Man and Boy, или История с продолжением - Тони Парсонс

Мне совсем не нравилось, какой уклон принимает разговор. Мне хотелось еще целоваться. Мне хотелось смотреть, как она спит. Мне хотелось, чтобы она показывала мне прекрасные уголки города, о существовании которых я не догадывался. И лодка — мы же собирались кататься на лодке, разве нет?

— Ты не можешь просто передать свое сердце другой женщине после того, как твой брак распался, Гарри. Ты не можешь сделать этого, предварительно не подумав как следует о том, чего ты хочешь. Чего ты ждешь. Потому что, если ты не подумаешь, то через семь лет окажешься точно там же, куда добрался с Джиной. Ты нравишься мне, я нравлюсь тебе. И это замечательно. Но этого, к сожалению, недостаточно. Мы должны быть уверены, что хотим одного и того же. Мы уже слишком стары для игр.

— Мы не стары, — сказал я. — Ни для чего.

— Слишком стары для игр, — повторила она. — Как только у тебя появляется ребенок, ты становишься слишком старым для игр.

Что она знает о детях?

— Мне нужно домой, — сказала она и встала.

— Ты же хотела покататься на лодке по озеру!

— Озеро подождет.

24

— Человек с колокольчиками, — сказала Пегги. Она сидела на полу и играла с фигурками из «Звездных войн». Это была какая-то странная игра в счастливую семью: Дарт Вейдер и Принцесса Лея сидели у себя дома на «Миллениум Фальконе» и весь вечер уговаривали Гаррисона Форда лечь спать.

Пэт стоял на софе, на голове у него красовались массивные наушники, он пытался что-то напевать, закатывал глаза и раскачивался из стороны в сторону, слушая кассету Салли.

— Человек с колокольчиками, — повторила Пегги, ни к кому конкретно не обращаясь, и на лице у нее играла таинственная улыбка.

Сначала до меня не дошло, о чем это она. Потом я услышал то, что ее пятилетние уши различили значительно раньше, чем мои старые локаторы, — звон колокольчиков, разносившийся по всем окрестностям.

Они не звонили с тупой настырностью церковных колоколов. В этом звоне было что-то мягкое, легкое и неожиданное, это было скорее приглашение, чем приказ.

Я, разумеется, помнил эти колокольчики с детства, но почему-то всегда удивлялся, что они до сих пор существуют. Он все еще разъезжал по окрестностям, предлагая детям отложить игры, выйти на улицу и набить свои счастливые рты сахаром и молоком. Это был мороженщик.

— Человек с колокольчиками…

Я сделал вид, что не слышу, и снова уткнулся в свои бумаги, разложенные на журнальном столике. На следующий день была намечена съемка шоу, и мне предстояло разобраться с режиссерским сценарием — задача, которая стала бы значительно проще, если бы Пэт и Пегги не галдели на ковре или не слушали кассету Салли со всеми этими песнями о стервах, бандитах и пистолетах. Пегги была славной девочкой и никогда не доставляла никаких неприятностей, но в такой день, как этот, я бы предпочел, чтобы Пэт играл в одиночку. Сегодня Пегги не должна была у нас гостить. Она оказалась здесь только потому, что ее бестолковая курильщица-нянька почему-то не явилась забирать ее из школы.

Я пришел за Пэтом и увидел, что они оба, держась за руки, беседуют у ворот с мисс Уотерхаус, с обожанием глядя на нее.

Мисс Уотерхаус попрощалась с лучезарной улыбкой и отправилась заниматься тем, чем обычно занимаются учителя начальной школы во второй половине дня, а мы остались ждать, когда в толпе появится кашляющая Бианка с землистым худым лицом, окруженным облачком сигаретного дыма. Но Бианка не появлялась.

Мы втроем ждали у школьных ворот, взявшись за руки. Вокруг нас кружили молодые мамы, забиравшие своих детей, а я стоял посреди их радостной болтовни и выхлопных газов, чувствуя себя местным прокаженным.

Здесь были молодые мамы всех сортов. Были мамы на «рейндж роверах», одетые в зеленые плащи, сшитые специально для сельской местности. Были мамы с браслетами на лодыжках, садившиеся в автобус. И были мамы, представлявшие собой нечто среднее между этими двумя типажами: у них хватило здравого смысла не делать на плечах наколки с именем партнера, но они были не настолько богаты или глупы, чтобы перевозить своих пятилетних детишек на громадных четырехколесных чудовищах.

Но будь у них на лодыжках браслеты или бархатные ленты в волосах, одежда из бутика «Прада» или синтетика, всех их объединяла одна черта: все они смотрели на меня как на врага.

Сначала я подумал, что у меня начались приступы паранойи. Неужели мне нужно было всем и каждому объяснять, что мой брак распался? Просто стоять там в одиночестве, без женщины, если только это не моя мама, было все равно, что нарисовать диаграмму развала нашей семьи и повесить ее на школьные ворота. Эти женщины ничего не знали ни обо мне, ни о Джине. За что же они меня так невзлюбили? Я решил, что стал слишком тонкокожим и чувствительным после всех событий последних месяцев.

Однако по мере того, как школьное полугодие продолжалось и дни становились короче и темнее, я понял, что это совсем не паранойя. Молодые матери не разговаривали со мной. Они старались не смотреть мне в глаза. Они действительно не хотели ничего знать. Сначала я пытался заводить с некоторыми из них светскую беседу, но они вели себя так, как будто я пристаю к ним с весьма неприличными предложениями. Так что вскоре я оставил свои попытки.

Все эти мамы, ласково улыбавшиеся друг другу, явно предпочли бы, чтобы меня среди них не было. Дошло до того, что я старался подъехать к воротам школы в ту самую секунду, когда детей отпускали с уроков. Потому что я не мог выносить общество этих молодых матерей. А они не могли выносить меня.

Учителя всегда были настроены дружелюбно по отношению ко мне, и, когда я беседовал с мисс Уотерхаус, мне легко было убедить себя, что я являюсь неотъемлемой частью современного мира, где мужчины тоже могут быть отцами-одиночками. Но всякий раз, когда я останавливался у школьных ворот, все это казалось несусветной чушью.

Эти матери, будь они из огромных белых особняков или из дешевых муниципальных квартир, с первого же школьного дня старательно меня избегали.

У женщин с браслетами на ногах оказалось больше общего с женщинами с бархатными лентами в волосах, чем со мной. У матерей-одиночек было больше общего с замужними женщинами, чем со мной. По крайней мере, вели они себя именно так.

Все это выглядело очень по-английски и никогда не высказывалось вслух, но нельзя было отрицать, что все время присутствовали подозрительность и замешательство. Как будто мы с Пэтом напоминали им о хрупкости всех современных семей.

Однако когда Бианка так и не появилась, враждебность накалилась еще сильнее. Все матери смотрели на меня как на живое напоминание о тысяче гадостей и преступлений, которые только может натворить мужчина.

Стоя у школьных ворот, я чувствовал себя полномочным представителем всех дефективных мужчин в мире. Вечно отсутствующих мужей. Пьяниц. Мужчин, которым нельзя доверить ребенка.

Ну и фиг с ними со всеми. Мне надоело, что ко мне относятся как к врагу.

Я не возражал против того, чтобы ко мне относились как к чудаку. Я ожидал этого. В конце концов, я и был чудаком. Но я устал отвечать за всех порочных мужиков в мире.

Я уже ненавидел няньку Пегги. Я был готов убить эту недоразвитую девицу, которая не могла даже вовремя прийти к воротам начальной школы. Эту никчемную кашляющую телку, которая не удосужилась даже позвонить учительнице и предупредить, что она не сможет прийти вовремя, чертову Бианку с модным именем и модным убеждением, что кто-нибудь другой выполнит за нее ее же обязанности.

Но, в конце концов, Пегги ей не дочка. И значительно сильнее, чем нерадивую няньку, я начал ненавидеть нерадивых родителей Пегги.

Правда, я практически ничего о них не знал, кроме того, что отец в жизни Пегги не фигурирует, а у матери странное расписание работы. Но все самое важное было ясно и так.

Отец Пегги, очевидно, отнесся к своим родительским обязанностям не более ответственно, чем к двухнедельной туристической поездке во Флориду. И не так уж было важно, какая у Пегги мать: успешная бизнес-леди или же перебивается пособием по безработице и нелегальными заработками. Было очевидно, что благополучие дочери находится для нее где-то в самом конце списка приоритетов.

Это, видимо, были типичные современные родители, которые не в состоянии заботиться о своем ребенке. А уж если я кого возненавидел за последнее время, так это людей, которые рождают ребенка и думают, что все самое сложное уже сделано.

Ну и фиг с ними обоими.

Вскоре все молодые мамы увели своих отпрысков, так что я был не прочь постоять еще немного у школьных ворот. Однако мы зашли в вестибюль, и я сказал секретарше, что Пегги поедет к нам домой.

Обрадовавшись неожиданно представившейся возможности поиграть вместе, Пэт и Пегги визжали от восторга, втискиваясь на переднее сиденье «Эм-Джи-Эф». А я поймал себя на том, что готов заплакать. Мне было жаль Пегги точно также, как и Пэта. Мы запутываем свою жизнь, а несчастные малыши потом за нас расплачиваются…