Сокровища Аттилы - Анатолий Соловьев

Если есть, значит, и в ставке Ругилы на реке Тиссе назревают схожие события. В то время смутная догадка мелькнула у Диора, и он спросил, как погибли сыновья Абе—Ака.

— Странной смертью погибли, — отозвался Кривозубый. — Всем троим стрелы попали в спину, хотя враги были впереди. Наш прорицатель говорил, что стреляли свои. Но кто — назвать не успел. Алатей обвинил его в желании посеять рознь среди сарматов и сломал ему хребет.

— Обращался Абе—Ак к Верховному жрецу?

Воин, помолчав, буркнул:

— Да. Тот сказал, что судьба отдельного человека и даже народов — ничто.

Последние слова воина поразили Диора. Он и сам часто приходил к подобной мысли, как ни хотелось бы увериться в обратном. Было в этой мысли нечто такое, чего ум юноши не мог постичь ни логикой, ни прозрениями. Проникая в суть явлений и событий, он непременно наталкивался на один и тот же вопрос: что есть жизнь? Это или груда беспорядочно сменяющих друг друга состояний и случайностей или же это последовательно наращиваемые итоги какого–то непостижимого умом замысла?

О Верховном жреце сарматов Диор уже знал достаточно. Говорили о нем с величайшим почтением и таинственностью, обращались к нему лишь в самых крайних случаях как к посреднику между богами и людьми и просто как к человеку, отличающемуся необыкновенной мудростью, говорили, что Верховный жрец бессмертен, знает великие тайны, провидит будущее. Для племени он еще является хранителем священных преданий. Жил Верховный жрец отшельником в лесу, что за холмом.

Глава 5

ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ

1

Написав по просьбе Абе—Ака письмо императору Востока Феодосию, Диор испытал прилив тщеславной гордости. Вот он, доселе никому не известный, обращается к самому императору могущественнейшей из когда–либо существовавших империй! Не означает ли это, что он становится одним из распорядителей судеб народов на круге земли?

«Флавию Феодосию, цезарю и непобедимейшему принцепсу вождь племени фарнаков Абе—Ак желает счастья!

Говорю: с прискорбием и гневом узнали мы, что в городе Маргусе, принадлежащем твоему попечению, имеется много рабов, наших единоплеменников.

Как мы, свободные сарматы, ставящие превыше всего честь и достоинство, могли терпеть подобное?

Видеть наших сородичей в беде, когда наша верховная богиня Табити требует заботиться о благоденствии каждого соплеменника, и не помочь им — означает навлечь на племя сарматов неисчислимые беды, лишившись покровительства славной делами Табити. Есть ли что–либо позорнее, чем идти против воли Неба?

Мы предлагали твоему наместнику выкуп за наших соплеменников, но он отверг его, заявив, что не дело прокураторов вмешиваться в частную жизнь владельцев рабов, а тем более идти против римских законов.

Мы — гордые люди. Мы поклоняемся Мечу. Вызволить из беды близкого — есть наше право и достоинство. Поэтому мы взяли Маргус и восстановили справедливость, указанную нам Табити.

Рассуди же, Флавий Феодосий, и не таи обиду!»

После прочтения письма Абе—Ак высказал соображение, свидетельствующее о его дальновидности.

— Византийцы богаты и хитры! — заявил он. — Они боятся нашего союза с гуннами и сделают вид, что простили, но при удобном случае отомстят. Каким же образом? Постараются подкупить кого–нибудь, чтобы между нами возникла вражда. Беда в том, что об этом не сразу узнаешь. Особенно охоч до подобных дел магистр Руфин, хитрый как лис.

— Ты прав, — согласился Диор. — В твоем племени найдутся предатели.

Находившийся в шатре Алатей лишь мрачно сверкнул на Диора глазами, проворчал:

— Скорей они подкупят кого–либо из гуннов. Им это сделать легче и дешевле.

— А племянника подкупить легче и дешевле, чем сына, — с невинным видом подхватил Диор. — Есть ли у Ругилы сыновья?

— Были двое. Оба убиты стрелами в спину.

Вмешался Алатей, объявив, что это сделали убийцы, посланные Витирихом, стреляли из засады во время охоты.

От Диора не ускользнуло, с каким настороженным вниманием Абе—Ак отнесся к словам своего племянника и с какой подозрительностью спросил, откуда Алатею это известно.

— От купцов. Встретил караван, когда возвращался в становище от бургундов, — помедлив и закрыв глаза, ответил Алатей.

