Радогощь (СИ) - Ляпина Елена

От голода в животе уже крутит, а из котелочка так аппетитно тянет, что слюнки текут. Иду снова на кухню. Из-под крышки валит густой пар и брызжет кипятком. Снимаю его с горячей плиты, как бы не пригорело. Заглядываю, а там картошечка с луком. Не удерживаюсь и не дожидаясь Серафимы Трофимовны накладываю себе полную тарелку, сажусь за стол и мигом уплетаю всё. Затем мою посуду, прибираюсь на кухне, а Серафимы Трофимовны всё нет.

Подхожу к окну, немного отгибаю шторку и выглядываю наружу. Пустынно на улице, впрочем, как и всегда. Возвращаю шторку на место, сажусь на диван, жду. Мерно тикают часы на этажерке и больше ничего не нарушает тишину. Незаметно засыпаю.

Просыпаюсь от того, что мне кажется, будто что-то бросили в окно, легкий такой звон стекла. Вздрагиваю, сердце начинает учащенно биться. В комнате уже сгустились сумерки и темно по углам, а Серафимы Трофимовны всё так и нет.

Вдруг слышу скрип калитки во дворе и чьи-то тяжелые шаги ступают на наше крыльцо. И в этот момент внезапно срывается со стены картина с изображением бабы Яги и падает на пол, декоративная рамка раскалывается и сам холст рвется. Подскакиваю на диване, чувствую, что это дурной знак, что это не Серафима Трофимовна вернулась.

До меня доносится звон цепи и раздается громкий стук в дверь, от которого подпрыгивают тарелки на столе и исчерчиваются тонкими линиями трещин. Вся сжимаюсь, обнимаю себя, прячу лицо в коленях и дрожу. Страшно…

– Дарина, открывай, – долбится в дверь Лихай, – я знаю, что ты здесь.

От его стука раскалываются вдребезги фарфоровые слоники на этажерке, а в старинных часах вдруг бешено крутятся стрелки в обратную сторону, выскакивает пружина и будильник начинает громко трезвонить. Зажмуриваюсь и затыкаю уши. Что-то хлопает на пол, поднимаю глаза – книжки сами собой выпадают из шкафа, переплеты отлетают, а страницы рвутся в клочья.

– Открой, не то худо будет, – угрожает Лихай, продолжая ломиться в дверь.

И мне мерещится, что уже дом ходит ходуном под его напором, вот-вот разлетится по бревнышку. Что-то трещит снаружи, как будто трактором сносят все постройки у Серафимы Трофимовны.

– Алексий! Что это ты разошелся? – слышу грозный окрик.

– Да я это ничего, Корней Иваныч, просто вот в гости зашел, – хмыкает Лихай. – Проведать бабку Ягодину.

– А зачем все постройки разнес? – кричит Корней Иваныч. – Не ты строил, не тебе и ломать!

– Сейчас мигом исправлю, – отвечает Лихай.

Слышится скрежет, затем раздается оглушительный грохот.

– Ах ты, чудо шестипалое! – теперь я узнаю голос Серафимы Трофимовны. – Да чтобы гореть тебе в аду! Всё, всё поломал, перепоганил, недоумок чертовый!

Немного отодвигаю занавеску у окна, выходящего во двор и выглядываю в щелочку. Двор Серафимы Трофимовны и не узнать, словно торнадо пролетело, все сарайки и конюшни по досочкам раскидало. Лихай громко смеется, выбегает за калитку, волоча за собой цепь и забор с треском валится на землю.

– Ух, юродливый, чтобы тебя наконец черти забрали, – грозит ему вслед Серафима Трофимовна.

А Лихай только хохочет, скачет по дороге, размахивая длинной цепью. И после каждого взмаха у соседних дворов что-то да ломается: то крыша у сарая съезжает, то штакетник из забора вылетает, а у кого и ворота падают. Вскоре Лихай исчезает за поворотом.

Перевожу дух, отпираю все замки, выхожу на крылечко.

– Дарина, всё с тобой в порядке? – взволнованно спрашивает Серафима Трофимовна, быстро поднимаясь по ступенькам.

– Угу, – киваю я. – Там и дома много вещей поломалось, – признаюсь я.

– Ну, не беда, – отмахивается Серафима Трофимовна, – главное, что ты цела.

Мы идем в дом, Серафима Трофимовна видит разгром и всплескивает руками, хватается за голову и снова выкрикивает проклятия в адрес Лихая.

– Успокойся, Ягодина, не в безделушках счастье, – доносится громкий бас Корнея Иваныча. – А Алексия я приструню, не придет он больше к тебе, не бойся, и девчонку твою не тронет, если сама она опять к нему не полезет.

