Новь - Иван Тургенев

"Мне жаль вас. Вы губите себя. Опомнитесь. В какую бездну бросаетесь вы с закрытыми глазами? Для каго и для чего?

В комнате пахло особенно тонким и свежим запахом: очевидно, Валентина Михайловна только что вышла оттуда . Марианна взяла перо и, приписав внизу: "Не жалейте меня. Бог ведает, кто из нас двух более достойна сожаления; знаю только, что не хотела бы быть на вашем месте. М." - оставила записку на столе. Она не сомневалась в том, что ответ ее попадет в руки Валентины Михайловны.

А на другое утро Соломин, повидавшись с Неждановым и окончательно отказавшись от управления сипягинской фабрикой, уехал к себе домой. Он размышлял во все время дороги, что с ним случалось редко: качка экипажа обыкновенно погружала его в легкую дремоту. Он размышлял о Марианне, а также и о Нежданове; ему казалось, что будь он влюблен, он, Соломин, - он имел бы другой вид, говорил и глядел бы иначе. "Но, - подумал он, - так как этого никогда со мной не случалось, то я и не знаю, какой бы я имел при этом вид". Он вспомнил одну ирландку, которую он видел раз в одном магазине, за прилавком; вспомнил, какие у ней были чудесные, почти черные волосы, и синие глаза, и густые ресницы, и как она вопросительно и печально посмотрела на него, и как он долго ходил потом по улице перед ее окнами, и как волновался и спрашивал самого себя: познакомиться ли ему с нею или нет?

Он был тогда проездом в Лондоне; - патрон прислал его туда за покупками и дал ему денег. Соломин чуть было не остался в Лондоне, чуть было не послал этих денег назад патрону, так сильно было впечатление, произведенное на, него прекрасной Полли... (Он узнал ее имя: одна из ее товарок назвала ее.) Однако ж преодолел себя - и вернулся к своему патрону. Полли была красивее Марианны; но у этой был такой же вопросительный и печальный взгляд... и она русская...

- Однако что ж это я? - проговорил Соломин вполголоса, - о чужих невестах забочусь! - и встряхнул воротником шинели, как бы желая отбросить от себя все ненужные мысли. Кстати ж он подъезжал к своей фабрике и на пороге его флигелька мелькнула фигура верного Павла.

XXVI

Отказ Соломина очень оскорбил Сипягина: он даже вдруг нашел, что этот доморощенный Стифенсон уж не такой замечательный механик и что он, пожалуй, не позирует, но ломается, как истый плебей. "Все эти русские, когда вообразят, что знают что-нибудь, - из рук вон! Au fond Калломейцев прав!" Под влиянием подобных неприязненных и раздражительных ощущений государственный муж - en herbe - еще безучастнее и отдаленней взглянул на Нежданова; сообщил Коле,что он может не заниматься сегодня с своим учителем, что ему надо привыкатъ к самостоятельности ... Однако самому учителю этому не отказал, как тот ожидал. Он продолжал его игнорировать! Зато Валентина Михайловна не игнорировала Марианны. Между ними произошла страшная сцена.

Часа за два до обеда они как-то вдруг очутились одни в гостиной. Каждая из них немедленно почувствовала, что минута неизбежного столкновения настала, и потому, после мгновенного колебания, обе тихонько подошли друг к дружке. Валентина Михайловна посматривала направо, Марианна стиснула губы, обе были бледны. Переходя через комнату, Валентина Михайловна посматривала направо, налево, сорвала листок гераниума... Глаза Марианны были прямо устремлены на приближавшееся к ней улыбавшееся лицо.

Сипягина первая остановилась; и, похлопывая концами пальцев по спинке стула.

- Марианна Викентьевна, - выговорила она небрежным голосом, - мы, кажется, находимся в корреспонденции друг с другом... Живя под одной крышей, это довольно странно; а вы знаете, я не охотница до странностей.

- Не я начала эту корреспонденцию, Валентина Михайловна.

- Да... Вы правы. В странности на этот раз виновата я. Толька я не нашла другого средства, чтобы возбудить в вас чувство... как бы это сказать? чувство...

- Говорите прямо, Валентина Михайловна; не стесняйтесь, не бойтесь оскорбить меня.

- Чувство... приличия.

Валентина Михайловна умолкла; один легкий стук ее пальцев по спинке стула слышался по комнате.

- В чем же вы находите, что я не соблюла приличия ? - спросила Марианна.

Валентина Михайловна пожала плечами.

- Ma chere, vous n'etes plus um enfant - и вы меня очень хорошо понимаете. Неужели вы полагаете, что ваши поступки могли остаться тайной для меня, для Анны Захаровны, для всего дома наконец? Впрочем,вы и не слишком заботились о том, чтоб они остались тайной. Вы просто бравировали.

