.

А вот в ее реакции ничего ленивого не было. Он прикоснулся к ней в первый раз с тех пор, как схватил в переулке. Ее словно ударило током.

— Уже поздно. — Он начал подниматься на ноги, и ее охватила паника. Она не могла его отпустить. Она никогда его больше не увидит, если отпустит.

Она поднялась следом за ним. Он по-прежнему держал ее за руку.

— Может, еще шампанского? — спросила она и мгновенно почувствовала себя полной идиоткой. Слишком очевидный предлог.

Он ухмыльнулся и наклонился, чтобы лучше видеть ее лицо. Несмотря на ее каблуки, он все равно возвышался над ней.

— Ты пытаешься меня напоить?

— Нет. — В смущении она отвела взгляд. — Прости. Просто я… ну, спасибо, Кристиан. Спасибо, что отвез меня к врачу и за то, что сделал. Это было… очень смело. — А это звучало слишком тупо, чтобы уши могли вынести.

Покраснев еще сильнее, она обругала себя. Очень смело… Боже, словно он был маленьким мальчиком.

Он долго ничего не говорил, а они не могла заставить себя взглянуть на него — не после того, как сказала такую глупость.

Впрочем, он по-прежнему держал ее за руку, и во время повисшей паузы медленно гладил ее костяшки большим пальцем. Ее пульс участился.

— Только девочки, которые целуют меня, зовут Кристианом, — сказал он, переплетая их пальцы. — Все остальные зовут меня Хокинсом. Просто Хокинсом.

— И сколько девочек ты целовал, Кристиан? — спросила она, осмелившись взглянуть на него.

— Только двух. — Его ухмылка стала шире. — Только mi abuela, мою милую маленькую бабушку… а теперь и тебя.

Он наклонил голову к ее лицу, свободной рукой обхватил щеку, а полминуты спустя она поняла, что он ужасный врун.

О Боже, он умел целоваться. Он играл с ее ртом. Он полностью соблазнил ее, хотя не касался больше нигде — и он ничего не забыл.

Ничего. Никто не целовался так, как Кристиан Хокинс. Она открыла рот навстречу его губам и вдохнула его. Языки терлись друг об друга, губы давили все сильнее. Все в нем было таким твердым, но рот казался удивительно мягким… таким влажным. От него исходил слабый аромат эспрессо — настоящий Хокинс: богатый, тягучий, сексуально насыщенный вкус.

Его горячие руки обжигали кожу под платьем. Ее нижнее белье исчезло. Обувь тоже, а одним поцелуем он перекинул ее из положения «О Боже, стоит ли мне пойти на это?» в «Пожалуйста, Господи, пусть он не останавливается».

Она хотела его, хотела отчаянно. Она хотела того, что он предлагал, того, что он мог дать, она была готова рискнуть своим сердцем — лишь бы получить это.

Ведь именно этим она и рисковала. Не меньше. Она знала его и знала себя, когда он был рядом. Никакого частичного ущерба. В конце концов, она готова отдать ему все, и он заберет все, даже больше, а потом уйдет, а она останется ни с чем.

Но, Боже, прошло слишком много времени с того момента, как в последний раз прикосновение мужчины распаляло ее до самой сердцевины.

Она почувствовала, как в пространстве между их телами, он расстегивает пряжку ремня, и новая волна предвкушения прокатилась по ней. Ее варианты быстро сходили на нет. Конечно, он был джентльменом. Был, и никто не обладал большим контролем над собой, чем Кристиан Хокинс — только от одной мысли обо всем этом контроле, она потеплела еще на градус. Ей потребовалось несколько лет, чтобы завести себе другого любовника. Это произошло уже после того, как он вышел из тюрьмы. Одному Богу было известно, что могло случиться с ней, если бы его так и не выпустили.

Впрочем, он избаловал ее. Она решила, что все мужчина знают, как обращаться с женщинами. Она решила, что все мужчины любят заниматься любовью, любят каждое прикосновение, каждый поцелуй.

Она ошибалась.

Но не в Хокинсе, в нем — никогда. Она была права с того самого момента, как увидела его и понеслась прямо в его объятья, была права, когда разделила ним постель — и, как она надеялась, была права, снова целуя его на переднем сиденье Доджа Челленджера R/T 1971 года по имени Роксанна на седьмом этаже в грузовом лифте.

Сошла ли она с ума?

Или просто бесстыдно отчаялась?

