Последняя гавань Белого флота. От Севастополя до Бизерты - Николай Черкашин

Как и всякая морская авантюра, наш поход начался с непредвиденного происшествия: решетки заборных отверстий, через которые поступает в систему охлаждения морская вода, оказались забитыми то ли водорослями, то ли пластиковым пакетами или иным мусором, которого, увы, хватает ныне не только в Венецианской лагуне, но и по всему Средиземному морю. Одно слово — экология, экая она, однако, логия... Пока чистили кингстоны системы охлаждения, выход задержали на шесть часов, что ставило под угрозу точность нашего прихода в Бизерту и начало всех расписанных по плану мероприятий. Правда, капитан надеялся наверстать упущенное время на переходе — благо до Бизерты идти было около двух суток. Море не терпит точных сроков и всегда вносит свои поправки в самые продуманные в береговых кабинетах планы.

В салоне «Амбасадор», ставшем походной судовой церковью, а также лекционной аудиторией и конференц-залом, установили картину Дмитрия Белюкина «Белая Россия. Исход». Это полотно — воистину эпическое — стало своего рода эпиграфом нашего похода.

Глядя на это полотно невольно вспоминалась строчки возможно одного из героев этой картины казачьего офицера Николая Туроверова:

Уходили мы из КрымаСреди дыма и огня.Я с кормы все время мимоВ своего стрелял коня...

Есть ли еще более пронзительные строки о Гражданской войне? Или это откровение «англичанина» Владимира Набокова:

Бывают ночи: только лягу,в Россию поплывет кровать;и вот ведут меня к оврагу,ведут к оврагу убивать.

Но сердце, как бы ты хотело,чтоб это вправду было так:Россия, звезды, ночь расстрелаи весь в черемухе овраг.

А еще наши совсем недавние современники — Валерий Агафонов: «Отступать дальше некуда. Сзади Японское море. Здесь кончается наша Россия и мы...» И Владимир Волков:

Молодой офицер, весь в крови, умолял пристрелить.Умер, бедный, часа через два, землю сжав в кулаке.Все шептал напоследок: «О, Господи, что нам делить?Мы ругаемся, мыслим, поем на одном языке!»

Это позднее осмысление трагедии. О Гражданской войне за годы советской власти написаны сотни стихов и песен, и только в последние два десятилетия о ней стали писать в России не с гордостью победителей, а с горечью и болью.

Не следует забывать, да мы и не забывали, что кроме Крымского исхода был еще и дальневосточный исход 1922— 1923 годов — пусть не такой обширный, но все же: под флагом адмирала Старка ушла целая эскадра разнородных судов с десятью тысячами беженцев на борту... И все повторилось, как в ноябре 1920-го — и шторм, и гибель перегруженного эсминца, и беженский лагерь на острове Тюбаобао... Разве что на том острове не было такой смертности беженцев, как на Лемносе, воистину острове смерти.

В том, дальневосточном, исходе был еще такой потрясающий эпизод: пятеро морских кадет раздобыли крошечный парусно-моторный рыбацкий бот «Рязань» и решили уйти на нем в Америку! В капитаны они выбрали случайно встреченного в порту боцмана Карася. И вместе с ним отправились на 10-тонн ом боте через Тихий океан. И произошло чудо — они дошли до Сан-Франциско, невольно поставив рекорд малотоннажности для трансокеанского рейса. В прибрежной зоне их встретил дозорный миноносец береговой охраны. На корабле решили, что бот перевозит контрабандный спирт, и дали предупредительные выстрелы в воздух.

Если верить легенде, американцы поставили «Рязань» на грузовик и под оркестр прокатили по городу. Поэт русского зарубежья Арсений Несмелов посвятил отважным мореходам поэму «Через океан»:

..Лбом мы прошибали океаныВолн летящих и слепой тайги:В жребий отщепенства окаянныйЗаковал нас Рок, а не враги...Много нас рассеяно по свету,Отоснившихся уже врагу:Мы — лишь тема, милая поэту.Мы — лишь след на тающем снегу.Победителя, конечно, судят,Только побежденный не судим,И в грядущем мы одеты будемОреолом славы золотым

А еще был северный исход в феврале 1920 года. Тогда из Архангельска уходили, спасаясь от большевистских репрессий, сотни беженцев на ледоколе «Козьма Минин». На счастье архангелогородцев, в порту оказалось три ледокола, два из которых — «Сусанин» и «Канада» — заправлялись углем в 50 верстах от города на особой пристани, а третий, под названием «Минин», — в самом архангельском порту, куда он прибыл с полпути в Мурманск, отозванный радиограммой. После объявленной генералом Миллером эвакуации именно на «Минин» стали направлять раненых и больных из городских лазаретов, а также стихийно прибывших беженцев. Общей эвакуацией руководил штаб контр-адмирала Леонида Леонтьевича Иванова, командующего флотилией Северного Ледовитого океана. Великое множество оперативных вопросов решал известный гидрограф, контр-адмирал Борис Андреевич Вилькицкий.

