Груз 209-А - Илья Слобожанский

– Так и я раньше круто заворачивал, по-пацански, – с нескрываемой гордостью заявил Босонец. – Ротный отучил. Из-за моего базара и взводному перепадало. А я Макса уважаю, вот и пришлось забывать про феню.

– Это что, твою девушку Феней кличут? – Сема тоже закурил. – Слыхал я такое имя, была у меня одна знакомая.

– Сам ты имя. Да ну вас, дебри дремучие. Одно слово, деревня.

– Ну ты… – Колода пригрозил пальцем. – Тоже мне горожанин…

– Э-э-эх… – выдохнул солдат. – Сейчас бы чифирочка кружечку да подмять бы дурочку.

– Чифир – это крепкий… очень крепкий чай. Эти… – Вахалий не без улыбки смотрел на солдата. – Потомки урок чай варят. Да так, что ложка стоит.

– И это ты знаешь? – Женька выпучил глаза. – Уважаю.

– Извините, что перебиваю. – Кафт погасил окурок. – Мне бы хотелось узнать…

– Да знаю я, чего тебе хочется. – Вахалий подбросил в огонь головешку. – Не терпится вынюхать, откуда мне известна история твоего народа? Правильно, хухушок?

– Именно так.

– Ладно, поиграли и хватит. – Вахалий тяжело вздохнул, поскреб шею. – Давай рассказывай. Выкладывай все как на духу.

– Ты о чем?

– Все о том же. Настоящее имя, звание.

– Я же говорил. – Пленник оглянулся, в глубине острова что-то ухнуло, как будто большой камень упал в пропасть. – Я не военный и никогда им не был.

– Врешь, лишенец. – Вахалий переглянулся с Семеном. – Думаешь, мы дурачки? Как говорит Женек – деревня.

– Я бы воздержался от комментариев. – Кафт улыбнулся, явно поддерживая мнение Босонца. – Не мне судить.

– Воздерживаться вредно, так говорит наш ротный. – Женька вынул из ножен штык. – Слышь, Сема. А пусть глорик посуду вымоет. Хоть какой-то толк.

– Да погоди ты, – отмахнулся Семен. – Так что, будешь говорить правду?

– Какую правду? Я все рассказал. Звать Кафт, доктор…

– Ну, доктор так доктор. – Вахалий поднялся, тяжело ступая, приблизился к пленнику. – Какой ты к черту доктор? Руки оружейным маслом пропахли. Вояка ты и, похоже, не из простых. Уж больно хитер для окопника. – Крепкая ладонь легла на плечо, и лицо Кафта исказила гримаса боли. – Будешь препираться, сломаю ключицу, потом…

– Чего ты хочешь?

– Самую малость. – Хватка ослабла. – Зачем к нам пожаловали? С какой целью?

– Я уже говорил.

– Женек! – окликнул Призрак. – Дай-ка мне свой ножичек.

– Да пожалуйста, – Босонец протянул штык. – Для благого дела не жалко. Только не сломай. У меня на эту заточку особые планы.

– А может, моим… – Сема достал увесистый тесак. – Оттяпаем руку по самый локоток. Не заговорит – выше рубанем.

– Лучше сразу убейте, – Кафт шипел, трепыхался в крепких руках охотника. – Безродные твари, полулюди, дикари.

– Ты смотри, раздухарилась псина глорианская. Напрасно ты так… – Вахалий легонько стукнул Кафта по голове. Тюкнул кулаком сверху вниз. Тот дернулся и обмяк.

– Что, упаковываем? – Женька сиял. – Лихо ты его прижмурил. Хлоп и готов. Вот бы мне такую силищу. Я бы…

– Помолчи, Женек. – Вахалий встряхнул Кафта. – Притворяется, сволочь.

– И не старайся. – Сема вернулся к тарелкам. – Тебе бы на скотобойне работать. Бах кулаком – и с копыт. Еще разок – и мясо от костей отошло. Не убьешь, так покалечишь.

– Ну и правильно. – Босонец сунул штык в ножны. – Зачем он нам? Только головняк от этого доктора. Давно нужно было…

– Может, ты и прав. – Семен взял тарелки, побрел к реке. – Слышь, Вахалий, – на полпути окликнул охотник. – Нам-то можешь рассказать, откуда такие познания в истории? Лихо ты и про Илламу, и про землян. Вычитал где или…

– Или. – Вахалий склонился над доктором. Тот еще дышал, но как-то прерывисто. Призрак нахмурился, полез в карман за табаком.

– Расскажи, поделись с друзьями, – елозя ладонью по тарелке, смывая водой остатки ужина, настаивал Семен. Стайка маленьких рыбок накинулась на дармовую еду, устроив пир на мелководье.

– Да и рассказывать особо нечего, – скручивая сигаретку, заговорил Вахалий. – На руднике вместе с нами горбатились инакомыслящие. Еретики, так их называют глорики. Нам было хреново, а этим еще хуже. И свои и чужие пинали.

