Constanta - Марьяна Куприянова

тут уж моей вины было полное ведро, и он уже знал об этом. Поэтому я договорилась с Ольгой и Валерой, что если друзья увидят где-нибудь Довлатова, они подадут мне условный сигнал, а если надо, то и задержат его, чтобы я успела сбежать или спрятаться.

Журавлева оказалось типичной «тэпэшкой», смахивающей на вульгарную шлюху: вызывающие вещи, жиденькие желто-блондинистые волосы, яркий макияж и все в этом роде. Едва взглянув на ее красные губы, бронзово-рыжие полосы румян на угревых щеках, заклепки на джинсовой жилетке и туфли на двадцатисантиметровой шпильке, я сразу поняла, что это за человек. Это даже и человеком назвать трудно, так, говно в проруби.

Знаю я таких: непонятно откуда взявшееся самомнение, эгоизм и синдром королевы, помешанные на компенсации собственных комплексов за счет унижения других. Такие, как она, платят деньги за учебу, на которой не появляются, тащат деньги из хахалей, шляются по ночным клубам, трахаются в туалетах; такие, как она, выкладывают в сеть фото в нижнем белье и запросто могут предложить преподавателю секс за зачет. Такие, как она, самоутверждаются, устраивая пакости другим, а еще любят найти себе супер-подружку, с которой можно всех обсирать. Ну ничего, я и не таких в школьных туалетах промывала.

Перед второй парой преподша впустила нас в аудиторию и куда-то свинтила, и я решила, что это самый подходящий момент поговорить с Журавлевой. Тем более, одногруппники, давно ждавшие моего выздоровления, уже поглядывали на меня красноречивыми взглядами, едва слышали противный голос Журавлевой, обсуждающий кого-нибудь напару с одной из наших.

Осмотревшись, я шмыгнула носом, поднялась и неторопливо прошла к парте Журавлевой, замечая, как в аудитории начинается взволнованное движение: все поняли, что сейчас будет, и потихоньку стали подтягиваться в ту же сторону, образовывая полукруг. Я поймала на себе взгляд Валеры – полный уважения и поддержки: друг молча прошел к дверям и встал снаружи, на шухер.

– А я не поняла, это что тут происходит? – выкатывая тупые голубые глаза, девушка заправила жидкую прядь за ухо и сложила руки на декольте. Весь ее внешний вид только и говорил: вы недостойны даже разговаривать со мной, потому что вы – чернь.

– Это я не поняла. Ты у нас кто? Новенькая?

– Старенькая, – съязвила она, снисходительно приподнимая брови. – Я тут раньше вас училась, а потом в академ ушла. Так что отойди от меня метра на три, уродинка.

По аудитории прокатился замирающий вздох, все смотрели только на нас. Я улыбалась.

– Слышь, куропатка, клюв свой в жопу засунула и катапультировалась отсюда.

– А с какой это стати ты мне грубишь? Ты вообще знаешь, как моя фамилия?

– Да я уже многое о тебе знаю. Не помогут тебе, фраер, твои корочки. У меня к тебе единственный вопрос: какого хера ты тут права качаешь, как будто тебе жить неделю осталось?

– А-а-а, так вот, кто в этой группе главная. А я-то сразу поняла, что староста на авторитета не тянет.

– Тише будь. Кто ты такая, чтобы хоть одного человека здесь опускать?

– А ты кто такая, чтобы мне указывать, что делать? Хочешь проблем?

– Такое ничтожество, как ты, не сможет создать мне проблем. Зато я тебе их могу создать, если не прекратишь вести себя, как тварь.

– Да пошла ты. Мне вообще никто не указ, понятно? Мой папа…

– Заткнись, говорю! – кулак прилетел на парту прямо рядом с ее костлявым запястьем, раздался грохот, отозвавшийся эхом в затихшей аудитории; Журавлева моргнула и замолчала, её верхняя губа отвратительно дернулась. – Слушай меня. Либо ты начинаешь вести себя, как человек, в чем я сомневаюсь, либо ты начинаешь подыскивать себе новый универ, в чем я уверена намного больше.

– Зря уверена, страшила. Я бы на твоем месте вообще на людях не показывалась, с таким-то лицом.

– Я тебе условия поставила. Не выполнишь, буду говорить по-другому.

– Да ты что? И что ты мне сделаешь? Заговоришь до смерти? – усмехнулась она.

Так хотелось ей рассказать, что предыдущий человек, который точно так же усмехался мне в лицо, сейчас лежит в больнице с переломанными руками, но не палиться же перед одногруппниками! Люди так самоуверенны, так безнадежно самонадеянны, что не могут себе представить, будто кто-то причиняет им физический вред. Вот уж во что не поверят, так это в то, что другой человек нарушит их права и личное пространство. Но я-то могу. Я-то ломаю стереотипы (и не только их). И когда наносишь человеку даже незначительный удар, это его обескураживает.

– Рит, – я кивнула девушке, стоящей позади, на плечи Журавлевой. – Попридержи-ка.

– Что?! Отпусти! Ты что делаешь?! Э!

Журавлева билась как рыба об лед, прикованная к стулу, а я быстро нагнулась под парту и сорвала с ее ног туфли; поднялась, задумчиво вертя их в руках, и на глазах у всей группы отломала обе шпильки, выдирая их с мясом.

– Ну что? Не такая ты теперь крутая, да, куропатка? – спросила я, прошла к окну и выбросила обувь на улицу. Ярко-зеленые туфли в печальном полете потерялись среди весенней зелени. – Беги давай, чудище морское. И лучше больше тут не появляйся. Увижу – в унитазе прополоскаю. С хлорочкой, для профилактики.

– Ты… ты… – задыхаясь, выкатив намазюканные глаза до предела и приподнимаясь над партой, она не могла даже сформировать мысли в предложение.

– Знаю, знаю, не утруждайся – тебе вредно. Мне каюк, у меня будут большие проблемы, твой папа – прокурор, и так далее. Список продолжить, нужное – подчеркнуть.

Журавлева вылетела из аудитории, сверкая босыми пятками и с присвистом дыша. Наверное, ее еще никто так не унижал. Вот таких как раз и надо ставить на место.

– Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Ну и самомнение у некоторых, – скривилась я, присаживаясь на свое место. – Откуда столько спеси в простой потаскухе?

– Спасибо… – тихо сказала староста, потупив глаза так, будто была передо мной виновата, а я все равно за нее заступилась. – За всех – спасибо.

Я молча кивнула, принимая скудную благодарность. Все начали рассаживаться по своим местам, Валера и Ольга сели со мной.

– Я горжусь тобой, – шепнула мне довольная Ольга. И следом добавила, видя мой вопрошающий взгляд, – ну, я думала, что ты не сдержишься и ударишь ее. А ты молодец. Всего лишь туфли сломала.

– Да если бы я ее ударила – я бы ее сломала, понимаешь? Это тебе не туфли – новые не купишь. За убийство неохота сидеть как-то. Слаба я еще, чтобы бить. К тому же руки о такое дерьмо марать – себя не уважать. Таких, как она,