Автономное плавание - И. А. Намор

все это появилось на столе, он быстро написал несколько рекомендательных писем знакомым Гринвуда, у которых были маленькие дети. Насколько Степан знал женщин, Марджори относилась к тому их нередкому типу, удивительно сочетавшему в себе несчастливость в личной жизни и огромный, практически неисчерпаемый, запас любви к детям.

Пока он писал, Мардж продолжала щебетать о том, как сложно сейчас приличной девушке в чужой стране получить нормальную работу.

– Не ехать же в Португалию, где сводный брат покойного мужа. Кстати, его зовут Герб Пауэлл – служит третьим секретарем посольства. И как было бы хорошо познакомить тебя с ним. Ведь он такой умный и любознательный… Правда, не столь хорошо воспитан, но это – наживное. Как ты считаешь, Майкл? Кстати, ты не собираешься в Португалию? Хочешь, я тоже черкну пару строчек Герберту – заодно привет от меня передашь…

«Из нее должна выйти отличная гувернантка или няня для маленького ребенка, – думал Матвеев, рассеянно слушая милую болтовню прелестной блондинки и подписывая очередное рекомендательное письмо. – Жаль, что часто видеться с этой милой, смешной девочкой у меня не получится. Неизвестно, что будет дальше и где это все будет. Даже если ее ко мне подвели столь экзотично, контакт разовый, да и сама она отнюдь не такая дурочка, какой может показаться. А насчет брата-дипломата мы еще подумаем – авось и он на что сгодится. Тем более, если это ж-ж-ж неспроста».

– Ой, как я тебе благодарна, Майкл! – но засиявшая было улыбка Мардж вдруг погасла. – Понимаешь, прости, но я не смогу как следует отблагодарить тебя сегодня. Может, через три-четыре дня. У меня, – тут Марджори покраснела, – «празднички».

Матвееву стало смешно и грустно одновременно. Перегнувшись через стол, он привлек к себе девушку и, не обращая внимания на реакцию случайных свидетелей, крепко ее поцеловал. Потом еще раз. После третьего поцелуя, почувствовав, что Мардж стала таять, как мороженое на солнцепеке, он отстранился и с улыбкой сказал:

– Какая же ты все-таки замечательная. Я должен уехать, но я обязательно тебя найду…

Когда все прощальные слова были сказаны и Марджори, размазывая тушь по щекам, махала ему из окна такси, Степан подумал, что его нынешние планы, по сути, безнадежная, отчаянная попытка сделать так, чтобы причиной женских слез в ближайшие годы были только житейские проблемы.

«Пусть ничего не выйдет, но, по крайней мере, я сделаю все что смогу».

Глава 7. Три плюс два

Татьяна Драгунова, Вена.

8 января 1936 года

Баст сидел у самого окна, и с улицы его было превосходно видно. Впрочем, видно его и с того места, где стояла Таня. Как ни странно, выдержки ей хватило только на то, чтобы, не оглядываясь, выйти из кафе, пересечь улицу и войти в здание вокзала. А может быть, и не было ничего странного в том, что ее «затрясло», стоило только оказаться вне видимости Олега? Остаться одной показалось вдруг страшнее, чем переместиться в прошлое.

Татьяна взглянула на часы и, убедившись, что время еще есть, бросилась искать хоть какое-то оконце, но в результате спряталась за решеткой ограждения и оттуда уже смотрела на Баста фон Шаунбурга. На то, как он читает газету и как пускает клубы сигарного дыма…

«Вот же невидаль заморская!»

Положа руку на сердце, Татьяна испытывала сейчас очень непростые и достаточно противоречивые чувства.

С Олегом она познакомилась четыре года назад. Коллега – зам генерального директора Таниной фирмы – выходил замуж, то есть, разумеется, зам женился, поскольку был мужчиной, и на свадьбу среди прочих гостей прибыл двоюродный дядюшка из Израиля, про которого Борис нет-нет да рассказывал не без чувства юмора, но при этом явно гордясь. По его рассказам выходило, что дядюшка этот уехал уже давно, еще из Советского Союза, и стал на новой родине чуть ли не героем войны – горел в танке и все такое, хотя верилось в это с трудом – и женился, что крайне нехарактерно для русских эмигрантов, на латиноамериканке, а кроме того, был то ли известным психологом, то ли не менее известным психиатром. Однако в любом случае Москвы он не знал, ни старой, ни новой, поскольку родился и жил в Ленинграде, да еще и занять его чем-то требовалось, чтоб «под ногами не крутился». Вот Боря и попросил Татьяну побыть день-два гидом заморского гостя.

А гость оказался совсем не таким, как она ожидала. Не герой и не богатырь, но мужик свойский и умеющий мгновенно к себе расположить. Тот еще ходок, судя по всему, хотя ни роста, ни особой «чисто мужской» красоты в арсенале Олега не имелось. Разве что ум и обаяние… Пожалуй, так. Но по-настоящему, как ни странно, он подкупил ее тем, что не делал попыток затащить в постель. То есть сначала это ей понравилось, но потом озадачило, – тем более что у нее-то в тот момент никого не было, – а объяснилось несколько позже, во второй его приезд, который состоялся подозрительно скоро. То есть она знала, что Ицкович в России бывает, но бывал он в основном в Питере, куда и друзья его обычно приезжали. А вот в Первопрестольную он лет тридцать не заглядывал, и ничего. Но вдруг приспичило. С чего бы это, спрашивается?

Нет, и на этот раз он ей ничего не сказал. Словами не сказал, но глаза ведь тоже умеют говорить. Не знали? Напрасно. И он, возможно, напрасно усложнял им обоим жизнь, не имея возможности уйти ради нее от жены и не желая при этом обижать Таню пошлым адюльтером. Но и Тане отчего-то не хотелось разрушать возникшую между ними «дружбу», а большее… А можно ли построить большее на основе коротких встреч раз в полгода? Возможно, может быть, чем черт не шутит… но у нее так не получалось. А потом…

То, что случилось с ней сейчас, было похоже на сказку. Жестокую, недобрую сказку, но волшебство от этого волшебством быть не перестало.

«Не так ли, подруга?»

«Не знаю, но он мне нравится… Он…»

* * *

И вот гуляет она по Праге, потихоньку свыкаясь с двойственностью своей новой натуры, которая – двойственность, – следует отметить, чем дальше, тем меньше ей мешала. Гуляет и видит вдруг кафе, про которое когда-то давно, несколько лет назад, то есть в той еще жизни, гид рассказывал московским туристам. В этом, де, кафе – то есть каварне, если правильно говорить – сиживал в оно время сам великий Кафка.

«Кафку читала?» – интересуется она у своего альтер эго.

«Нет…» – всплывает слабое удивление откуда-то из подсознания.

«Тогда в койку!» – смеется мысленно Таня, толкает дверь, слышит звон колокольчика и упирается взглядом в холодные голубые глаза, в которых – или это ей только мерещится? – начинает происходить такое, что у нее самой мороз по позвоночнику и жар