Возлюбленная кюре - Дюпюи Мари-Бернадетт

– Бедная женщина! – словно угадав мысли жены, проговорил доктор и отложил в сторону столовый прибор. – Перед смертью ей пришлось помучиться, и не день, а целых три. Сначала я думал, что это несерьезно и она быстро поправится. Но соседка кюре говорит, что в прошлое воскресенье Анни упала на лестнице, и это все объясняет. Она повредила внутренние органы, а в ее возрасте – кстати, я думаю, что она намного старше, чем говорила, – это не проходит без последствий. И случай Анни – тому доказательство.

Матильда предпочла промолчать. Она ласково погладила руку сына, который прислушивался к разговору и теперь выглядел взволнованным. На материнскую ласку мальчик ответил улыбкой и даже осмелился озвучить свои опасения:

– Я не хочу ходить в пресбитерий на уроки Закона Божьего. Там умерла служанка.

– Благодарение господу, мой мальчик, ты ничего не видел, – отозвался Колен.

– Мы решим, как быть с уроками, после Нового года. Еще неделю, до первого января, ты останешься дома, чтобы получить свои подарки.

– Ты снова права, дорогая! Я же, в свою очередь, скажу, что не в восторге от манер учителя Данкура. Сегодня, когда мы встретились случайно возле мэрии, он посмотрел на меня странно, даже с какой-то иронией. Наверное, думает, что я не сделал всего, что было в моих силах, чтобы спасти Анни Менье, или, может статься, он просто завидует моему положению в обществе.

– Этот безбожник не стоит твоего внимания, Колен, – прошептала Матильда. – Если понадобится, мы подыщем для Жерома частного учителя.

– Почему бы не обратиться с этой просьбой к отцу Ролану? – предложил Колен. – Наш кюре – человек образованный. Он мог бы приходить к нам дважды в неделю, разумеется, за плату.

– Нет! Я предпочла бы, чтобы это была квалифицированная учительница. Но время, чтобы принять решение, у нас еще есть… Вы поели? Сюзанна может убирать со стола?

Матильда позвонила в звонок и попросила служанку отвести мальчика наверх и уложить спать.

– Сюзанна, пожалуйста, проследи, чтобы он прочел вечернюю молитву, – мягко попросила она.

Служанка увела сына, и супруги перешли в гостиную. Доктор устроился в любимом кресле у камина и взял журнал-ревю «La revue des deux mondes»[11], который выписывал с тех пор, как женился.

Матильда забилась в глубокое кресло бержер, обитое розовым бархатом, положила голову на спинку и закрыла глаза. Ей нужен был покой, чтобы привести в порядок мысли и успокоить душу, все еще терзаемую воспоминанием о преступлении, к которому она – и это бесполезно отрицать! – приложила руку. «Я не вздохну свободно, пока не увижу, как гроб с Анни везут на кладбище. Но на похороны не пойду. Нет, ни за что!»

И снова жуткое видение скривившейся от боли служанки возникло перед Матильдой с такой ясностью, что она едва смогла сдержать крик. «У Анни была болезнь внутренних органов еще задолго до ее приезда в Сен-Жермен, – уговаривала она себя. – Яд не мог вызвать такие боли! Колен говорил, что один грамм мышьяка убивает в течение часа, и если Ролан дал ей содержимое флакона полностью, то она просто не могла бы прожить так долго! Может, он даже не успел подсыпать яд ей в еду? Если так, то мы вообще ни в чем не виноваты!»

Это «мы» эхом отозвалось в сознании, обратив ее мысли к любовнику. Она представила, как он молится у изголовья покойницы, как пытается оправдать свой поступок, обращаясь к Господу – безучастному либо… чрезмерно снисходительному.

Странно, но перспектива встречи с ним, близкого контакта и прикосновения внушала ей ужас. Ни намека на любовный жар в теле, ни страстного желания увидеть того, с кем она отныне снова могла безнаказанно встречаться… Семья – вот единственное, что для нее по-настоящему важно! Матильда тяжело вздохнула. Муж поднял глаза от журнала.

– Ты устала?

– Нет. Мне немного грустно. Знаешь, Колен, временами я жалею, что не могу родить еще детей.

