Любовник-Фантом (сборник) - Джозеф Ле Фаню

Дама, к моей досаде, ни разу не сняла маску, тогда как многие подолгу держали свои маски в руках.

Я был уверен, что она хороша собою. Пользуясь преимуществом маскарада — особого мира, в котором позволительно все и разве по голосу да по случайным намекам отличишь друга от врага, — я заговорил.

— Мадемуазель, меня трудно обмануть, — начал я.

— Тем лучше для вас, месье, — спокойно отвечала маска.

— Я хочу сказать, мадемуазель, — продолжал я, решившись прибегнуть к невинной хитрости, — что скрыть красоту не так-то легко, как вы думаете.

— Вы необыкновенно проницательны, месье, — все так же мило и беспечно заметила она.

— Под костюмом мадемуазель де ла Вальер я угадываю формы, совершенством превосходящие оригинал; я подымаю взор выше, вижу лишь таинственную маску — и все же, мадемуазель, возможно ли вас с кем-то спутать? О нет! Красота, как драгоценный камень из сказок Шехерезады: как ни укрывай, как ни прячь, а все ж сияние выдаст его.

— Я знаю эту сказку, месье, — отвечала молодая особа. — Сияние действительно выдало камень, но не на солнце, а в темноте. Так неужто в дворцовых комнатах так мало света, месье, что вам ярок и простенький светлячок? Я-то думала, что стоит появиться некой графине — и все кругом меркнет в ее лучах.

Я оказался в весьма щекотливом положении. Как ответить? Дама эта, возможно, просто опасная шутница, каких немало найдется в любом обществе, — но, может быть, и близкая подруга графини де Сент Алир? Посему я осторожно осведомился:

— Какая графиня?

— Если вы знаете меня, то должны знать и мою лучшую подругу. Ведь она прекрасна, правда?

— Не знаю, право, как ответить; графинь так много…

— Всем, кто знаком со мною, известна и моя самая любимая подруга… Или, может быть, вы меня вовсе и не знаете?

— Вы ставите меня в тупик, мадемуазель. Ужели я мог обознаться?

— А скажите, с кем вы только что говорили? — спросила она.

— С одним человеком, с другом, — ответил я.

— Понятно, что с другом; но мне почудилось, что я знаю его, и я хотела бы в этом убедиться. Это был некий маркиз?

И снова ее вопрос меня смутил.

— Ах, здесь так много людей, с одним поговоришь, с другим, да и…

— Да и увильнешь от ответа на самый простой вопрос. Но знайте же раз и навсегда: ничто так не отвращает человека прямого, как подозрительность. Вы, месье, мне не доверяете — что ж, и я буду относиться к вам соответственно.

— Мадемуазель, я заслужил бы презрение куда большее, когда бы нарушил данное другу слово.

— Да ведь вам все равно не удалось меня обмануть, вы всего лишь подражаете дипломатии своего друга. Ненавижу дипломатию: она годится разве для трусов и обманщиков. А вам не приходило в голову, месье, что я просто могу знать этого господина, с крестиком из белой тесемочки? Я прекрасно зкаю маркиза д'Армонвиля. Как видите, вы напрасно себя утруждали.

— Не могу ни подтвердить, ни отрицать вашу догадку.

— Этого и не требуется. Но зачем было унижать женщину?

— Что вы говорите, мадемуазель! Я никогда бы себе этого не позволил!

— Вы притворились, будто узнали меня, — а это ложь. Не то из прихоти, не то от равнодушия вы разговаривали со мною так, словно перед вами не живой человек, а всего лишь костюм! Наговорили мне комплиментов и тут же сделали вид, что обознались. Ну что ж! Верно, в мире не осталось уж честности и прямоты.

— Право, мадемуазель, вы составили обо мне превратное представление.

— Вы обо мне тоже: я оказалась не столь глупа, как вы ожидали. Я прекрасно знаю, кого надеялись вы развлечь своими комплиментами и меланхолическими разглагольствованиями и кого вы с этой похвальною целью здесь разыскивали.

— Кого же? — потребовал я.

— Скажу, но с одним условием.

— Что за условие?

— Вы признаетесь, если я окажусь права.

— Вы ко мне несправедливы, — возразил я. — Я никак не могу признать, что намеревался говорить с какой бы то ни было дамою в тоне, который вы сейчас описали.

— Что ж, на этом я не настаиваю; но только когда я назову даму, вы обязаны подтвердить, что я права.

— И я непременно должен вам это обещать?

— Разумеется, нет; вас никто не принуждает. Но лишь на таком условии я согласна продолжать разговор.

С минуту я колебался; но откуда ей знать? Вряд ли графиня успела поведать кому-то о своей тайне; к тому же маске в костюме ла Вальер никак не может быть известно, кто сидит рядом с нею, кто скрывается под черным домино с красным крестом на груди.

— Согласен, — сказал я. — Обещаю.

— Но вы должны дать слово чести.

— Хорошо. Даю вам честное слово.

— Ну что ж, тогда эта дама — графиня де Сент Алир.

Я был несказанно удивлен и смущен, но, памятуя мое обещание, сказал:

— Должен признать, я действительно надеялся, что нынче вечером меня представят графине де Сент Алир. Но могу вам также дать самое честное слово, что графиня ни в малейшей степени не подозревает, что я ищу знакомства с нею. Более того, она, по всей вероятности, вовсе не помнит о моем существовании. Я имел однажды счастье оказать ей и графу маленькую услугу, но, боюсь, слишком пустячную; графиня не стала бы вспоминать о ней долее одного часа.

— Мир не так неблагодарен, как вы полагаете. Да хотя бы он и был таковым, все же есть сердца, которые искупают этот грех. За графиню де Сент Алир я отвечаю, как за себя: она никогда не забывает доброты. Правда, она не всегда может открыть свои чувства, ведь она несчастлива.

— Несчастлива! Так я и предполагал! Что же до остального… Вы польстили мне, великодушно желая утешить, но надеяться на действительное внимание графини я не смею.

— Месье, если я говорю, что я подруга графини, то, стало быть, немного знаю об ее натуре; мы доверяем друг другу и кое-какие секреты — мне, быть может, известно больше, чем вы думаете. Например, об одной пустячной услуге, память о которой, по-вашему, должна быть столь недолговечной.

Разговор занимал меня все более. Как все молодые люди, я был готов к шальному риску, и мысль о том, что преследование замужней дамы само по себе неприлично и отвратительно, меня вовсе не тревожила; к тому же задето было мое самолюбие и взбудоражены страсти — непременный двигатель подобных романов. Образ прекрасной графини совершенно вытеснил в моем сердце красавицу ла Вальер, вернее — ее двойника, сидевшего предо мною во плоти. Право, я многое бы отдал, лишь бы услышать, что моя Дульцинея не забыла рыцаря — того, кто с одною палкою в руке бросился ради нее под саблю разъяренного драгуна и — победил.

— Вы говорите, что графиня несчастлива, — сказал я. — Какие же к тому причины?