Смертельный лабиринт - Фридрих Незнанский

— Ну как, мой дорогой? Я, кажется, пришлась ко двору?

— По-моему, даже слишком, — делая вид, что сердится, ответил он.

— Мой милый, я терпеть не могу ревности, заруби на носу. Лучше поцелуй, а то я долго быть с тобой рядом просто так не могу… — И после затяжного, как парашютный прыжок, поцелуя, от которого у нее закружилась голова — естественно, не от пыли же и духоты! — она, обеими руками обняв его за шею, спросила: — Докладывай быстро, зачем тебя твой Турецкий задержал? И почему ты вышел такой растерянный? Гадость про меня сказал?

— Да ты чего? Наоборот. Показал мне кулак и сказал, что убьет, если я тебя когда-нибудь обижу. И они решили со Славой, что Бог меня почему-то в темечко поцеловал. Это как понимать надо?

— А вот так и понимать, — она приникла лицом к его груди, — что повезло нам с тобой, и они это увидели… Да, Сереженька, теперь я могу сказать, что ты действительно попал в достойную компанию. Все свои подозрения снимаю. Но давай быстрей работать. Я тут с тобой ночевать не собираюсь…

— Я тоже, можешь быть уверена. И вообще, я думаю сейчас о том, как бы поскорее услышать пьянящий скрип твоей кровати.

— Ка-акой на-ахал! — Марина сделала огромные глаза. — Он еще и беллетрист! Лучше бы о своем деле думал, хулиган этакий!..

Климов радостно топорщил усы, он был очень доволен.

А через полчаса Мариной была сделана следующая находка.

В соседней, пухлой связке бумаг, перевязанных нейлоновой бечевкой, которую, естественно, развязала Марина, чтобы посмотреть, о чем идет речь, была собрана личная переписка Леонида с его, можно сказать, поклонниками и поклонницами, просто телезрителями. Чисто деловых писем тут, похоже, не было. Аккуратист Леня к каждому письму с конвертом прикреплял степлером листок с копией своего ответа. Марине стало интересно, что он отвечал. Она посмотрела один ответ, другой, третий… Они хоть и были короткими, но не формальными отписками. Леня, видимо, отвечал по существу. А некоторые письма, вероятно, касались каких-то сугубо личных вопросов, потому что Морозов просто благодарил своих корреспондентов. Вообще, интересно было бы теперь почитать эту переписку, наверняка в ней есть масса любопытного.

Марина вскользь пожалела, что ей, скорее всего, не придется этого делать — и не только из-за времени, а потому, что она все же испытывала какое-то неудобство перед Леней. Наверное, не самый лучший вариант после смерти человека копаться в его белье — чистом, грязном — это уже не играло ни малейшей, тем более решающей, роли. Подобное вмешательство само по себе некрасиво…

Размышляя так, Марина продолжала переворачивать письма с ответами, глядя уже чисто механически: «Благодарю Вас…», «Приму к сведению…», «Весьма признателен…», «Спасибо, уважаемая…», «К сожалению, дорогая…»…

«Что это за дорогая?» — словно пробудилась Марина. Пробежала глазами написанное круглым ученическим почерком письмо на листке из тетради в клеточку и засмеялась.

— Ты что? — обратил внимание Сергей.

— Школьница… в любви ему объясняется… Как мило, господи!..

— А он что? — не отрываясь от своей работы, спросил Сергей.

— А он уверяет, что, если бы был моложе, обязательно постарался бы составить ей счастье. Но он обременен семьей и детьми. И ломать им жизнь нехорошо, нечестно. Вот же врунишка!

— Святая ложь?

— Скорее, я думаю, еще одна форма кокетства… О! А это что? Смотри-ка, «Без ответа» и три восклицательных знака. И позапрошлый год обозначен. К чему бы?

Заинтересованный Климов подошел к Марине, но та не обратила на него внимания, потому что была углублена в чтение.

— Боже мой, что это?! — вдруг гневно воскликнула, сжимая письмо в руке и не отдавая его Сергею. — А тут продолжение? — Она взяла следующее письмо. Посмотрела дальше. — Какая мерзость!.. Господи, какой кошмар!..

— Дай мне взглянуть. — Климов требовательно протянул руку, и Марина неуверенно отдала ему оба письма.

Он хотел бегло пробежать глазами написанный ровными строчками, словно ученической либо женской рукой, текст, но мысли стали путаться оттого, что никак не мог вникнуть в смысл того, что читал. То есть слова были понятны, больше того, они стали бы еще понятнее, если бы Климов услышал их где-нибудь возле пивной, произнесенные ссорящимися пьяными мужиками. Но в письме — почти матерная речь? Да что там — почти!..

Сперва шло обращение, где самым мягким выражением было «сукин сын», затем дама информировала Леонида, что она, вопреки собственному желанию и настойчивым протестам родителей, сделала то, что он потребовал от нее в ультимативной форме. И что же? Все оказалось чистейшей ложью?! Подлым обманом?! Потому что никакой реакции с его стороны на ее телефонные звонки не последовало, как и элементарных, хотя бы вежливых, ответов на письма. И это убедило ее в том, что больше верить ни одному его слову нельзя. И, решив так, она нашла возможность установить за ним постоянное скрытое наблюдение.

А дальше пошли выводы, которые она сделала из результатов установленной за Морозовым скрытой слежки. Другими словами, получалось, что подслушивающие устройства были поставлены в квартире Морозова не менее двух лет назад. Ничего себе!

Самой отвратительной среди множества мерзких других его поступков была давняя сексуальная связь со старухой — подлой и отвратительной, проклятой уродиной, которая без всяких угрызений совести затащила в кровать своего молодого сотрудника. Можно было, не задумываясь, жестоко отомстить этой грязной проститутке, если бы не было известно, что Леонида, как извращенца, всегда тянуло к таким же грязным тварям, как и он сам. Было четко установлено, когда эта старая гадина, называвшая себя главным редактором телевизионного канала, а на самом деле использовавшая свое положение для утоления своего сексуального бешенства, неоднократно посещала Леонида. Известно, сколько времени проводила в его постели и когда возвращалась к себе домой, обласканная им, видевшим в развратной связи с ней возможность для собственного продвижения по службе.

Короче говоря, если бы у нее (имелся в виду автор письма) хотя бы на миг появилось желание предъявить счет обманувшему ее мерзавцу, он был бы велик. Но счет предъявлять никто не станет, все будет проделано иначе, и Морозов очень скоро пожалеет о своей подлости. Ну а эта старая б…, она тоже получит свое сполна, причем так, что ей хватит черных воспоминаний до последних мгновений ее мерзкого существования.

Письмо было без подписи. Подразумевалось, видимо, что Морозов должен был знать, о чем и о ком идет речь.

Второе письмо было совсем коротким, и под ним, в отличие от первого, стояла четкая дата: «17 ноября 2005 года». То есть это было совсем недавнее письмо, полтора месяца назад пришло.

В начале, вместо обращения, снова изощренное, грязное ругательство, которое вряд ли, как подумал Климов, могло бы принадлежать даже очень оскорбленной в своих чувствах женщине. Тут явно пахло провокацией. Морозова «доставали» достаточно примитивно и в то же время не без выдумки. Снова шли указания, правда без упоминания имен и фамилий, на очередные его связи. Одновременно сообщалось, что счет его «долгов» продолжает расти и скоро придется по нему платить. Но еще есть немного времени, чтобы одуматься, стать на колени и вымолить себе прощение. Кто знает, может быть, повезет. Но уверенности в этом нет. А вот старые и грязные б… — те пусть дрожат от страха, возмездие приближается семимильными шагами.

И снова без подписи. Почерк — тот же. Словарный запас ругательств хоть и ограниченный, но используется на всю катушку, не стесняясь повторов. То есть выдумки маловато.

Все это тоже отметил Климов, а потом взглянул на Марину. Лицо ее было неестественно серым, словно присыпанным пеплом. Какой ужас! Ну нельзя же так реагировать на подобную грязь!.. А как надо?.. Что смог сказать Сергей?

Да ничего. Он просто обнял Марину одной рукой и притянул к себе. Прижал к груди, поцеловал в висок и тихо сказал:

— Плюнь и разотри. И забудь. Ничего не было, и ты ничего не читала, ясно?

— То есть как?! — воскликнула она и резко отстранилась от него, глядя с возмущением, почти с ненавистью. Или так ему показалось. Но Климов вдруг почувствовал, что не владеет ситуацией. Более того, он даже способен потерять над собой контроль. И вот уже тогда они оба, так ни до чего и не договорившись, наделают непоправимых ошибок.

Сергей сделал вид, что еще раз пробежал письма глазами и задумался, как бы разыгрывая для себя различные варианты реагирования на эту мерзость.

Неожиданно явилась мысль: а зачем Морозов сохранил эти письма? Он что, поверил, что угроза могла осуществиться, и тогда эти «писюльки» стали бы у него фактами для обвинительного заключения? Значит, все-таки поверил? Или, хорошо зная автора «текста», просто плюнул на этот бред с высокого потолка и оставил в архиве, подчиняясь выработанной привычке? Кстати, в первом письме речь шла еще о каких-то письмах, надо будет внимательно все просмотреть…