– Корней Иваныч, – оборачиваюсь я к нему, – я же не просто из любопытства к нему зашла. У него на цепи друг мой, Кирилл, он с нами был, а потом потерялся. Как бы его обратно вернуть?

– А никак, – откликается Корней Иваныч, – кто на цепь Лихаю попался, тот обратно уже не вертается.

– Но Лихай же вас слушается, может, вы могли бы как-нибудь помочь Кириллу, – прошу я.

– Кроме него самого, никто ему помочь уже не сможет, коли он сам не захочет, – вздыхает Корней Иваныч. – Если я силой его уведу, он сам обратно вертается по первому же зову Лихая.

– А что ему нужно сделать, чтобы спастись?

– Стремиться к свету, перестать вокруг видеть одну лишь тьму, теперь только он сам за себя в ответе, – объясняет Корней Иваныч. – Он поддался страху и совершил преступление.

– Какое преступление?

– Ему предложили выбрать самому спастись, а девушку свою погубить или обоим пропадать. Он выбрал себя спасти, его отпустили и в лесу, отягощенный совершенным поступком, он стал легкой добычей для нашего Лихая.

Хмурюсь. Ах, вот как, значит, было дело. Из-за Кирилла Аня утонула в колодце, вот пускай сам теперь и выкручивается.

– А ты больше к ним не лезь, сунешься ещё раз во двор к Лихаю и даже мне тебя не спасти, – предостерегает Корней Иваныч.

– Хорошо, – киваю я.

Глава 14. Калинов мост

Утром встаю как обычно, завтракаю вместе с Серафимой Трофимовной. Она мне наказывает больше по чужим дворам не ходить, не то снова я во что-нибудь вляпаюсь. Да я и сама боюсь, больше не в жизнь ни в один двор одна не зайду.

– И никуда не суй свой любопытный нос, а то без него останешься, как Варвара наша, – говорит она.

– А что с ней? – удивляюсь я.

– Да ничего, – хмурится она, – нашей любопытной Варваре на базаре нос оторвали!

От её слов чуть горячий чай на себя не проливаю, мне смешно, хочется захохотать во всё горло, смотрю на Серафиму Трофимовну, а она по ходу не шутит.

– Серьезно? – уточняю я.

– Конечно, – кивает она, отхлебывает чай и прикусывает куском сахара. – А нечего совать его куда не следует.

– На каком базаре? – тут же спохватываюсь я.

– Да пока ты неделю лежала, обоз приходил, базар тут был, – нехотя признается Серафима Трофимовна.

– Вы же говорили мне, что не было его ещё, – вспыхиваю я.

– Ну тогда не было, а потом ты снова заснула, как снегу намело, ну я не стала тебя будить, – отмахивается старушка.

– Что?

От мысли, что я ещё неделю проспала и пропустила обоз, мне становится дурно.

– Да не переживай ты так, другой придет, – равнодушно заявляет она.

– Когда? Вы же говорили, что раз в полгода приходит, – возмущаюсь я.

– Ну как наметет снова снегу, так и придет, – отвечает она. – Всё равно ты бы не смогла уехать, холода жуткие стояли, мороз так и трещал. Замерзла бы ты в своей худой одежонке.

Злюсь на неё. По ходу она специально меня усыпила, чтобы я пропустила обоз и не уехала никуда. В следующий раз мне нужно быть настороже и не поддаваться ей. И ещё её намек на то, что не даст она мне в дорогу теплую одежду покоробил меня. Молча встаю и иду в коридор одеваться.

Сегодня намного теплее, чем вчера, удивительно, как быстро здесь меняется погода. Надеваю свою ветровку и кроссовки и прусь на работу. На почте Пелагеюшка выдает мне полную сумку, напичканную толстыми журналами и пухлыми конвертами, и как-то подозрительно на меня смотрит своим большим немигающим глазом, словно знает, что я скрыла и тайно прочитала одно письмо. Ничего ей не говорю, беру почту и тащусь на выход. Уже на крылечке вытаскиваю из кармана то письмо и сую в сумку. Топаю по адресам.

На всех улицах тепло, а на Нечистой опять холодно, и даже снег до сих пор лежит, ветрище задувает и небо тучами плотно затянуто. Подхожу к первым воротам, как раз к дому этой самой Марфушеньки, достаю письма. Одно вчерашнее, а второе новое сегодняшнее. Вздыхаю, а вдруг догадаются, что я это письмо вчера вскрывала? Ну если что скажу, что в сумке затерялось, не заметила его.