Литература. 9 класс. Часть 2 - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семья Твардовских очень интересно проводила зимние вечера. Трифон Гордеевич был страстным любителем чтения, хотя и окончил всего три класса церковно-приходской школы. Он знал наизусть много стихотворений, семейное чтение стало традицией в его доме. С этих читок начиналось приобщение к литературе будущего поэта. В доме, в красном углу, под образами, на полочке стояли тома сочинений Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Некрасова, Данилевского, Кольцова, Никитина, Тютчева, Помяловского, Аксакова, Жюля Верна. В селе с удивлением смотрели на семью Твардовских и часто объясняли их материальные трудности увлечением грамотой.
В поэме «За далью – даль» Александр Твардовский так отозвался об отцовской кузнице:
На малой той частице светаБыла она для всех вокругТогдашним клубом, и газетой,И Академией наук.
Будущий поэт испытывал большую тягу к знаниям и творчеству. Он постепенно отходил от хуторского хозяйства, уезжал на учебу, а в 1928 году и вовсе покинул хутор.
Начал Твардовский свой творческий путь сельским корреспондентом. Известность пришла к нему с поэмой «Страна Муравия», напечатанной сначала в 1936 году в Смоленске.
В конце 30-х годов Твардовский обратился к военной теме. Поэта волнует жизнь народа в годы сложных поворотов истории.
В сентябре 1939-го Твардовский участвует в походе в Западную Белоруссию, а затем – в войне с Финляндией. Эти события нашли отражение в стихах о героических подвигах танкистов, летчиков, шофера Володи Артюха и многих других солдат, прорывавших «линию Маннергейма».
Перед самой войной 11–21 июня 1941 года он написал стихи, которые можно воспринимать как наброски к поэме о Теркине:
Там, в боях полубезвестных,В сосняке болот глухихСмертью храбрых, смертью честныхПали многие из них.
Там, за той рекой Сестрою,На войне, в снегах по грудь,Золотой Звездой герояМногих был отмечен путь.
Стоил он, тот путь, не мало,Прегражден лютой зимой,Тьмой лесной, огнем, металлом,Надолб каменным оскалом,Льдом, водой, землей самой.
В 1942 году Твардовский продолжает работу над образом Теркина, но уже как бойца новой большой войны. Теркин – веселый, неунывающий, умеющий поддержать в себе и людях оптимистичное настроение. Однако поэма создавалась длительное время, и в характере Теркина произошли определенные изменения, он как бы дан автором в развитии. Герой меняется вместе с теми событиями, участником которых он является. По мере приближения победы герой все больше погружается в себя, в его образе просвечивается все больше индивидуального, частного.
Василий Теркин. Книга про бойца. В сокращении
Два солдатаВ поле вьюга-завируха,В трех верстах гудит война.На печи в избе старуха,Дед-хозяин у окна.
Рвутся мины. Звук знакомыйОтзывается в спине.Это значит – Теркин дома,Теркин снова на войне.
А старик как будто ухомПо привычке не ведет.– Перелет! Лежи, старуха. —Или скажет:– Недолет…
На печи, забившись в угол,Та следит исподтишкаС уважительным испугомЗа повадкой старика,
С кем жила – не уважала,С кем бранилась на печи,От кого вдали держалаПо хозяйству все ключи.
А старик, одевшись в шубуИ в очках подсев к столу,Как от клюквы, кривит губы —Точит старую пилу.
– Вот не режет, точишь, точишь,Не берет, ну что ты хочешь!.. —Теркин встал:– А может, дед,У нее развода нет?
Сам пилу берет:– А ну-ка…—И в руках его пила,Точно поднятая щука,Острой спинкой повела.
Повела, повисла кротко.Теркин щурится:– Ну вот.Поищи-ка, дед, разводку,Мы ей сделаем развод.
Посмотреть – и то отрадно:Завалящая пилаТак-то ладно, так-то складноУ него в руках прошла.
