Лягушка под зонтом - Вера Копейко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С большим удовольствием Никита ввинчивался в толпу блошиного рынка в Лианозово, на севере Москвы. В вещах, разложенных на газетах и потрескавшихся клеенках, он легко узнавал стоящие. По глазам мужчин и женщин, которые продавали их, легко определял меру страсти, которую они испытывали. В основном глаза горели, как у него, а это значит, они понимали, что на самом деле продают Время. Ржавый гвоздь прошлого века – это не функция. Он знак определенного часа в прошлом. Так же, как стеклянные елочные бусы или фляжка для черного пороха, не важно, что его высыпали из нее лет восемьдесят назад в какой-то день апреля, собираясь на охоту...
На блошиный рынок Никиту привел неспокойный Мазаев. Этот человек казался ему похожим на возвратно-поступательный механизм. Он спешил, торопился, а потому ошибался. Кидался назад, исправлял ошибку, снова куда-то спешил, снова ошибался.
В последнее время Никита чувствовал себя странно. С тех пор как осознал, что в нем должна быть вторая половина, составляющая суть его натуры, он старался растревожить ее. Иногда пугался: а если вторая половина – от отца – умерла или отсохла? Вдруг все, что связано с Дроздовым-старшим, только в шкафу? В виде деревянных идолов. А внутри самого Никиты лишь то, что от Натальи Петровны?
Как человек, внезапно снявший с себя запреты, он старался вести себя иначе. Прежде, сидя в метро, никогда не разглядывал тех, кто напротив. А теперь только тем и занимался.
Никита вошел в вагон, уселся на свободное место, обвел глазами попутчиков. Взгляд замер на девушке. Точнее, девочке, которая старалась казаться взрослой. Никакой краски на лице, очень свежем на фоне остальных лиц. Как будто росла в оранжерее и непонятно почему оказалась здесь. Сломалась машина? Но почему папа не подал такси?
Одета как на картинке. Сапожки из черной мягкой кожи на тонкой шпильке, от края голенища и до края темно-серой юбочки ноги с нежными коленками. В юбочку заправлена блузка цвета какао с густыми сливками. В открытом вороте – краешек тонкой ключицы. Поверх блузки – черный пиджак в талию. Светлые волосы падали на пиджак. Когда поезд выкатился на поверхность, солнце коснулось волос, они вспыхнули. Цвет персика.
Какая прелестная, любовался он. Хотел бы он, чтобы такая была рядом с ним?
Он не отрывал взгляд от ее лица, глаза под тонкой оправой очков смотрели в ответ. Они были удивительные – не проснувшиеся. Не потому что слишком рано встала – это глаза породистого щенка. Он видел такого на газоне, утром. У него даже шерсть такого цвета, как ее волосы. Никита любовался большой головой, слишком большой для неразвитого щенячьего тела. Да, он тоже не проснулся. Как и она.
Никита перевел взгляд на соседку девочки, потом на другую. Они не старше, но их глаза давно проснулись. Никита перехватывал их взгляды – женщины всегда смотрели на него с интересом. Эти давно проснулись и жадно ощупывали пространство.
Никита снова посмотрел на девушку. Нет, такая не может быть рядом с ним, потому что ленива и нелюбопытна. На коленях она держала картонную сумку с логотипом дорогой фирмы. Она знак того, что не носит дешевые вещи. Но для чего объявлять всему миру, читающему по-английски, что ее исподнее тоже стоит больших денег! Никита поморщился. Мелкие буквы на сумке сообщали: «Нижнее белье». Ну вот, взяла и все испортила, глупая.
Никита отвернулся от нее. Ему хотелось смеяться. В какие игры играешь, Дроздов-младший?..
Потом он натолкнулся на взгляд немолодой женщиной. Она следила за ним? Скорее всего это заметно по губам, они сложились в полуулыбке – люди в метро не улыбаются ни с того ни с сего. Женщина быстро отвернулась, уставилась на рекламный плакат, который обещал научить всех и каждого зарабатывать на фондовой бирже.
Никита знал, сейчас она снова повернется, он уже привстал с места, как будто Наталья Петровна прошептала ему на ухо: «Никита, уступи...»
Женщина повернулась, вскинула брови, как будто ей сообщили, что ее акции мгновенно поднялись в цене. Но потом сошлись вместе – сейчас уступают место только очень старым или очень больным.
Никита догадался и, чтобы успокоить ее, тихо шепнул:
– Я выхожу.
Она засмеялась и также тихо ответила:
– Спасибо.
Никита стоял перед дверью, в темном стекле отражалась сидящая на его месте женщина, на коленях она держала сумку. Из нее торчала голова... щенка.
Обернулся и увидел – не только он, все смотрели на рыжего песика. Он зажал в зубах палочку. Похоже, дама с собачкой гуляла в парке.
Никита снова скользнул по лицам. Только что они были не более живые и теплокровные, чем лица пермских идолов, но, разглядывая щенка, ожили. Он такой настоящий, такой живой, естественный.
