Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Но всего ближе к сердцу моему были похвалы Жюно искреннему другу моему графу Нарбонну. Во всё время отступления он изумлял главную нашу квартиру. Одетый всегда как для приезда в Тюильри, он был причесан и напудрен; прелестный ум его отличался такой любезностью и живостью, будто он был в гостиной у меня или у Талейрана… Жюно говорил мне также, что еще один человек удивлял его своим неизменным, всегда хладнокровным мужеством: это герцог Бассано. Он редко оставлял императора, пока был при нем государственным секретарем и министром иностранных дел, и сохранял такое спокойствие посреди огня, где часто случалось бывать ему, будто сидел в своем Государственном совете.

В это время только что возвратился Корвизар. Жюно, в отчаянии, что я слабею с каждым днем, просил Корвизара приехать посмотреть меня. Узнав, что меня пользует Порталь, он сделал нетерпеливое движение, потому что не любил устарелого его лечения: медицина ушла далеко вперед от врачей поколения Порталей.

Он отступил, когда увидел меня: перед ним была лишь тень. Он обыкновенно неласково обходился со своими больными, но в этот день не пациент, а врач подвергся его гневу. Порталь был тут же, — они съехались для консультации. Кто помнит худое, бледное лицо Порталя, тому скажу я, что оно стал еще вдвое мертвеннее в ту минуту.

— Ну скажите, милостивый государь, — говорил ему Корвизар, — на что вы даете эти лекарства несчастной женщине?.. Что, вам хочется скорее положить ее в гроб и отвезти в могилу?.. Преудивительно!.. Да, сударь, вы ведете к тому!.. — Звучный голос его раздавался в комнате. — Знаете ли вы, милостивый государь, что это смертоубийство!.. И ведь ей всего двадцать шесть лет!.. Да, сударь, это гадко!

Он сердился на всех, долго расспрашивал, рассматривал, трогал меня, качал головой, ходил по комнате молча, с озабоченным видом, и наконец остановился перед Жюно.

— Послушай! Веришь ли ты мне?

— Как Богу!

— Правда?

— Клянусь честью!

Корвизар пожал руку Жюно.

— Ты заменишь в сердце моем бедного Ланна, ты так же благороден и мужественен. О, зачем он умер!..

Корвизар никогда не мог говорить о Ланне не растрогавшись. К тому же он был друг дома герцогини Монтебелло, в девичестве Геэнек…

— Ну, если веришь мне, то надобно исполнить мое предписание, — продолжал он. — Герцогиня не должна ничего есть! Когда я говорю ничего, то это в прямом смысле… Желудок ее отказывается от чего бы то ни было… ну и не надобно давать ему ничего[244].

— Боже мой, но она же умрет! — вскричала госпожа Лаллеман.

Корвизар обернулся к ней, и когда увидел это милое лицо, эти прелестные голубые глаза, блестящие как два сапфира посреди слез, он не сказал жесткое слово, которое было уже на устах его. Он даже улыбнулся этому полувоздушному видению. Но нежные чувства были так чужды ему, что он не в силах был совершенно удержать свой гнев.

— Разве вы тоже медик? — сказал он с бесподобным выражением. — Если вы лекарка, то я не вмешиваюсь ни во что!

Добрая моя Каролина сначала не могла опомниться от такой наглости и лишь потом узнала, что этот человек был настоящий волшебник, что он может возвращать жизнь с последней степени болезни, с преддверия гроба, к которому близка была и я… Предписания его соблюдали строго. В одиннадцатый день я попыталась съесть рисового отвара, и это вызвало страшную рвоту. Корвизар хотел сам быть при моем кризисе и состроил гримасу, когда увидел, что все его усилия тщетны. Он подошел к Жюно и сказал ему:

— Друг мой, жене твоей очень худо… Жизненные источники не истощены, потому что в ней их не меньше, чем в здоровом мужчине. Я не встречал такого крепкого, здорового сложения; стало быть, надежда есть, но только в ней, в ней самой… Пусть природа и сохранит свое! Герцогиня проживет сто лет, если сильные горести не убьют ее… Она страдает соразмерно своим силам. Теперь можно спасти ее только одним: дать ей опиуму. Не восточного — Боже сохрани от него! — а смолистого, еще смягченного камедью. В этом виде он совершенно очищен от наркотических частиц; он даже не производит сильного усыпления, он только утишает… Согласен ли, чтоб я дал его ей?

— Делай что хочешь, только спаси ее! — вскричал Жюно.

В тот день мне дали четверть грана смолистого опиума, разведенного не знаю чем, и я съела несколько ложек рисового отвара. Такие усилия спасли меня. Корвизар, конечно, был один из искуснейших медиков; но особенно он не имел соперника в орлином взгляде на больного и умел открывать в умирающем остатки жизни, из которых создавал новую жизнь… Конечно, он спас меня.

Но я долго была так слаба, что не могла ходить: меня носили на эластическом тюфяке. Жюно не позволял ни одной из моих женщин прислуживать мне во время болезни и на ночь оставался при мне, лежа на особенной постели. Вообще это он был величайший охотник поспать: но тут бодрствовал так, что изумлял меня. При наступлении каждого часа, когда надобно было мне принимать лекарство, он подымался и спрашивал тихо: «Лора, не спишь?»

Голос его был ясен и показывал, что он не засыпал. Сначала я была только изумлена и тронута этим, приписывая бессонницу его беспокойству обо мне; но потом я встревожилась за него. Он не только не спал, но и проводил часы бодрствования в ужасной тоске. Однажды, полагая, что я сплю, он вздыхал так тяжко, так горестно, как могла вздыхать только больная душа. Потом, опустив голову свою на изголовье, он почти рыдал, так что сердце мое облилось кровью… Два раза я позвала его — он не отвечал.

— Жюно, ты страдаешь, — сказала я, — страдаешь душою… Так подойди ко мне!

Он все молчал; я встала и сама подошла к его постели. Свет из алебастровой лампы освещал так слабо, что я не могла видеть, но почувствовала слезы его, когда приблизила к нему свое лицо.

— Жюно! Ты плачешь! — вскричала я. — Ты плачешь… Милый друг, о чем ты плачешь?

Я судорожно прижала его к себе. Сама я не могла плакать, я задыхалась… Я упала на колени подле его постели, и мне было так горько, так горько…

— Вот чего боялся я! — сказал он, подымая меня. — Бедная Лора! Можешь ли ты перенести тяжесть моей скорби в таком состоянии? Бедный друг!

— Но теперь я знаю, что ты страдаешь… Скажи, друг мой, скажи, о чем такая сильная горесть?..

И он сказал мне всё!..