Священник (ЛП) - Бруен Кен

Я не знал, так что ничего и не сказал. Он продолжил:

— Каждая великая мечта требует великих жертв, и чтобы исполнить ее, гореть ради ее воплощения, — для этого может понадобиться человеческая жизнь. Думаешь, это возможно? А если при этом спасешь и свою сестру — это же стоит жизни, как думаешь? Если монашка выступит с заявлением, сестре конец. Отец никогда меня не любил, но на смертном одре заставил пообещать, что я любой ценой буду следить за ней.

Хотелось бы, чтобы я сказал что угодно другое, но, о боже ты мой, вот что я сказал:

— Твой отец умер.

Он мог бы ответить:

— Не для меня.

Но это уже, пожалуй, фантазия. Только знаю, что его речь еще обожжет мою душу.

Я поднялся — пора убираться, — и он уставился на меня, а потом:

— Как думаешь, Джек, в других обстоятельствах мы бы могли стать друзьями?

Ну на хрен, я ответил правду:

— Нет.

Он протянул руку — скорее в надежде, чем в ожидании, — сказал:

— Удачи, Джек.

Потом:

— Куртка хорошая. «Хуго Босс», да?

Я принял его руку, почувствовал сырость от волнения, сказал:

— И тебе удачи.

Его лицо расплылось в широкой улыбке.

— Для меня уже, кажется, поздно, но спасибо, ценю.

24

Благочестие отличается от суеверия.

Монашку заманили обещанием пожертвования для Церкви. Ее задушили в машине — много времени не потребовалось: казалось, она практически смирилась, не сопротивлялась, словно ждала этого как епитимьи.

Убийца пробормотал:

— Обязательно надо было сказать о моей сестре, да? Ваши всегда думают, что могут уничтожить кого угодно.

Ранним утром он отвез ее тело к Испанской арке. Тогда там было тихо, никого, вся ночная жизнь — за водой, на Ки-стрит. На них обратили внимание только лебеди, словно он пришел их покормить. В каком-то смысле так и было.

Он опустил ее в воду, и из интереса подплыли четыре птицы. Он недолго смотрел, как она опускается под поверхность, пока лебедь короткими злыми движениями щипал ее рясу.

Потом быстро отвернулся, сел в машину, уехал из города.

За Спиддалом стояла гранитная стена, постоянная в тюремные времена и до сих пор прочная, как ненависть. Он ускорился, видя не стену, а великий город, свой город — может, и бронзовую статую Джона Биэна в честь его основателя, подлинного императора, отдавшего за это жизнь, за сияющий свет во тьме Европы. Он прокричал:

— Император мороженого!

Машина врезалась на скорости больше ста шестидесяти километров в час, разбудив людей на километры вокруг.

Я листал книжки, которые дал Винни. Давно уже не просматривал его ассортимент, и среди детективов обнаружилось вот что: «Когда ты в последний раз видел своего отца» Блейка Моррисона.

Я отобрал стихи и пытался читать, но какого поэта, какие вещи? Не помню. Помню, решил, будто нашел решение для страхов. Отдал должное литературе и не признавал двойную тоску в сердце, по ребенку и — да, прошепчи ее имя… Ридж. Все так и снилась. Казалось, из-за этих снов я и чувствовал себя нездоровым, выжатым, охрипшим. Купил «Найт Нерс», аптекарь предупредил:

— Не мешайте с этим алкоголь.

Ого, правда, что ли?

Что может быть более ирландским.

Слег с тяжелым гриппом. Не говорю, что в связи с поэзией, но книги опасны — спросите любое быдло.

В начале я и понятия не имел, куда меня заведет расследование, кроме как в доки. Переживал эмоциональный срыв, будто наблюдал из-за стекла. Ничего особо не отмечал — просто зритель разворачивающихся событий, которые я бессилен изменить.

Может, нет худа без добра. Однажды слышал, как тетка в Кладдахе орала:

— А можно мне хоть раз добро без худа?

От полного угасания меня спас Коди. Пришел ко мне, размахивая билетами.

— Взял места на трибуне на матч.

Матч.

Прославленный херлинг. Не хотел идти, но Коди сказал:

— Стыдно признаться, но я мало что понимаю в херлинге. Объяснишь?