Обернулась – и готово.– На-ко, дед, бери, смотри.Будет резать лучше новой,Зря инструмент не кори.
И хозяин виноватоУ бойца берет пилу.– Вот что значит мы, солдаты, —Ставит бережно в углу.
А старуха:– Слаб глазами,Стар годами мой солдат.Поглядел бы, что с часами,С той войны еще стоят…
Снял часы, глядит: машина,Точно мельница, в пыли.Паутинами пружиныПауки обволокли.
Их повесил в хате новойДед-солдат давным-давно:На стене простой сосновойТак и светится пятно.
Осмотрев часы детально, —Все ж часы, а не пила, —Мастер тихо и печальноПосвистел:– Плохи дела…
Но куда-то шильцем сунул,Что-то высмотрел в пыли,Внутрь куда-то дунул, плюнул, —Что ты думаешь, – пошли!
Крутит стрелку, ставит пятый,Час – другой, вперед – назад.– Вот что значит мы, солдаты, —Прослезился дед-солдат.
Дед растроган, а старуха,Отслонив ладонью ухо,С печки слушает:– Идут!Ну и парень, ну и шут…
Удивляется. А пареньУслужить еще не прочь.– Может, сало надо жарить?Так опять могу помочь.
Тут старуха застонала:– Сало, сало! Где там сало…
Теркин:– Бабка, сало здесь.Не был немец – значит, есть!
И добавил, выжидая,Глядя под ноги себе:– Хочешь, бабка, угадаю,Где лежит оно в избе?
Бабка охнула тревожно,Завозилась на печи.– Бог с тобою, разве можно…Помолчи уж, помолчи.
А хозяин плутоватоГостя под локоть тишком:– Вот что значит мы, солдаты,А ведь сало под замком.
Ключ старуха долго шарит,Лезет с печки, сало жаритИ, страдая до конца,Разбивает два яйца.
Эх, яичница! ЗакускиНет полезней и прочней.Полагается по-русскиВыпить чарку перед ней.
– Ну, хозяин, понемножку,По одной, как на войне.Это доктор на дорожкуДля здоровья выдал мне.
Отвинтил у фляги крышку:– Пей, отец, не будет лишку.Поперхнулся дед-солдат,Подтянулся:– Виноват!..
Крошку хлебушка понюхал.Пожевал – и сразу сыт.
А боец, тряхнув над ухомТою флягой, говорит:– Рассуждая так ли, сяк ли,Все равно такою каплейНе согреть бойца в бою,Будьте живы!– Пейте.– Пью…
И сидят они по-братскиЗа столом, плечо в плечо.Разговор ведут солдатский,Дружно спорят, горячо.
Дед кипит:– Позволь, товарищ,Что ты валенки мне хвалишь?Разреши-ка доложить.Хорошо? А где сушить?
Не просушишь их в землянке,Нет, ты дай-ка мне сапог,Да суконные портянкиДай ты мне – тогда я бог!
Снова где-то на задворкахМерзлый грунт боднул снаряд.Как ни в чем – Василий Теркин,Как ни в чем – старик солдат.
– Эти штуки в жизни нашей, —Дед расхвастался, – пустяк!Нам осколки даже в кашеПопадались. Точно так.Попадет, откинешь ложкой,А в тебя – так и мертвец.
– Но не знали вы бомбежки,Я скажу тебе, отец.
– Это верно, тут наука,Тут напротив не попрешь.А скажи, простая штукаЕсть у вас?– Какая?– Вошь.
И, макая в сало коркой,Продолжая ровно есть,Улыбнулся вроде ТеркинИ сказал:– Частично есть…
– Значит, есть? Тогда ты воин,Рассуждать со мной достоин.Ты – солдат, хотя и млад,А солдат солдату – брат.
И скажи мне откровенно,Да не в шутку, а всерьез.С точки зрения военнойОтвечай на мой вопрос.Отвечай: побьем мы немцаИли, может, не побьем?