19 февраля ледокол «Козьма Минин» покинул Архангельск с эвакуированными чинами белой армии Северной области и беженцами, среди которых было немало женщин и детей. А 21 февраля состоялся первый в истории морской бой между ледоколами. Ледокол «Канада» под красным флагом, посланный вдогонку за «Мининым», пытался остановить его в Белом море. Бой окончился безрезультатно (повреждений и потерь суда не имели). 25 февраля «Минин» пришел в норвежский порт Гаммерфест.

Уходили с Балтики и Кронштадта, и по льду Финского залива из Питера. И все эти потоки сливались в один великий русский Исход...

15 июля. Адриатическое море

От Венеции ушли на 196 миль. До Бизерты осталось 786 миль. Глубина под килем — 240 метров. Идем вдоль заднего «шва» апеннинского «сапога» курсом на чистый зюйд. Труба размером с небольшую фараонскую пирамиду дымила, как хороший вулкан. Красивый теплоход, и расходимся мы то и дело с такими же белыми красавцами, идущими в Венецию и в Хорватию.

Как странно видеть Средиземное море с палубы прогулочного лайнера! Оно всегда было для меня военным морем. Пять предыдущих походов сюда были сделаны на подводных лодках, авианосце, тральщике, учебном корабле, крейсере... И вдруг — безмятежная лазурь и навстречу только мирные — торговые и пассажирские суда. Никаких тебе позиций, рубежей противолодочной обороны, патрульных самолетов и натовских кораблей, хотя все они конечно здесь есть, только резко снизили свою активность, поскольку в Средиземном море уже больше нет нашей Средиземноморской — 5-й оперативной эскадры, как нет ни одного корабля под Андреевским флагом.

Итак, «Одиссей» — еще один в дополнение к тем кораблям, которые я считаю знаковыми в своей морской жизни:

крейсера «Александр Невский» и «Жданов», авианосец «Киев», подводная лодка Б-409, госпитальное судно «Свирь», морской тральщик «Адмирал Першин», большой противолодочный корабль «Адмирал Нахимов»...

Это мой шестой поход в Средиземном море.

1. 1974 год — крейсер «Жданов», БПК «Адмирал Нахимов», тральщик «Адмирал Першин», водолей «Абакан» (Пятая эскадра).

2. 1976 год — подводная лодка Б-409 (Пятая эскадра).

3. 1977 год — учебный корабль «Смольный».

4. 1977—1978 годы — тяжелый авианесущий крейсер «Киев».

5. 2009 год — транспорт «Каледония».

6. 2010 год — нынешний поход на мегаяхте «Одиссей».

Лайнер живет жизнью большого плавучего отеля. Море здесь только фон жизни, но никак не сама жизнь. Сама жизнь начинается с утреннего молебна и проходит в разных залах, где собираются по тематическому плану наши походники. Все дни обещают быть заполненными встречами, беседами, докладами, диспутами, концертами... Никакой праздной пассажирской жизни. Мы не туристы. У нас здесь серьезные дела: разобраться, наконец, с Гражданской войной, дать ей свою оценку.

Объединение, выяснение позиций и взглядов происходило не просто и не всегда. Вода и масло перемешивались с трудом. На нас смотрели, как на счастливцев, которым повезло родиться и вырасти у себя на родине, которую им не пришлось покидать. И которые — хотели они того или нет — являются правонаследниками большевистского режима, советской власти. Мы пытались разъединить эти понятия: «большевистский режим» — это одно, а «советская власть» — нечто другое. Мы не отметали ее напрочь, признавая за ней известные достижения... «Все достижения советской власти, — слышали в ответ, — зиждутся на неприемлемом основании: на лагерях ГУЛАГа, на скелетах сотен тысяч репрессированных жертв, на произволе НКВД, Смерша, штрафбатах...»

Долго толковали с князем Александром Александровичем Трубецким о русской гвардии. Он сын гвардейца, и я сын гвардейца. Отец очень гордился тем, что был удостоен знака «Гвардия» в числе первых бойцов — осенью 1941 года, после жестоких боев под Ельней. Там Красная Армия, почти все лето откатывавшаяся на восток, впервые остановила немецкие войска, заставила их перейти к обороне, а потом и вовсе освободила Ельню. Те бои по своему значению историки приравнивают к Бородинскому сражению. 107-я стрелковая дивизия, сформированная на Алтае из сибиряков, стала 5-й гвардейской. Едва я об этом заговорил, как Трубецкой категорически замахал рукой: