Рождение казака - Евгения Ляшко

Прокоп явно добрее Харитона и ему совсем не нравится, что младший им помыкает.

– Что же, довольно потчевать, – стукнул по столу Харитон Алексеевич, повернулся к гостю и подчёркнуто ласково улыбаясь, осведомился, – поразмыслил, Павел, созрел ли к разговору?

– Так точно! – брякнул Паша и сосредоточился.

– Вот и ладушки. Уразумел, что от тебя надобно?

– Давайте ещё раз на свежую голову. Вас много почему сами не справитесь? Зачем я вам?

– Кто стар, а кто рожей не вышел. Не допустят к охране. Да и подозрения отвести надо. А к чужаку какие вопросы?

– Так кто меня в конвой возьмёт? Кто чужаку доверится?

– Не твоя забота.

У Паши тут же словно острой пикой в разум вонзилась мысль: «У них на заводе есть сообщник». Юноша побарабанил пальцами и спросил: – И когда приступать?

– С утречка. Как петухи пропоют, проведём тебя к усадьбе подле Илёвского завода. Там управляющий живёт. Попросишься в найм до весны. Расскажешь, на что годен. Вот увидишь, он сам тебя в конвой позовёт.

– А если не позовёт? – засомневался Степанцев.

– Позовёт. Он местным не доверяет.

От нежданного озарения в душе Паши застучали тревожные молоточки, по спине пробежала холодная струйка пота: «Если не по нраву чужак будет, его промышленники по ходу дела прибьют. А не порешат они, так бандиты прикончат, когда надобность во мне отпадёт. Потом найдут другого засланца, и будут себе из раза в раз, потихоньку доить владельцев заводов. Им надо чтобы заводчики богатели и они вместе с ними. Им весь этот беспредел с рабочими до лампочки. Бежать. Надо бежать. Но как же Глеб?».

Юноша понимающе кивнул:

– Что же тогда вопросов только два осталось. Во-первых, для конвоя один человек не годится, мне пара нужна. И, во-вторых, если вы туда не показываетесь, как вам передать, что деньги собираются привезти?

Харитон Алексеевич поглаживал бороду. Плутовская улыбка не сходила с его лица.

– И это не твоя забота.

– Так в чём же моя роль и забота тогда? – изумился Паша.

– Конвоировать, что прикажут.

«Так и есть, на меня всё спихнут и грохнут. Сколько же у них сообщников?» – пронеслись невесёлые мысли у парня, и он не собирался скрывать, что разгадал замысел:

– Нет. Так не годится. Лучше сразу убивайте. Нет мне выгоды, в этом участвовать. А конец, как ни крути один, расправитесь со мной да с другом моим, как нужда в нас отпадёт.

Неподдельный интерес проявился на лицах у обоих братьев, они подались вперёд. Прокоп Алексеевич взял слово:

– Это хорошо, что ты смекалкой наделён. Понимаешь, что коли будешь дурить, то бока другу твоему намнём…

Его перебил Харитон Алексеевич:

– Откажешься, так мы вашу смерть не лёгкой сделаем, а мучительной. Выбора у тебя нет. Соглашайся.

– А вот и есть. И пальцем не пошевельну, – скрестил Паша руки на груди.

Братья переглянулись. Прокоп Алексеевич зашёлся кашлем, а потом будто сгруппировался, готовясь к нападению. Пауза затянулась. Тишина нарушалась только мягким потрескиванием поленьев в печи. Молодой казак сидел неподвижно и дерзко смотрел на похитителей, а Елена Юрьевна молилась в своём кожаном укрытии на поясе у сына.

В клети по соседству что-то загрохотало. Братья разом выровняли спины. Младший кивнул старшему и тот крадучись скрылся за дубовой дверью. Послышалась возня и через минуту Прокоп Алексеевич втащил в горницу упирающегося парнишку. Он сбил с нарушителя шапку и заскрежетал зубами. Рассерженная Дарья, пылая щеками и сопя носом, как уставшая после скачки кобылка, подняла шапку и, наспех натянув на голову, спрятала под неё увесистую косу.

Харитон Алексеевич безотрадно воззрился на девчонку:

– Племянница, опять подслушиваешь? Обещал же уже тебя высечь. Придётся видать выполнить угрозу.

А Дарья, словно речь шла вовсе не о ней, выдала тирадой:

– Дядька, пусть он живёт. Отдайте его мне. Я его в мужья возьму!

В сознании Паши помутнело. В этот раз показавшаяся на первый взгляд невинной шутка из уст Дарьи, прозвучала не так забавно. Эфемерно пролетел образ возлюбленной Маши. Пульс нарастал. В ушах послышался похоронный звон. В висках сдавило. Мысли отбивали чечётку: «Могила или женитьба!».

Басовитый хохот Харитона Алексеевича вывел Пашу из кратковременного ступора. Юноша уставился на смеющегося мужчину, а тот, ёрничая, спросил:

– Чем тебе не выгода?

– А как же Глеб? – сухо произнёс Степанцев, прекрасно понимая, о чём они сейчас торгуются.

Дарья топнула ногой:

– Беру двоих. Один в мужья. Другой в работники. Нам же доверенные мастеровые нужны, пусть учится.

Тут уж и отец Дарьи рассмеялся:

– Как я погляжу, дочка, ты уши давно на наших разговорах греешь! Ох, и разбаловал я тебя!

Харитон Алексеевич встал из-за стола, надменно посмотрел на Пашу и слащаво изрёк:

– Выбирай Павлуша. С нами в семейной упряжке в достатке век коротать, али с другом в сырой земле червей кормить.

«Девчонка, в самом деле, любимая дочка у Прокопа. Харитон, как ни манипулирует братом, а тут грань ощущает, границу не переступает. С ней надо дружить» – подстегнуло Пашу ещё одно соображение, и юноша кивнул:

– Ваша взяла. Ради такой красивой невесты, не страшно и со свободой расстаться.

Дарья зарделась и довольная собой вылетела вон.

Прокоп Алексеевич надвинулся над Степанцевым и жёстким тоном пригрозил:

– Обидишь, пожалеешь, что смерть не выбрал.

Паша вскинул руки, растопырив пальцы:

– Понял, понял!

Братья уселись за стол и Харитон Алексеевич неторопливо сказал:

– Утром возьмёшь саблю и в путь. Чтоб быстрее добрался, на разок покататься телегу тебе выделим с кучером. Коня не дадим, ни к чему он тебе, у заводчиков их предостаточно, на их лошадках разъезжать станешь. К обеду доберёшься до усадьбы Кирьякова Филимона Осиповича. В управляющих он давно, тёртый калач. Не вздумай вилять. Держись того, что обговаривали. Тебе крепко сблизиться с Кирьяковым надо. Чтоб этот пёс хозяйский начал доверять как себе.

– А потом? Что потом? В чём цель? – насколько смог ровным голосом, проговорил Паша.

– Не торопись. Весточку пришлём, когда час настанет, – отрезал Харитон Алексеевич, и указал на дверь слева: – а сейчас иди-ка, поспи за стенкой. Утро вечера мудренее.

О чём совещались браться Степанцев, как ни старался, услышать не смог. Он прошептал маме не показываться, понимая, что за ним, вероятно, следят и, свернувшись на голой лавке, забылся беспокойным сном, в котором за него сражались Дарья и Маша.

Ранним ветреным хмурым утром, стоя у пустой телеги, запряжённой старым мерином, пристёгивая саблю, Паша почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он поднял взор и нескольких шагах от себя увидел Глеба. Бойченко держа перед собой объёмную бадью, неспешно плёлся за пожилой женщиной.