Поразительно, у варваров хватало хитрости, чтобы солгать, но не хватало, чтобы скрыть ложь.

И вот тогда Абе—Ак сказал Диору:

— Радуйся! Сегодня я поговорю с Верховным жрецом об усыновлении тебя!

Что–то злобное и дикое промелькнуло при этом известии на широком лице Алатея, но он промолчал.

Когда Диор, выйдя из шатра предводителя, направился к себе, возле площадки его догнал Алатей и, внушительно помахивая плетью, угрожающе проговорил:

— Я вижу, что привез тебя во вред себе. Берегись!

Ненависть, прозвучавшая в голосе сармата, была столь сильна, что Диор не смог преодолеть искушения увидеть, как закончит жизнь этот дикарь. И через мгновение тот предстал перед ним с арканом на шее, с посиневшим от удушья лицом.

Как человек ведет себя, такая у него и смерть. Уговорил Абе—Ака напасть на Маргус не кто иной, как Алатей.

2

О Небо, как разительно быт варваров отличается от быта римлян! В становище земля изрыта копытами и свиньями, трава чахла и пыльна, везде обглоданные кости, конский навоз, овечий помет, скотская требуха, облепленная полчищами зеленых мух. Поневоле хочется отвести взор.

Неподалеку упражняются в воинском мастерстве подростки. Ими руководит пожилой однорукий воин. Укрепив три тонких прутика строго в ряд, он заставляет подростков сбить прутики одной стрелой. Молодым сарматам удается это довольно часто. Над промахнувшимся смеются, обзывают кривоглазым и другими нелестными прозвищами. Среди упражняющихся есть и малыши, которые и ходят–то еще неуверенно, но уже держат в руках крошечный лук со стрелами, у которых вместо наконечника прикреплен войлочный кружок. Ребенок сумел увернуться от трех стрел. Четвертая попала ему в грудь и опрокинула. Видимо, удар был болезненным. Малыш сморщился, закряхтел, готовясь зареветь, но остальные дружно принялись его утешать. Потом мишенью служил подросток лет десяти. Надо было видеть, с какой ловкостью он уклонялся от стрел. Юноши постарше упражнялись несколько иначе. Они образовали круг. Один из них встал в центре его с длинной палкой в руке. И стал ею размахивать, пытаясь ударить стоявших в круге по ногам. Проделывал он это довольно быстро. Остальные подпрыгивали. Один не успел, палка настигла его. Молодежь с хохотом потащила неудачника к реке и бросила в воду. Тот вылез на берег мокрый и сконфуженный.

Возле гостевого шатра появился Кривозубый и сказал, что с сыном Чегелая хочет побеседовать Верховный жрец. Известие Диор воспринял с волнением, ибо давно ждал его.

Когда Диор и Кривозубый шли мимо гигантского меча, воин сообщил, что Верховный жрец настолько стар, что помнит время, когда кузнец–богатырь сарматов Ушкул ковал этот священный меч.

— Давным–давно, в незапамятные времена, — с гордостью сказал Тартай. — Ушкул — прародитель всех сарматов. У нас есть предание: когда враги станут нас одолевать, с неба на крылатом коне спустится богатырь Ушкул. Меч он выковал для своей руки! Вот почему мы его бережем!

Обитал Верховный жрец в месте довольно необычном. Чем дальше удалялись от становища Диор и Тартай, тем чаще встречались огромные замшелые валуны, тем выше поднималась трава. Диору никогда не доводилось видеть растения со столь мясистыми стеблями. И цветы вдоль малозаметной тропинки были необыкновенно крупные, яркие, душистые. Густые запахи дурманили голову. Сюда не достигал шум становища. Лишь шмели жужжали да гудели пчелы. Скоро заросли скрыли идущих с головой. Так шли они в зеленом сумраке, пока травы и цветы не расступились. Открылась поляна. На дальнем конце ее рос могучий дуб с густой и обширной кроной, узловатым стволом. Ветки его были облеплены множеством черных крупных воронов. Они словно спали, молчаливые и неподвижные.

К дереву была прислонена статуя, изображавшая босого длиннобородого старика в длинной рубахе, сидящего на пне. Выполненная довольно искусно, она, по–видимому, была вырезана из дерева. Очень древним показался Диору замшелый сарматский идол. Но на темном лице его выделялись молодые огненные глаза. Возможно, в глазницы были вставлены светящиеся камни. Диор почувствовал, что пристальный взгляд идола притягивает его к себе. Тартай шепнул юноше, чтобы он оставался на месте, подошел к древней статуе, упал перед ней на колени, воскликнул: