Уротитель кроликов - Кирилл Шелестов

— Значит, ты поставил на Ильича, — произнес я вслух. — Между прочим, как мы его найдем?

— А мы и не будем его искать. Он сам нас найдет. Помяни мое слово.

Должен признать, что он оказался совершенно прав. Ильич нас нашел сам. И гораздо раньше, чем я думал.

При въезде в город я попрощался с Храповицким и пересел в свою машину.

Прямо у моих ворот стоял желтый „хендай“ с выключенными фарами. Мое сердце замерло и выдержало деликатную паузу, ровно настолько, чтобы я задохнулся. А потом непоследовательно заколотилось. И дышать стало совсем невозможно.

Я закурил, чтобы выиграть время, подошел к ее машине, открыл дверцу и сказал:

— Привет. Рад тебя видеть.

Я надеялся, что ни походка, ни голос, ни лицо меня не выдавали. Наверное, напрасно надеялся.

— Я жду тебя два часа, — сказала она, стараясь улыбнуться. Кстати, у нее тоже ничего не получалось. — Твой охранник не пустил меня внутрь.

Мы прошли в дом, и я проводил ее в гостиную. Выглядела она ужасно, что я отметил с тайным злорадством. Лицо было осунувшимся и жалким. Хуже всего, что такой я любил ее еще больше.

— Выпьешь что-нибудь?

— Разве что чаю. Меня сегодня полдня допрашивали. Эта последняя фраза, видимо, содержала особый смысл и скрытый призыв не упрекать ее в том, отчего ей и так плохо.

Самое поразительное заключалось в том, что это страдающее создание было в узком коротком платье стального цвета с черным воротником-стойкой. Когда она садилась, платье прикрывало ее длинные ноги в черных колготках ничуть не больше, чем если бы она его сразу снимала. Уверен, что перед тем, как ехать ко мне, она нарочно переоделась. Современные русские женщины, должно быть, даже отправляясь рожать, в первую очередь заботятся о том, чтобы выглядеть сексуально.

Не знаю, кого я ненавидел больше: ее — за то, что она так поступала со мной в минуту моих жгучих страданий, или себя — за то, что это на меня так действовало.

Я принес ей чай, жалея, что не могу влить туда яда, который переполнял меня до краев. Можно было, конечно, ее укусить, но это снизило бы высоту переживаний. Кроме того, я мог вцепиться не в то место, и тогда бог весть чем бы это все закончилось. Между тем, я был настроен решительно.

— Отчим в ужасе, да? — спросила она, не поднимая на меня глаз. — Я его еще не видела. Побоялась.

Конечно, мне хотелось сказать, да. Да, он не пляшет от радости. Представь себе. Странно, правда? Не поймешь этих политиков. А кое-кто, не имеющий отношения к политике, тебя бы вообще убил. Прямо сейчас. И это еще самое милосердное из того, что приходит кое-кому на ум.

Конечно, я ничего не сказал. Я великодушно молчал. В надежде, что так больнее.

— Мама мне никогда не простит, — опять заговорила она тихим, ломающимся голосом. — Она пожертвовала для его карьеры всем. Она всегда говорила, что в этом его жизнь. Да я и сама себе не прощу.

Кое-кто, между прочим, тоже не собирался ничего прощать. Можно было даже его не просить. Бесполезно. Он стоял, опершись на камин, и хранил мстительное молчание. Ах да, кое-кто еще старался сверлить ее спокойным ироничным взглядом, который она должна была чувствовать, хотя и не смотрела в его сторону.

Она вдруг всхлипнула, бросилась ко мне, вцепилась мне в плечи, зарылась лицом в грудь и расплакалась.

— Мне так плохо! — восклицала она. — Ну что мне делать, скажи! Это было три года назад! Я была пьяная. Я всех ненавидела! Я хотела сделать хуже себе. Он даже не знал, как меня зовут! Это было один раз! Один-единственный! Я месяц назад встретила его случайно в ресторане, даже не стала разговаривать. Сразу ушла! Ты же должен понять! Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста…

Я чувствовал, как от ее слез моя рубашка становится мокрой. Я думал, что у меня сейчас разорвется сердце. Я хотел, чтобы оно разорвалось. Я любил ее. Не мог не любить.

И простить тоже не мог.

— Я не смогу, — сказал я хрипло, не своим голосом. — Извини.

Она зарыдала еще отчаяннее. Я все еще удерживался, чтобы не обнять ее.

— Наверное, причиной всему мое тупое мужское самолюбие, — продолжал я. — Хотя, если бы я не обладал тупым мужским самолюбием, то, может быть, я жил бы со своей женой, а не сходил бы с ума от желания тебя прибить. Я не смогу встречаться с тобой тайно. Это как-то унизительно для обоих. Я не смогу появляться с тобой у моих друзей, которые все это знают. Хотя и они, и я каждый день делаем вещи, может быть, гораздо худшие. Но равенство полов в моем понимании существует только у гомосексуалистов. Я не смогу уехать с тобой куда-то, потому что не готов пожертвовать тем, чем я живу. Но самое главное, что я сам никогда не смогу об этом забыть.

