Я хочу стать Вампиром… - Янина Первозванная

них постепенно угаснет жизнь. Ее ладони касались пола, она ощущала тепло свежей крови, которая не вызывала сейчас никакого трепета, пустота — вот что заполняло ее сознание. Эфрат сидела неподвижно, глядя в пустоту прямо перед собой, слушая, как сквозь хрип Рахмиэль пытается хватать ртом воздух, как выплескивается кровь из его рта и как затихают его движения. И тут она почувствовала что-то еще. Эфрат медленно перевела взгляд на пол, и увидела, что его пальцы касаются ее ладони. Совсем как тогда, когда они сидели на террасе ресторана возле его университета.

В мгновение в пустоте перед ее глазами возникли проведенные вместе ночи, полные таких же прикосновений, сон в самолете, берлинские клубы, и даже тот момент, которого они все вместе ждали в полях Баварии, когда она погрузила свои пальцы в мягкую овечью шерсть, плюшевую, как он тогда сказал.

— Проклятье! — прорычала сквозь сжатые зубы Эфрат и ударила кулаком в пол, от чего кровавые брызги разлетелись во все стороны. Она опустила голову и поднесла покрытую кровью руку к губам, чтобы прокусить запястье, кожа которого тут же покрылась густым багрянцем. — Пей! Давай! — Эфрат прижала прокушенное запястье к его губам, и пусть они уже не двигались, она ждала, пока в его тело вольется столько ее крови, сколько возможно. И снова начала зажимать рану на его шее. Внезапно послышалась тихая музыка. Эфрат обернулась на звук. В нескольких шагах от нее на полу лежала раскрытая музыкальная шкатулка, из ее на пол устремилась тонкая нить жемчуга. Эфрат на мгновение замешкалась, но быстро пришла в себя и снова повернулась к Рахмиэлю.

— Пей. — Кровь на пальцах, зажимавших рану, уже начала запекаться, а значит, кровотечение постепенно останавливалось. — Все закончится, скоро ты снова будешь со мной. Со мной. Вот так.

Теперь Эфрат ясно видела, что произошло: после вчерашней охоты ее сил было вдвое больше, чем обычно, и уступив контроль ярости, она даже не заметила, как отбросила его до самой стены, у которой стоял увенчанный зеркалом стол. Оглядываясь вокруг, она находила взглядом свои украшения, сияющие камни, покрытые теперь алыми брызгами и где-то уже превращающимися в коричневую пленку. Так Эфрат сидела какое-то время. Без единой мысли, в полной пустоте. Покрытая его кровью. Опять.

Когда рана на его шее начинала затягиваться, она убрала руку и прижалась к его груди, чтобы услышать тихое биение сердца. Оно продолжало биться. Так их и застал рассвет, на полу, в осколках не всегда отражавшего ее зеркала, в луже еще не застывшей крови, и без малейшего представления о смысле происходящего.

— Все будет хорошо, любимый, — тихо проговорила Эфрат, ложась рядом с ним. — Все будет хорошо… — Ее сознание, обычно сильное, сейчас медленно погружалось в забытье, такое желанное, пусть и вовсе не в тех обстоятельствах, в которых ей бы этого хотелось.

Эфрат открыла глаза. Вкус и запах крови давно перестали казаться чем-то необычным, а вот просыпаться в луже крови, обнимая человеческое тело, ей не приходилось очень давно, настолько давно, что она не смогла вспомнить, когда это случалось в последний раз. На пороге комнаты стояла горничная, за время службы в этом доме повидавшая многое, но не такое.

— Я вызвала вашу обычную службу, Госпожа, — она произнесла это каким-то очень спокойным голосом, — они уже в пути.

— Очень хорошо, — ответила Эфрат, поднимаясь. Ей пришлось сбросить халат и силой отрывать себя от поверхности пола.

— Госпожа, — также тихо произнесла горничная.

— Что?

— Отпустите мальчика. Вы убьете его. И не сможете себя простить, — еще тише проговорила она, отступая к двери.

— Вон! — закричала Эфрат, схватив первое, что попалось ей под руку и запустив этим в дверь, которая почти тут же захлопнулась. Обломок стола отлетел от двери и упал на пол.

Глава пятая. Ты должен уйти

В этой комнате не было окон. Как и в некоторых других. Мало кто знал, что эти комнаты существуют, а тем, кто знал, не было никакого дела. У всех в узком кругу ее приближенных имелись свои секреты и особенности, а в таких случаях, если ты хочешь иметь друзей, стоит сохранять нейтралитет по отношению к их тайнам. Это помогало их сообществу держаться вместе уже не первое столетие. Если кто-то нарушает это правило, то его социальная жизнь начинается клониться к закату. Никому не нужны любопытные глаза в доме, единственной крепости, ограждающей власть имущих от стаи стервятников и почитателей.

Эфрат лежала поверх одеяла, укрывавшего его тело. Звук работающей медицинской аппаратуры стал ее новой любимой музыкой — пока аппараты стабильно работали, все было хорошо. Она провела в этой комнате два дня, наблюдая за тем, как ее кровь помогает телу Рахмиэля исцелиться и как преображает его лицо. Последнее отнюдь не радовало Эфрат. А еще ей было совершенно непонятно, с чего она вдруг потеряла самообладание. Многое в этой ситуации было выше ее понимания, начиная с ее собственного состояния. Пусть Эфрат сознавала, что происходит, она не понимала, как такое возможно и зачем. Ведь долгие десятилетия все было просто, шло по одному и тому же сценарию, а главное, все было ясно. Больше всего на свете Эфрат ненавидела что-то не понимать.

Рахмиэль не приходил в себя уже вторые сутки, по крайней мере, так сказал приходящий персонал, сама она едва ли замечала течение времени. Время поделилось на его более громкий и более тихий вдох, движение пальцев, поворот головы. Это было довольно необычно для Эфрат, чаще всего ориентирами во времени для нее служили более глобальные события: смена правителей, перемена в моде или замена одной социально-преследуемой группы другой, и чаще всего эти изменения происходили одновременно. Ее любимым занятием было наблюдать, как люди, с таким энтузиазмом истребляющие друг друга, находили все новые и новые поводы для этого. То, за что вчера можно было поплатиться жизнью или здоровьем, завтра становилось выражением уточненного вкуса и повсеместно входило в моду. Что-то странное было во всем этом волновом движении категоричности и непримиримости, но несмотря на это, Эфрат всегда нравилось следить за тем, как это происходит.

Сейчас все было иначе. Время как будто утратило свою значительность и уменьшилось до размеров комнаты, где они стали двумя стрелками часов, вот-вот рискующих остановиться. Эфрат никогда не испытывала симпатии к людям, это продолжалось так долго, что ей уже начинало казаться, будто она все про них поняла и никаких открытий уже не предвещается. Однако, даже при всей ее непростой истории взаимоотношений с этой расой, ей удавалось сохранить объективное понимание того,