Он кивнул и утешил ее теми же словами, что и всегда:

– Дорогая, ты в этом не виновата. Когда Жером появился на свет, я мог тебя потерять, поэтому…

Матильда слабо улыбнулась супругу. Она действительно верила в то, что говорила. Ее жизнь была бы другой в эти последние несколько лет, если бы она имела счастье подарить сыну братика или сестричку…

И чтобы отвлечься от грустных мыслей и забыть о недомогании – а она и вправду чувствовала себя не очень хорошо, – Матильда стала подыскивать себе оправдания. «Разве неправда, что от вредителей – крыс, куниц и прочих – мы избавляемся не задумываясь? Так почему мы должны мучиться угрызениями совести? У Ролана просто не было другого выхода, и у меня тоже. Слишком быстро я забыла, как мы боялись, что может быть скандал, что нам придется расстаться! Мы избавились от противной и злонамеренной старухи, которая угрожала разрушить наше счастье, ославить нас обоих. Мы просто обязаны были ее уничтожить, как уничтожают осу, которая хочет ужалить. Нет, сегодня я не в себе! Завтра все будет представляться совсем по-другому. А после похорон станет еще легче. Приедет сестра Ролана, славная девушка, он столько о ней рассказывал! Нет, бояться мне нечего. Опасность миновала!»

Невзирая на все эти рассуждения, Матильде хотелось плакать.

Как и Ролану Шарвазу, заснувшему с легким сердцем, Матильде де Салиньяк не пришло в голову, что покойник еще может напомнить о себе. И не обязательно в виде призрака, требующего отмщения, ведь есть куда более тонкий и надежный способ – деяния, совершенные при жизни, оброненные тут и там слова… Они свели Анни в могилу, и она больше никогда не заговорит. Но дело уже было сделано. Жалобы и подозрения, которыми она так щедро делилась с людьми своего круга, принесли свои плоды. И они были еще слишком живы в памяти тех, кто ее знал, чтобы оставаться без внимания.

На следующий день, в шесть утра, не дожидаясь, пока рассветет, Ролан Шарваз явился к мэру с просьбой разрешить ему похоронить Анни раньше, чем того требует обычай.

Энергичным стуком в дверь кюре разбудил весь дом, поэтому неудивительно, что Арно Фуше ответил на его просьбу отказом.

– Войдите в мое положение, дорогой друг! – вскричал кюре. – Моя служанка была нездорова, доктор де Салиньяк полагает, что у нее была серьезная болезнь органов пищеварения. Словом, болезнь ее доконала. Но дело еще и в том, что тело уже начало разлагаться. Ночное бдение пришлось прекратить еще до полуночи, настолько невыносимый запах стоит в комнате!

– Я вам верю, отец Ролан, я вам верю, – проговорил мэр вздыхая.

– Я открыл все окна и жег в комнате ладан. Придите и убедитесь сами, если хотите! – продолжал настаивать Шарваз.

У Фуше не было оснований сомневаться. Мэр провел немало времени в обществе Ролана Шарваза на званых вечерах у де Салиньяков, и тот приятно поразил его своим красноречием и серьезностью взглядов.

Перспектива же начать день с визита в пресбитерий с целью убедиться, что там и вправду воняет, его не прельщала.

– Вы меня убедили! – объявил он. – Поступайте, как считаете нужным. Помимо прочего, это оправдано и с точки зрения санитарии. В такой ситуации с погребением лучше не тянуть.

Заручившись позволением мэра, Шарваз закутался в шерстяную накидку, набросил на голову капюшон – на улице как раз начинался дождь – и отправился в Мартон. Он шел быстро, с жадностью вдыхая свежий, пахнущий зимним холодом воздух. «Как только ее закопают, мы с Матильдой вернемся к прежним привычкам, все будет прекрасно!» – обещал он себе.

Невозможно было без удовольствия и волнения вспоминать, какая у нее крепкая грудь, белоснежная кожа, как красива линия бедра, как сладки губы и как она вскрикивает в момент высочайшего наслаждения. Разумеется, они очень скоро увидятся, и он опрокинет любовницу на свою кровать, задерет на ней юбки и, по своему обыкновению, с почти звериной яростью войдет в нее…

Через час он вернулся в Сен-Жермен в сопровождении кюре местечка Мартон, который, сообразуясь с требованиями момента, провел короткую погребальную церемонию. Колен де Салиньяк пришел на похороны один.