— Значит, ты не женишься на мне? — Она подняла лицо и слабо улыбнулась сквозь слезы.

— Мне жена не разрешает, — ответил я машинально.

— Но провести со мною ночь ты хотя бы можешь? — Она теснее прижалась ко мне. — На прощание.

— Нет, — сказал я, чувствуя, как мои руки предательски скользят по ее спине вниз. — Не могу.

— Ну и не надо, — послушно согласилась она и потянулась ко мне губами.

Надо было убить ее сразу.

В два часа ночи я вспомнил, что забыл отпустить охрану. Я оделся и спустился вниз.

— Вид у вас какой-то усталый, — с притворным сочувствием заметил Гоша. — Может, не выспались?

— Молчи, змей, — сказал я не то стыдясь, не то ликуя.

— Совсем себя не бережете, — вздохнул Гоша, садясь в машину. — Смотреть на вас больно.

Глава девятая

Обычно я сплю чутко, как кошка, и вскакиваю от каждого шороха. Но в субботу я впервые за долгое время проснулся в одиннадцать часов утра. Что, в общем-то, было неудивительно, поскольку заснул я в семь. Удивительно было другое: то, что я не слышал, как она ушла. Ее не было в доме, как не было никаких следов ее присутствия. Даже чашка, из которой она вчера пила чай в гостиной, была вымыта и поставлена на место.

По станции я вызвал охранника на входе.

— Когда девушка уехала? — спросил я его, как только он, открыв дверь, просунул голову, с простодушным, вечно заспанным лицом и приплюснутым носом.

— Рано утром. А че? Украла что-нибудь?

— Покой, — ответил я.

— Че? — не понял он. Он открыл дверь шире и шагнул внутрь, чтобы лучше слышать.

— Зачем же ты ее выпустил? — продолжал я допрос.

— А она не спрашивала. Она сказала „открой ворота“, я и открыл. — Он в расстройстве почесал голову. — Я же не знал, что она что-то украла. С меня вычитать будете?

Я молчал, обдумывая, стоит ли с него вычитать, и что именно.

— А! — вдруг вспомнил он. — Так она же потом вернулась. — Ну, то есть, сначала уехала, а потом это, вернулась. Просила вам передать кое-что. Может, как раз то, что взяла? Сказала, что не хочет вас беспокоить. А после опять уехала.

— Что передать-то? — воскликнул я, теряя терпение.

— Щас принесу.

Он исчез и вернулся через некоторое время, бережно держа в руках одну красную розу.

— Вот. А больше ничего у ней не было.

— А записки не передавала?

— Не. Она сказала, ты отдай шефу, а я еще сказал, может, вы сами отдадите, а она сказала, лучше ты отдай…

— Спасибо, — прервал я. — Мне почему-то кажется, что ты не пишешь стихов.

— Стихов? — переспросил он озадаченно. — Не. Не пишу. Так вы и не велели.

Я поставил розу в вазу с водой, потом позвонил Кулакову, сказал ему о завтрашней встрече у губернатора и пообещал заехать за ним и все объяснить по дороге. Потом я спустился в подвал, где у меня стоял большой металлический сейф. В сейфе обычно я держал около ста тысяч долларов наличными. Но в последнее время у меня были большие расходы, поэтому там оставалось только семьдесят.

Я честно взял половину, вздохнул и отправился одеваться. Пора было навестить бандитскую вдову, по совместительству, узницу совести, которая, сама того не подозревая, взорвала всю политическую жизнь губернии.

В моей прежней квартире узница совести чувствовала себя совсем неплохо. Во всяком случае, следов лишений на ее уже накрашенном лице не читалось. Когда я приехал, она сидела в гостиной в моем халате, пила чай, что-то делала со своими ногтями моими пилками и смотрела телевизор. Одновременно был включен музыкальный центр на полную мощность. Музыка грохотала так, что потолок подрагивал. Возможно, впрочем, потому, что в него колотили соседи, напоминая о своем существовании.

Я выключил звук и несколько секунд приходил в себя, наслаждаясь полной тишиной.

— Представляешь, твоя охрана не купила мне ананасы, — сразу начала она с упреков. — Я их просила, а они забыли. Между прочим, ананасы сжигают жир. Я же тут совсем не двигаюсь. А толстеть я не хочу. К тому же тут скучно. Из твоей домработницы слова не вытянешь. Ни одной кассеты с комедиями я не нашла. Квартира, правда, ничего. Целых две ванны. Я хотела бы, чтобы у меня была такая. Зато на кухне дует из окна. Кстати, я разбила чашку. Да, еще приходили агитаторы. Две какие-то тетки. Обещали талон на бесплатную помывку в бане, если я проголосую за Черносбруева. Тебе нужен талон на бесплатную помывку в бане?