Простая История - Таффия Исаева

– Не такая, и все.

– Какая «не такая»? Не такая, как я? Или как кто-то еще? – она подошла ко мне и, схватив меня за плечи, с силой повернула к себе.

– Не такая как вы все… – я перевела взгляд в пол. У меня не было сил смотреть на Лешку. Смотреть куда угодно, только не в ее глаза. Только не в глаза. Почему-то мне казалось, что именно сейчас я трусливо и подло отрекаюсь от нее и от всего, что было между нами.

– То есть, ты не лесбиянка. – какой же у нее злой голос, но я слышу, как сквозь напускную злость звучат капельки отчаяния.

– Да. То есть нет… То есть… – я окончательно запуталась. – В общем, я не такая.

– А спать с девушкой – это, по-твоему, как называется? То есть, пока мы трахаемся – ты такая, а как только вылезли из постели, сразу стала не такой? – Лешка тряхнула меня.

– Я не хочу сейчас разговаривать.

– Да ты никогда не хочешь разговаривать, как только разговор заходит о том, о чем ты не хочешь разговаривать! – заорала она мне в лицо.

– Не ори на меня. И если не хочу, зачем меня насиловать? – я стряхнула ее руки с себя и села на диван. Так будет хоть какое-то расстояние между нами. Хотя не думаю, что сейчас у нее могло бы возникнуть желание снова прикоснуться ко мне.

– А я буду орать, потому что меня это все достало! Мне надоело это!

Я бью в мясо. Бью точно и с надрывом. Ей больно, мне больно. Это нужно прекратить.

Я поднялась с дивана, подошла к окну и уткнулась лицом в бархатистые шторы. Смутно сквозь переплетение нитей я видела фонари, снег и пустоту. Жаль, что зима на улице, а так бы открыть окно и глотнуть свежего воздуха. Убежать и никогда ни с кем не разговаривать. И даже не думать ни о чем таком. Господи, ну почему все так сложно? Я раздвинула шторы и залезла на подоконник с ногами.

– Я. Не хочу. Разговаривать. – четко произнесла я и чуть театральным жестом задвинула шторы. Все. Занавес. Я устала.

Спустя минуту я услышала громкий и злой хлопок дверью.

Прошло полчаса, а я все так же сидела на подоконнике. Мне были совершенно непонятны мотивы поведения Лешки.

Зачем говорить о том, что между нами происходит да еще так громко? И стоит ли вообще озвучивать такое? Не разрушается ли это тонкое кружево ощущений под натиском таких грубых слов? И почему для этого предназначены именно такие слова? Неужели не нашлось ничего более достойного?

Я прислонила палец к холодному стеклу. Тонкая наледь узора расплавилась и появилась прогалина.

К чему вся эта показуха? «Такая» или «не такая»… Какая разница? Для чего такие рассуждения? Зачем демонстрация? Способ выделиться?

Я перевела палец, но подушечка пальца остыла, и узор остался почти прежним, только чуть смазанным.

Громко рассказать всему миру с кем ты спишь, а ведь по большому счету мира это не касается. Это касается тебя, и того с кем ты спишь.

Я положила на стекло ладонь. Лед плавился медленно, по руке стали стекать холодные капельки, они вяло текли по краю ладошки и падали на подоконник.

Ну а зачем тогда? Я попыталась воспроизвести в памяти сегодняшний вечер. Долго ли она собиралась духом, чтобы выпалить эту фразу? Хотела ли она что бы она прозвучала именно с такой громкостью? Может быть, это была попытка похвастаться? Ларка, о чем ты? Хвастать тобой? Ну у тебя и самомнение!

Я отняла холодную и мокрую ладонь от стекла и вытерла ее о штанину. В маленькое оттаявшее пространство стекла я увидела снег, деревья, и… одинокую фигурку, прижавшуюся к одному из тополей. Она смотрела на меня. Смотрела прямо через лед и стекло. Лешка. Она не ушла. Она просто стояла там и ждала. Глупо. Чего можно ждать? У меня окна замерзают, и я ничего не вижу. Но почему такое отчетливое ощущение, что она знает… Знает, что я вижу ее.

И что? Что теперь? Выйти за ней? Подождать… Или проверить? Я улыбнулась. И поманила ее рукой. Темная фигура отделилась от дерева и побрела по сугробу к тропинке. Поняла?

Или почувствовала?

Или что-то там себе придумала, стоя в снегу и обнимая холодный ствол дерева?

Тихий стук в дверь. Даже не стук, а поскребывание. Нерешительное, почти беззвучное. Я слетела с подоконника и молнией пронеслась в коридор. Распахнула дверь и… И попала в обжигающие холодом объятия Лешки. Она целовала мои щеки, глаза, губы, что-то пыталась бормотать, мне казалось, это были слова извинения. Я лишь в перерывах между поцелуями смогла прошептать: забудь, это все неважно, и снова отдалась на милость этих нежных, по-детски наивных губ.

Господи, как же она хороша! Хороша и очаровательна вот в этом порыве чувств. Как же это манит и пьянит.

Чувствуй, девочка, чувствуй!

И дай мне возможность чувствовать тебя и себя.

Я быстро стянула с нее куртку и кофту. С джинсами пришлось повозиться, потому что я совершенно забыла, что на ней еще и обувь. В конце концов, совместными усилиями и я, и она были освобождены от лишней одежды. Вернее вообще от одежды. Мы встали друг против друга. Свет фонарей падал на середину комнаты, отделяя потоком света меня от нее. Я шагнула в призрачный свет, она шагнула мне на встречу. Мы стояли и смотрели друг на друга. Жадно ощупывая глазами то, что сейчас будет сминаться под руками, губами и чувствами. Как же она прекрасна! Я скользила глазами по нежным плечам, чуть округлой, совсем детской груди, плоскому животу, чуть подрагивающему от возбужденного дыхания и прохладного ветерка из открытой форточки. Стройные ножки, смущенно-плотно сдвинуты, чуть прикрывая темный курчавый треугольник волос. Она протянула мне руку и я, взяв ее, поднесла к своим губам. Я целовала каждый пальчик, ладошку, нежное, почти прозрачное запястье. Она с каким-то глухим стоном отняла руку и приникла ко мне. В одном порыве мы упали на диван, и все закружилось в бешеном вальсе. Ее руки, мои, губы, язык, ноги… Наверное мы хотели соприкоснуться каждой клеточкой своего тела, каждый миллиметр кожи требовал прикосновения и ласки. Жестоко-нежной ласки. Горячее тело и ее холодные губы, скользившие по мне, заканчивались почти болезненным томлением внизу живота. Повергали в нежность и ярость, даря боль и наслаждение, утоляющее эту невнятную боль…

– Я люблю тебя. Очень, очень люблю тебя. – прошептала она, отдышавшись от бешеного танца, лежа на мне и щекоча словами мою шею.

– Ты только моя. – сказала она, поднявшись на локтях и нависая надо мной. – Ты слышишь? Я никому тебя не отдам. Ты всегда будешь только моей. Потому что я очень люблю тебя. Ты понимаешь?

Я кивнула. Не могла же я сейчас объяснять этому ребенку, что «навсегда» – это очень долго. Я просто кивнула. Мое тело все еще постанывало от пережитого и я, прикрыв глаза, отдалась ощущениям. Я смотрела внутрь себя. Видела, как бежит кровь по венам, как радуется каждая клеточка моего тела. Смешно, но я даже видела их задорные улыбки.