И я пошел, и день был отличный.

Я и «отличные дни» редко встречаемся в одном предложении, не то что в одном районе. День был из тех роскошных, ясных, свежих, когда думаешь, что все будет хорошо — не чудесно, но как надо. Матч прошел на ура. Мы орали как ненормальные, купили шарфы и носили с гордостью, ели жареное мясо в «Галеоне» — одном из последних настоящих кафе в стране.

Когда я собрался домой и Коди сказал, что день был прекрасный, райский, могучий, я его чуть в сердцах не обнял. Понял, что пелена спала. Ослеплявшие меня психические створки раскрыты, снова струится свет.

Что запомнилось в том дне — как я видел на матче отцов с их сыновьями и чувствовал себя среди них своим. Как ни больно говорить, но это прямо-таки пьянило.

В подъезде я встретил грузчиков, а потом жильца, который меня доставал. Он пытался скрыться с глаз. Я спросил:

— Что происходит, брат?

«Брат» — это чисто из вредности. Он пытался расправить плечи, но его выдало выражение — смесь страха и трепета.

— Я переезжаю, — сказал он.

Я не унимался.

— Почему?

Он чуть не взорвался от возмущения, но сдулся, сказал:

— Округа уже не та, что прежде.

Я предложил донести коробку, которая была у него в руках, но он в нее вцепился, как в четки на поминках. Заорал чуть ли не в истерике:

— Ваша помощь мне вообще не нужна!

Я улыбнулся ему на ходу, добавил:

— Шли открытку, как доедешь.

Он уставился на меня, и я добил:

— Будет тебя не хватать, брат. Таких тусовщиков еще поискать.

Дал себе новое задание: найти Джеффа и, может, набраться смелости поговорить с Кэти. Это займет мысли. Потом позвонил Ридж и уговорил встретиться за кофе.

Встретились в «Яве», на нейтральной территории. Меня изумило, как хорошо она выглядит в голубом спортивном костюме, как сияют ее глаза и волосы.

— Dia go glor (Слава Богу)… выглядишь отлично.

Она улыбнулась:

— Я кое-кого встретила.

Ей понравилось слышать ирландский, ее родной язык. Она присмотрелась ко мне — а ирландки видят тебя насквозь, — сказала:

— Ты трезвый.

— По крайней мере, сегодня.

Хотел добавить присказку «Еще одна попытка, еще один провал», но больно жалобно звучало. Мы неожиданно прилично поговорили, потом она призналась:

— Никогда не думала, что еще смогу с кем-то встречаться.

И я был рад, искренне. Ее острые углы почти сгладились. Она наклонилась ко мне, сказала:

— Я проверяла… сталкера… Его однажды взяли за владение винтовкой большой мощности, но дело не приняли в суде.

Я пожал плечами:

— Он в прошлом. Его нешуточно спустили с небес на землю. Такие, как он, уходят на дно.

Ее это не то чтобы убедило, она сказала на ирландском:

— Bhi curamach (будь осторожней).

На улице мы встали, удивленные своей близостью. Нарастал холодный ветер. Она заметила:

— Скоро зима.

— Подумаешь, — сказал я.

И она рассмеялась. Потом мы чуть не обнялись.

— Увидимся, Ни Иомаре, — сказал я.

Она кивнула.

— Неплохо бы.

Я шел, набирая скорость, оставляя ее позади. Жутковатый момент: в голове пел Exsultet[40] священник, которого я однажды слышал в Крайстчерче… а женщина позади меня говорила:

— Хосподи, как чудесно-то.

В следующие пару дней не выходил из дома, отключил телефон, не смотрел новости и не слушал радио. Просто хотел отдохнуть, попробовать набраться сил. Занырнул в чтение. Дэвид Гудис, конечно же. Нашел в пачке от Винни Юджина Иззи — его «Вторжения»[41] были втиснуты между «Черной полосой» и «Любимой женщиной Кэссиди».

Если какой-нибудь нуарный автор и умирал нуарной смертью, то это он. Его нашли в Чикаго свисающим из окна четырнадцатиэтажной офисной высотки, в бронежилете. В его карманах были