Почувствовав, как он расстегнул ширинку, она прервала поцелуй. В затемненном салоне их глаза встретились, и она поняла: неважно, была она права или нет; неважно, обнимались ли они на переднем сиденье машины или развалились на кровати в ее доме. Его взгляд потемнел от желания, его руки скользнули вверх между ее ног, и ей оставалось лишь наблюдать за его лицом — таким красивым, окруженным черными шелковистыми волосами, длинными и влажными на концах, с глубоко посаженными, окруженными густыми ресницами, глазами, яростно сосредоточенными на ней.

Тогда он прикоснулся к ней — его пальцы, такие уверенные, такие умелые — и чистое, сладчайшее наслаждение прокатилось по ней. С тихим вздохом она снова прижалась к его губам, двигаясь ему на встречу, вжимаясь бедрами в его руку.

— Кристиан… — выдохнула она. Ей нравилось то, что он делал с ней, нравилось быть так близко к нему — почти лежать сверху, когда некуда двинуться, некуда уйти.

Зарывшись пальцами в его волосы, удерживая его губы на своих для нового поцелуя, для сотни следующих поцелуев, она начала расстегивать пуговицы на его рубашке.

ОН просто рехнулся, когда полез за ней через окно, решил Хокинс.

Еще пять минут, и она была бы в его постели, его постели королевских размеров, с подушками. Но вместо этого все закончится перепихом на заднем сиденье — потому что кончиться по-другому происходящее просто не могло. Только с ним внутри нее.

Она помещалась в Роксанне, а ему подходила словно перчатка, но вот он не помещался и не подходил. Одной ногой он упирался в лобовое стекло, вторую частично завел под нее. Но это не имело значения. Теперь его уже ничто не остановит. Она была горячей, влажной, вокруг него — так оно всегда случалось между ними. Мгновенно потрясающе.

Слабый привкус жевательной резинки держался на ее губах, такой приятный и сладкий, но совсем не тот, что был нужен ему — вкус, мысли о котором сводили его с ума всю ночь, проведенную наедине с тем чертовым желто-коричневым конвертом и фотографиями с ними обоими в руке — в правой руке, и о да, в левой он сжимал себя. Впрочем, он не мог сказать, что получил много удовольствия. В тот момент она лежала в его постели, а он не мог даже прикоснуться к ней — так что все это превратилось в тщетное упражнение. Он, конечно, возбудился. Но это не шло ни в какое сравнение с его отчаянием.

Он хотел ее, и помимо того, что эта страсть подстегивала похоть, она лишала его силы духа. Она лежала там, на его кровати, в полукоматозном состоянии — маленькая кучка пьяной неудачи, — а он мог лишь смотреть и страдать.

Иногда человеку приятно думать, что он перерос что-то. И он многое перерос. Но не ее.

— Кэт, помоги мне, — сказал он, оторвавшись от ее губ. Его руки спустились ей на бедра в попытки поднять выше. Он хотел, чтобы она была сверху, особенно с того момента, как в рекордные сроки стащил с нее нижнее белье. Но поднять ее выше он смог, только съехав на сиденье вниз, высунув одну ногу в окно, а второй упершись в приборную доску — освобождая место для ее коленей по обе стороны от своего лица. Слава Богу, она не стала стесняться, потому что такой маневр из без того заслуживал десяти баллов за сложность.

Съехав вниз еще сильнее, подвинув ее еще выше, он наконец… наконец получил то, чего хотел. Открыв рот, он нашел ее сладкий, горячий центр языком и начал медленно сводить с ума их обоих.

Она задохнулась, практически всхлипнув, и громадная волна напряжения покинула его тело. Он отдался изумительной близости ее тела. Боже правый, этого он и хотел, этого и жаждал — той части себя, за которую он так отчаянно хватался, которую так хотел разделить с ней — секс, чистый и простой, сладчайшую на земле вещь. Ее, отдающую себя полностью, ее ответы, подстегивающие его собственные, их двоих, полностью потерянных друг в друге.

Ее руки запутались в его волосах, его — сжимали ее бедра, скользя по горячей шелковистой коже, пока она не кончила потоком тихих всхлипов и содроганий. Это было лучше, чем ему помнилось. Это наполнило его глубочайшим удовлетворением. Он снова поцеловал ее, потом еще раз, так нежно, и каждый раз она вскрикивала, плавилась поверх него, пока не соскользнула вниз по его телу.