Щенок, купаясь во всеобщем внимании, высунул лапу, Никита увидел и ахнул вместе со всеми. Лапы – словно от другой собаки – большие, бело-серые. Капризный по-детски, он уронил палочку. Молодой человек кинулся и поднял, протянул щенку. С какой готовностью он сделал то, чего не делал, может быть, никогда прежде, – услужил ближнему.
А еще заметил Никита: все, кто жевал жвачку, перестали. Значит, если хочешь завоевать чье-то внимание, а то и сердце, приди к нему с собакой? Или... достань лягушку? – Губы сложились в улыбке.
– Она ваша, – сказала ему тогда Ольга, протягивая сачок. – Делайте с ней что хотите.
А он хотел одного: кинуть ее обратно, чтобы Ольга снова вынула ее. Потом еще... Он стоял бы рядом, не отрываясь смотрел на нее... Рассматривал брови, тонкие, коричневые, ее рот, полный и гладкий. Шею, которая едва виднелась над высоким воротом водолазки, обтягивающей круглую грудь. Высокую. Как у Натальи Петровны, к которой он прижимался с нежностью. Утыкался носом.
Ей двадцать семь, он не сомневался. Ему уже было столько, он знает. Возраст легко угадать по словам, которые в обиходе у людей одного возраста.
Между прочим, подумал он, Ольга никогда не вышла бы на улицу с сумкой из-под нижнего белья.
Никита улыбнулся, озадаченный собственной уверенностью и беспричинной гордостью.
Он стоял на эскалаторе, поднимаясь вверх из подземелья, когда в кармане зазвонил мобильный телефон. Звонок был простой, без музыки и смеха. Он не раздражал, но иногда Никита пропускал звонки – к обыденным звукам привыкаешь. Но он ждал звонок.
– Никита, здравствуйте. Это Ольга. – Как будто он мог не узнать! – Я готова привезти фотографию.
– Тогда ко мне домой, – быстро сказал он и покраснел.
– Хорошо. – Она не спорила. – Как я вас найду?
– Элементарно, – ответил он. – Улица Тверская...
– Все поняла, – сказала она. – Буду в восемь.
– Имейте в виду, во дворе машину не поставить.
– Приеду на метро.
Он закрыл крышку телефона и засмеялся. Осмелел, Дроздов. Думаешь, нужен штурм и натиск?
Дома он прошелся по комнатам, пытаясь взглянуть на них сторонним взглядом. Поморщился. Квартира совсем одряхлела. Идолы в шкафу кажутся моложе.
Никита открыл дверцу шкафа, увидел пермских богов. Он сощурился и внезапно решил признать то, в чем в общем-то не сомневался: этот, с лицом, похожим на лицо отца, подделка. Все в порядке, Никита Дроздов, сам знаешь, что отец и дед по своему складу были авантюристы...
Ольга приехала вовремя. Сбросила куртку ему на руки и дернула молнию сумки.
– Погодите, Ольга, отдышитесь, – попытался успокоить ее Никита. Но его собственные руки дрожали.
– Я приехала в лифте. – Она подняла на него серые глаза. – Не бежала по лестнице.
– Пойдемте. – Никита взял ее за руку, как когда-то брала его Наталья Петровна. – В прихожей перегорела лампочка, – придумал он на ходу, чтобы этот жест не показался ей слишком вольным. На самом деле ему нестерпимо захотелось прикоснуться к ней, почувствовать своей ладошкой ее. Не прикасаться пальцами к пальцам, а всей рукой. В таком жесте больше доверия.
Ольга быстро посмотрела на него, но руку не отняла. Ему показалось, или на самом деле она плотнее прижала свою ладонь к его? Почему он не попытался обнять ее? Сегодня этим не удивишь ни одну женщину – подумаешь, обнял. Если бы даже уложил в постель, то не всякую смутил бы. Даже если бы сдернул с нее юбку... Он так делал, он знает...
Но с Ольгой ему хотелось вести себя не так, как с любой женщиной. Она другая. Она оттуда, где все не так... Где даже день и ночь другие, а это значит – люди тоже. Не надо спешить.
Он увидел, как заалела ее щека, обращенная к нему, сильнее вжал свою ладонь в ее. Ольга тихо засмеялась. Потом он отнял свою ладонь, перехватил пальцами запястье. Подушечками пальцев уловил пульс – частый, быстрый. Пальцы медленно поползли вверх по руке, под рукав. Он был широкий, его пальцы добрались до локтевой ямки. Там замерли. Он вжался боком в ее бедро.
Ольга не смотрела на него, но ее нога не отстранялась от его, притиснувшейся к ее ноге, прикрытой тонкой юбкой. Это хорошо, что женщины снова стали носить юбки, подумал он.
– Я покажу вам мой дом, – тихо сказал он. – Покажу все, что в нем есть. Такое, чего нет нигде больше.