Стеклянный букет - Анна Иосифовна Кальма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь я, конечно, уже не плакал, но все-таки мне было очень хорошо. Мама сняла со стены свою гитару (всю войну к ней не притрагивалась) и начала тихонько подыгрывать, а сама мне говорит:
— Наблюдай за папой. Помнишь, как он, бывало, любил, когда я играла на гитаре? Может быть, вид гитары напомнит ему прежнее…
Папа во все глаза смотрел, как мамины пальцы бегают по струнам. Потом мне показалось, что он улыбнулся. Мама поднесла ему гитару к самому лицу, и он начал что-то бормотать очень живо и много.
— Узнал гитару! Честное слово, узнал! — обрадовалась мама.
И потом весь вечер была веселая.
А сегодня, когда папа не захотел гулять, я взял да и повел его в кино. Я даже ничего не думал, когда мы пошли в кино, просто давно там не был. Увидел на улице снимки, и мне вдруг захотелось посмотреть хоть какую угодно картину.
Кинотеатр этот на бульваре, и в нем показывают разные новинки.
Сначала показали, как трем нашим летчицам, которые потерпели аварию в лесу, медведи, зайцы и белки помогают найти дорогу и приносят разные лесные подарки: орехи, грибы, ягоды. Папа сидел совсем тихо рядом со мной и смотрел на картину. Лицо у него было скучное и глаза тоже. Потом нам показали физкультурный парад. Это было очень красиво, но папа вертелся на стуле, и я думал, что, может быть, ему что-нибудь неловко или больно, и хотел с ним уйти, хотя сеанс еще не кончился. Но тут как раз начали показывать выставку трофейного оружия. Появились пушки с огромными черными жерлами, танки, танкетки. Вдруг папа как закричит.
Весь зал, как один человек, на нас обернулся. А папа кричит, захлебывается, поднялся во весь рост и смотрит на экран, где танки.
Тут подошли к нам какие-то люди, стали папу успокаивать, усаживать. Одна женщина говорит:
— Это он, голубчик, вспомнил, как он с танками воевал…
А я уж и не рад, что вздумал папу в кино вести. Тяну его за рукав, хочу домой вести, а он плечом дергает, не хочет идти. Так и не дал увести себя, пока всю картину не досмотрел. Дома он целый вечер не мог успокоиться, все ходил по комнате и бормотал.
— Что это с папой? Отчего он такой беспокойный сегодня? — спросила мама, когда вернулась с работы.
Очень мне не хотелось ей рассказывать про кино, но я все-таки признался во всем. Мама на меня ни капельки не рассердилась. Посмотрела только на папу и сказала:
— Может быть, ему даже полезно бередить память?
И обещала, что поговорит об этом с доктором.
3 марта, вечером
Нарочно сажусь за тетрадь, чтоб записать сегодняшний день и вечер. Вот было дело! До сих пор у нас в доме волнение, и я вижу, как папа подымает голову с подушки и смотрит, здесь ли я. Я ему махну рукой, кивну — он опять ложится.
Сегодня выходной день, и весь наш класс отправился с Николаем Митрофановичем в музей. Мама сегодня свободна и сказала, чтобы я тоже непременно шел с ребятами, а она поведет папу гулять и будет с ним весь день.
Из музея мы вышли в пять часов. Потом я с Винтиком немножко погулял, посмотрел, какие картины идут в кино, и пошел домой. Прихожу — у нас все вверх дном!
Папа плачет, головой мотает, бормочет, мама с ним бьется — ничего поделать не может, уговаривает:
— Перестань. Не плачь. Он скоро придет.
«Он» — это я. Оказывается, папа увидал, что я в школу не собираюсь, понял, что сегодня выходной, и стал ждать, что я его поведу на прогулку и проведу с ним целый день. И вдруг я ушел. Он сначала все стоял у окна, караулил меня, а потом, видно, понял, что не вернусь, и давай плакать и стонать. Не знаю, может быть, он подумал, что я его совсем бросил, навсегда. Целый день он не хотел ни есть, ни пить, капризничал ужасно. Шагал по комнате, выкурил целых семь папирос, и если мама подносила ему еду, он подбородком и плечом ее отталкивал и очень сердился.
— У меня прямо руки опускались, — сказала мне после мама. — Я совсем с ним замучилась.
Оба они так были заняты этой кутерьмой, что не заметили, как я вошел. И только когда я подошел совсем близко к папе, он вдруг увидел меня.
Честное слово, у него сделалось такое лицо, что я никогда не забуду! Он бросился ко мне, положил мне голову на плечо, совсем захлебывался и бормотал, бормотал без конца, и голос у него был такой ласковый, какого я еще не слыхал. Наверное, он просил больше никогда не бросать его.
— Не буду, не буду! Не беспокойся, — сказал я и повел его кушать.
Мне было очень жалко маму, что она целый день так мучилась, но, сказать по правде, я очень горжусь, что папа так меня полюбил. Наверное, он любит меня даже больше, чем раньше, потому что я стал для него очень нужный. А это так действует, когда ты кому-нибудь необходим. Тогда хочется быть хорошим, и сильным, и смелым, чтоб защищать и поддерживать того, кто на тебя надеется.
3 марта, вечером
Покормил папу ужином и хочу написать о нашей экскурсии. Ровно к 11 часам я отправился на сборный пункт у музея. Там уже собрались почти все наши: Леша Винтик, Паша Воронов, Тоська Алейников. Даже Игорь Зимелев пришел, но захватил для чего-то портфель.
— У меня там кое-какие нужные бумаги, — таинственно сказал он, когда мы стали приставать, зачем ему в выходной день портфель.
Игорь очень беспокоился, купили ли мы билеты. Подошел к Тоське Алейникову:
— Билеты есть?
— Есть.
Скоро пришел Николай Митрофанович, и мы отправились большой толпой в музей. В раздевалке у Игоря сейчас же отобрали портфель и сказали, что ни с портфелями, ни с сумками в музей не пускают. Игорь совсем расстроился: он ни за что не хочет, чтоб его считали школьником, и думает, что портфель придает ему вид делового человека.
Николай Митрофанович, который хорошо знает, чем болеет Игорь, предложил ему в следующий раз вместо одного портфеля сунуть в нагрудный карман несколько самопишущих ручек.
— Это будет выглядеть еще внушительнее, чем портфель, и никто не запретит вам их носить, — сказал он Игорю как будто совсем серьезно.
Николая Митрофановича у нас любят все ребята. Он преподает