Один Борис Андреич, может быть, не обратил на них внимания... Он занят другими, более интересными и важными делами. Но, кроме его, всем известно ваше поведение, всем!

Марианна все более и более бледнела.

- Я бы просила вас, Валентина Михайловна, выразиться определительнее. Чем вы, собственно, недовольны?

"L'insolente!" - подумала Сипягина - однако еще удержалась.

- Вы желаете знать, чем я недовольна, Марианна? - Извольте! Я недовольна вашими продолжительными свиданиями с молодым человеком, который и по рождению, и по воспитанию, и по общественному положению стоит слишком низко для вас; я недовольна... нет! это слово не довольно сильно - я возмущена вашими поздними... вашими ночными визитами у этого самого человека. И где же? под моим кровом! Или вы находите, что это так и следует и что я должна молчать - и как бы оказывать покровительство вашему легкомыслию? Как честная женщина... Oui, mademoiselle, je l'ai ete, je le suis et le serai toujours! - я не могу не чувствовать негодования! Валентина Михайловна бросилась в кресло, как будто подавленная тяжестью этого самого негодования.

Марианна усмехнулась в первый раз.

- Я не сомневаюсь в вашей честности прошедшей, настоящей и будущей, начала она, - и говорю это совершенно искренне. Но вы напрасно негодуете. Я не нанесла никакого позора вашему крову. Молодой человек, на которого вы намекаете... да, я действительно... полюбила его...

- Вы полюбили мсье Нежданова?

- Я люблю его.

Валентина Михайловна выпрямилась на кресле.

- Да помилуйте, Марианна! Ведь он студент, без роду, без племени; ведь он моложе вас! (Не без злорадства были произнесены эти последние слова.) Что же из этого может выйти? И что вы, в вашим умом, нашли в нем? Он просто пустой мальчик.

- Вы не всегда о нем так думали, Валентина Михайловна.

- О, боже мой! моя милая, оставьте меня в стороне... Pas tant d'esprit que ca, je vous prie. Тут дело идет о вас, о вашей будущности. Подумайте! какая же это партия для вас?

- Признаюсь вам, Валентина Михайловна, я не думала о партии.

- Как? Что? Как мне вас понять? Вы следовали влечению вашего сердца, положим... Но ведь все это должно же кончиться браком?

- Не знаю... я об этом не думала.

- Вы об этом не думали?! Да вы с ума сошли!

Марианна немного отвернулась.

- Прекратим этот разговор, Валентина Михайловна. Он ни к чему не может повести. Мы все-таки не поймем друг друга.

Валентина Михайловна порывисто встала.

- Я не могу, я не должна прекратить этот разговор! Это слишком важно... Я отвечаю за вас перед...- Валентина Михайловна хотела было сказать: перед богом! но запнулась и сказала: - перед целым светом! Я не могу молчать, когда я слышу подобные безумия! И почему это я не могу понять вас? Что за несносная гордость у всех этих молодых людей! Нет... я вас очень хорошо понимаю; я понимаю, что вы пропитались этими новыми идеями, которые вас непременно поведут к погибели! Но тогда уже будет поздно.

- Может быть; но поверьте мне: мы, и погибая, не протянем вам пальца, чтобы вы спасли нас!

Валентина Михайловна всплеснула руками.

- Опять эта гордость, эта ужасная гордость! Ну послушайте, Марианна, послушайте меня, - прибавила она, внезапно переменив тон... Она хотела было притянуть Марианну к себе - но та отшатнулась назад. - Ecoutez-moi, je vous en conjure! Ведь я, наконец, не так уж стара - и не так глупа, чтобы нельзя было сойтись со мною! Je ne suis pas une encroutee. Меня в молодости даже считали республиканкой... не хуже вас. Послушайте: я не стану притворяться; материнской нежности я к вам никогда не питала, - да и не в вашем характере об этом сожалеть ... Но я знала и знаю, что у меня есть обязанности в отношении к вам - и я всегда старалась их исполнить.

- Быть может, та партия, о которой я мечтала для вас и для которой и Борис Андреич и я - мы бы не отступили ни перед какими жертвами... эта партия не вполне отвечала вашим идеям... но в глубине моего сердца...

Марианна глядела на Валентину Михайловну, на эти чудные глаза, на эти розовые, чуть-чуть разрисованные губы, на эти белые руки, на слегка растопыренные пальцы, украшенные перстнями, которые изящная дама так выразительно прижимала к корсажу своего шелкового платья... и вдруг перебила ее:

- Партия, говорите вы, Валентина Михайловна? Вы называете "партией" этого вашего бездушного, пошлого друга, господина Калломейцева?

Валентина Михайловна отняла пальцы от корсажа.

- Да, Марианна Викентьевна! я говорю о господине Калломейцеве - об этом образованном, отличном молодом человеке, который, наверное, составит счастье своей жены и от которого может отказаться одна только сумасшедшая! Одна сумасшедшая!