– Погоди, отец, наемся,Закушу, скажу потом.
Ел он много, но не жадно,Отдавал закуске честь,Так-то ладно, так-то складно,Поглядишь – захочешь есть.
Всю зачистил сковородку,Встал, как будто вдруг подрос,И платочек к подбородку,Ровно сложенный, поднес.Отряхнул опрятно рукиИ, как долг велит в дому,Поклонился и старухеИ солдату самому.
Молча в путь запоясался,Осмотрелся – все ли тут?Честь по чести распрощался,На часы взглянул: идут!Все припомнил, все проверил,Подогнал и под конецОн вздохнул у самой двериИ сказал:– Побьем, отец…
В поле вьюга-завируха,В трех верстах гремит война.На печи в избе – старуха.Дед-хозяин у окна.
В глубине родной России,Против ветра, грудь вперед,По снегам идет ВасилийТеркин. Немца бить идет.
О себеЯ покинул дом когда-то,Позвала дорога вдаль.Не мала была утрата,Но светла была печаль.
И годами с грустью нежной —Меж иных любых тревог —Угол отчий, мир мой прежнийЯ в душе моей берег.
Да и не было помехиВзять и вспомнить наугад.Старый лес, куда в орехиЯ ходил с толпой ребят.
Лес – ни пулей, ни осколкомНе пораненный ничуть,Не порубленный без толку,Без порядку как-нибудь;Не корчеванный фугасом,Не поваленный огнем,Хламом гильз, жестянок, касокНе заваленный кругом;Блиндажами не изрытый,Не обкуренный зимой,Ни своими не обжитый,Ни чужими под землей.
Милый лес, где я мальчонкойПлел из веток шалаши,Где однажды я теленка,Сбившись с ног, искал в глуши…
Полдень раннего июняБыл в лесу, и каждый лист,Полный, радостный и юный,Был горяч, но свеж и чист.
Лист к листу, листом прикрытый,В сборе лиственном густомПересчитанный, промытыйПервым за лето дождем.
И в глуши родной ветвистой,И в тиши дневной, леснойМолодой, густой, смолистый,Золотой держался зной.
И в спокойной чаще хвойнойУ земли мешался онС муравьиным духом виннымИ пьянил, склоняя в сон.
И в истоме птицы смолкли…Светлой каплею смолаПо коре нагретой елки,Как слеза во сне, текла…
Мать-земля моя родная,Сторона моя лесная,Край недавних детских лет,Отчий край, ты есть иль нет?
Детства день, до гроба милый,Детства сон, что сердцу свят,Как легко все это былоВзять и вспомнить год назад.
Вспомнить разом что придется —Сонный полдень над водой,Дворик, стежку до колодца,Где песочек золотой;Книгу, читанную в поле,Кнут, свивающий с плеча,Лед на речке, глобус в школеУ Ивана Ильича…
Да и не было запрета,Проездной купив билет,Вдруг туда приехать летом,Где ты не был десять лет…
Чтобы с лаской, хоть не детской,Вновь обнять старуху мать,Не под проволокой немецкойНужно было проползать.
Чтоб со взрослой грустью сладкойПраздник встречи пережить —Не украдкой, не с оглядкойПо родным лесам кружить.
Чтоб сердечным разговоромС земляками встретить день —Не нужда была, как вору,Под стеною прятать тень…
Мать-земля моя родная,Сторона моя лесная,Край, страдающий в плену!Я приду – лишь дня не знаю,Но приду, тебя верну.
Не звериным робким следомЯ приду, твой кровный сын, —Вместе с нашею победойЯ иду, а не один.
Этот час не за гороюДля меня и для тебя…А читатель той пороюСкажет:– Где же про героя?Это больше про себя.
Про себя? Упрек уместный,Может быть, меня пресек.Но давайте скажем честно:Что ж, а я не человек?
Спорить здесь нужды не вижу,Сознавайся в чем другом.Я ограблен и унижен,Как и ты, одним врагом.
Я дрожу от боли острой,Злобы горькой и святой.Мать, отец, родные сестрыУ меня за той чертой.Я стонать от боли вправеИ кричать с тоски клятой.
То, что я всем сердцем славилИ любил, – за той чертой.Друг мой, так же не легко мне,Как тебе с глухой бедой.То, что я хранил и помнил,Чем я жил, – за той, за той —За неписаной границей,Поперек страны самой,Что горит, горит в зарницахВспышек – летом и зимой…
И скажу тебе, не скрою, —В этой книге, там ли, сям,То, что молвить бы герою,Говорю я лично сам.Я за все кругом в ответе,И заметь, коль не заметил,Что и Теркин, мой герой,За меня гласит порой.Он земляк мой, и, быть может,Хоть нимало не поэт,Все же как-нибудь похожеРазмышлял. А нет, ну – нет.
Теркин – дальше. Автор – вслед.
Дед и бабаТретье лето. Третья осень.Третья озимь ждет весны.О своих нет-нет и спросимИли вспомним средь войны.
Вспомним с нами отступавших,Воевавших год иль час,Павших, без вести пропавших,С кем видались мы хоть раз,Провожавших, вновь встречавших,Нам попить воды подавших,Помолившихся за нас.
Вспомним вьюгу-завирухуПрифронтовой полосы,Хату с дедом и старухой,Где наш друг чинил часы.
Им бы не было износуВпредь до будущей войны,Но, как водится, без спросуСнял их немец со стены:
То ли вещью драгоценнойТе куранты посчитал,То ль решил с нужды военной, —Как-никак цветной металл.
Шла зима, весна и лето,Немец жить велел живым.Шла война далеко где-тоЧередом глухим своим.
И в твоей родимой речкеМылся немец тыловой,На твоем сидел крылечкеС непокрытой головой.
И кругом его порядки,И немецкий, привознойНа смоленской узкой грядкеЗеленел салат весной.
И ходил сторонкой, бокомТы по улочке своей, —Уберегся ненароком,Жить живи, дышать не смей.
Так и жили дед да бабаБез часов своих давно,И уже светилось слабоНа пустой стене пятно…
Но со страстью неизменнойДед судил, рядил, гадалО кампании военной,Как в отставке генерал.
На дорожке возле хатыКостылем старик чертилОкруженья и охваты,Фланги, клинья, рейды в тыл…
– Что ж, за чем же остановка? —Спросят люди. – Срок не мал… —Дед-солдат моргал неловко,Кашлял:– Перегруппировка… —И таинственно вздыхал.
У людей уже украдкойНаготове был упрек,Словно добрую догадкуДед по скупости берег.
Словно думал подорожеЗапросить с души живой.– Дед, когда же?– Дед, ну что же?– Где ж он, дед, Буденный твой?
И едва войны погудкиЗаводил вдали восток,Дед, не медля ни минутки,Объявил, что грянул срок.
Отличал тотчас по слухуГрохот наших батарей.Бегал, топал:– Дай им духу!Дай еще! Добавь! Погрей!
Но стихала канонада.Потухал зарниц пожар.– Дед, ну что же?– Думать надо,Здесь не главный был удар.
И уже казалось деду, —Сам хотел того иль нет, —Перед всеми за победуЛично он держал ответ.
И, тая свою кручину,Для всего на свете онИ угадывал причину,И придумывал резон.
Но когда пора настала,Долгожданный вышел срок,То впервые воин старыйНичего сказать не мог…
Все тревоги, все заботыУ людей слились в одну:Чтоб за час до той свободыНе постигла смерть в плену.
* * *В ночь, как все, старик с женойПоселились в яме.А война – не стороной,Нет, над головами.