– Что за еретики? – Женька рассматривал голубую жемчужину, глядя через нее на огонь. Целая гора разноцветных шариков, добытых Семеном, лежала недалеко от костра, вот солдат и нашел себе занятие, – сортировал по размерам и цвету. – Чего замолчал? – поторопил Босонец. – Ну… работали с вами еретики и что…

– А ничего, – Призрак выдохнул облако дыма. – Ущербные они все. Слабенькие. Доктора, профессора, даже академик был, Хари Утиртон. Славный такой дедуган. Бородка у него смешная, козлиная бородка. Сам сухой, как соломинка, руки, как палочки, того глядишь, переломятся. А он возьмет камень и тащит к вагонетке. Пыхтит, тужится…

– Ты про него, как про отца родного, рассказываешь. – Сема вернулся к костру.

– А он мне и был, как отец. – Вахалий глядел на угли, пряча ладонью подергивание глаза. – Хороший был старик.

– Был? – Женька бросил свое занятие, подсел ближе. – Выходит, и среди глориков есть хорошие люди?

– Уже нет. Хари был медиумом. Много чего знал, и о предательстве генерала Артилиуса. И как погибла Иллама. Его тоже предали, один из учеников написал донос.

– Все, как у нас. – Сема подбросил в огонь свежих дров. – Помнишь, как Кривого арестовали. Какая-то сволочь бумагу настрочила, его и упрятали в тюрягу. Хорошо, быстро разобрались. А так бы… – Семен махнул рукой.

– Ладно, хватит болтать. – Вахалий бросил в костер окурок. – Пора спать. Утром поглядим лурайду. Досок тут хватает, отремонтируем.

– Я первый в караул, – отозвался Женька. – Кто вторым?

– Никто. – Колода умащивался на песке. У изголовья положил гладкий камень, прикрыл его копной травы. – Ты кого охранять собрался?

– Еще спрашивает? – Женька глянул на пленного. – Ни кого, а от кого?

– Ложись, караульный. Дай-то бог, чтобы к утру оклемался, не окочурился. – Семен широко зевнул и, запахнувшись полами плаща, повернулся на бок.

– А если твари полезут? – не унимался солдат.

– Не полезут. – Вахалий побрел к воде. – Ты ложись, Женек, поспи. А за тварей не волнуйся. Могли бы вылезти, давно вылезли. Но видать, не могут. Так что спи, хухушок.

– Как скажешь, – Женька широко зевнул и прилег ближе к огню.

21

Анастасия грела руки у огня, смотрела, как языки пламени лижут почерневшие поленья. Лес на потрескивание углей отзывался трелями ночных птиц, скрипом покачивающихся деревьев. Ночь выдалась тихой и безлунной. Тяжелый туман рваными клочьями тянулся от болота. Девушка поежилась, поправила воротник куртки.

– Можно? – спросил солдат и, опираясь на палку, подошел к костру.

– Присаживайтесь, – предложила Настя, уступая раненому место на бревне.

– Да вы сидите, – смуглокожий боец улыбнулся. – Я и насиделся и належался. Даже спать устал.

– Понятно, – девушка тихонько вздохнула.

– Тоже не спится? – зажегся огонек, и табачный дым качнулся под порывом ветра. Мужчина лет тридцати опустился на притоптанную траву, трижды чертыхнулся, придерживая забинтованную ногу.

– Что, болит?

– Дергает немножко, – признался солдат и полез в карман. – Угощайтесь. – В свете огня заблестели фольгой яркие обертки.

– Конфеты?

– Ну да. Конфеты, а что?

– Да так… – Настя взяла угощение. – Леденцы, мои любимые. Откуда они у вас?

– Меня Клаусом кличут. А конфеты… – Клаус взглянул на огонь. Ветер ударил по углям, те вспыхнули, разбрасывая тысячи огоньков. – Это меня взводный научил. Я бросал курить, вот Максим и присоветовал. Но что-то не помогает, по-прежнему курю.

– Максим? – Настя улыбнулась краешками губ. Она только-только подумала о рослом грубияне, припомнила и суровый взгляд, и обидные слова. – А он… он какой?

– А что вас интересует?

– Ну-у-у… не знаю. Наверное, все.

– Это не ко мне, вам бы Женьку Босонца расспросить. Они больше года вместе воют. Жека у него вроде ординарца. Я-то взводного не так давно знаю… месяца три, может, чуть больше. Нашу роту под Тапи здорово потрепали. Это на Ури, за поясом Роштона.

– А как вы здесь оказались? – Настя сунула в рот сразу два леденца. – Это же бог знает где.

– Ну да, неблизко. Полк расформировали, кто-то из наших командиров оказался шпионом. Вот нас, тех, кто уцелел под Тапи, и рассовали кого куда. Вот так я и попал во вторую пехотную, во взвод к старшему лейтенанту. – Клаус бросил в огонь веточку, та занялась, осветив смуглое скуластое лицо, широкий, розовый шрам над бровью. – Старлей хороший офицер, не такой, как наш бывший, капитан Друщец… редкая сволочь этот капитан. Солдат за людей не считал. Целый взвод положил. Глупо, бездарно.

– А вам… вам было страшно?

– Страшно? – Солдат потрогал шрам. – Жутко страшно, особенно когда снаряды рвутся. Везде воет, грохочет. Земля вздрагивает, дым, пыль, белого света не видно. А наш капитанишка в бункере сидит и оттуда по связи горланит: «…держать позиции, ни шагу назад…» А ты под открытым небом лежишь, голову руками прикрываешь, носом землю роешь, с неба бомбы, снаряды…