Довелось под старость лет:Ни в пути, ни дома,А у входа на тот светЖдать часы приема.
Под накатом из жердей,На мешке картошки,С узелком, с горшком углей,С курицей в лукошке…
Две войны прошел солдатЦелый, невредимый.Пощади его, снаряд,В конопле родимой!
Просвисти над головой,Но вблизи не падай,Даже если ты и свой, —Все равно не надо!
Мелко крестится жена,Сам не скроешь дрожи:Ведь живая смерть страшнаИ солдату тоже.
Стихнул грохот огневойС полночи впервые.Вдруг – шаги за коноплей.– Ну, идут… немые…
По картофельным рядамК погребушке прямо.– Ну, старик, не выйти намИз готовой ямы.
Но старик встает, плюетПо-мужицки в руку.За топор – и наперед:Заслонил старуху.
Гибель верную свою,Как тот миг ни горек,Порешил встречать в бою,Держит свой топорик.
Вот шаги у края – стоп!И на шубу глухоОсыпается окоп.Обмерла старуха.
Все же вроде как жива:– Наше место свято!Слышит русские слова:– Жители, ребята?..
– Детки! Родненькие… Детки!.. —Уронил топорик дед.– Мы, отец, еще в разведке,Тех встречай, что будут вслед.
На подбор орлы-ребята,Молодец до молодца.И старшой у аппарата, —Хоть ты что, знаком с лица.
– Закурить? Верти, папаша. —Дед садится, вытер лоб.– Ну, ребята, счастье ваше —Голос подали. А то б…
И старшой ему кивает:– Ничего. На том стоим.На войне, отец, бывает —Попадает по своим.
– Точно так. – И тут бы дедуВ самый раз что покурить,В самый раз продлить беседу:Столько ждал! – Поговорить.
Но они спешат не в шутку.И еще не снялся дым…– Погоди, отец, минутку,Дай сперва освободим…
Молодец ему при этомПодмигнул для красоты,И его по всем приметамДед узнал:– Так это ж ты!
Друг-знакомец, мастер-ухарь,С кем сидели у стола.Погляди скорей, старуха!Узнаешь его, орла?
Та как глянула:– Сыночек!Голубочек. Вот уж гость.Может, сала съешь кусочек,Воевал, устал небось?
Смотрит он, шутник тот самый:– Закусить бы счел за честь,Но ведь нету, бабка, сала?– Да и нет, а все же есть…
– Значит, цел, орел, покуда.– Ну, отец, не только цел:Отступал солдат отсюда,А теперь, гляди, кто буду, —Вроде даже офицер.
– Офицер? Так-так. Понятно, —Дед кивает головой. —Ну, а если… на попятный,То опять как рядовой?..
– Нет, отец, забудь. ОтнынеНерушим простой завет:Ни в большом, ни в малом чинеНа попятный ходу нет.
Откажи мне в черствой корке,Прогони тогда за дверь.Это я, Василий Теркин,Говорю. И ты уж верь.
– Да уж верю! Как получше,На какой теперь манер:Господин, сказать, поручикИль товарищ офицер?
– Стар годами, слаб глазами,И, однако, ты, старик,За два года с господамиК обращению привык…
Дед – плеваться, а старуха,Подпершись одной рукой,Чуть склонясь и эту рукуВзявши под локоть другой,Все смотрела, как на сынаСмотрит мать из уголка.
– Закуси еще, – просила, —Закуси, поешь пока…
И спешил, а все ж отведал,Угостился, как родной.Табаку отсыпал дедуИ простился.
– Связь, за мной! —И уже пройдя немного, —Мастер памятлив и тут, —Теркин будто бы с порогаПро часы спросил:– Идут?
– Как не так! – и вновь причинаБабе кинуться в слезу.
– Будет, бабка! Из БерлинаДвое новых привезу.
Вопросы и задания1. Как изображен Теркин в главе «Два солдата»? Почему она так названа?
