Баллада: Осенние пляски фей - Мэгги Стивотер

- Ха! Твои слова ранят меня, как ножи. Ладно. Докажи, что я неправ.

Я еще раз поправил волынку, Нуала встала рядом. Наши тени на траве слились в одно сине-зеленое пятно с двумя ногами и четырьмя руками. Я взял ее руку и положил на мелодическую трубку. Рука была совсем маленькая, пальцы не могли закрыть все отверстия.

- Ты же знаешь, так не получится, - тихо сказала она.

Я просунул свою руку под ее и закрыл отверстия своими пальцами:

- Давай другую руку.

Она просунула ее под моей рукой, чтобы не мешать, и в итоге все получилось. Безумные сандалии на платформе добавляли ей как раз столько роста, что она могла положить подбородок мне на плечо.

Я сказал странно низким голосом:

- Сначала играем джигу, а потом твою мелодию?

- Ты главный.

- О, как я об этом мечтал, - ответил я и начал играть. Все получалось. Мои мысли как будто испарились, остались только музыка и руки Нуалы. Джига превратилась в воздушный шарик; высокие ноты уносили ее в небо, а низкие тянули к земле, а потом снова отпускали, позволяя взмыть вверх. И пальцы снова меня слушались, бегая по чантеру, как хорошо смазанные поршни, выдавая идеальный чистый звук. Между серьезными округлыми нотами основного ритма искрились, как смех, форшлаги.

Я заглушил волынку - полностью, совершенно правильно - и расплылся в улыбке.

- Ну хорошо, ты повыделывался, - прокомментировала Нуала. - Теперь скажи, тебе нужна моя помощь или нет?

- Мне… Что?

Я попробовал развернуться и посмотреть ей в глаза, но ее подбородок лежал у меня на плече, слишком близко. Я попытался вспомнить, ощущал ли я присутствие ее вдохновения, но мне помнилась только музыка и кончики ее пальцев на моей руке. И всепоглощающая радость джиги.

- Я думал, ты помогаешь.

- Ладно. Неважно. Давай играть.

- Ты главная, - ехидно ответил я.

- О, как я об этом мечтала, - передразнила она.

Я пустил звук через бурдоны, ожидая подсказок. Теперь я чувствовал. Сначала через меня пробежал ручеек тишины, а потом я ощутил золотой жар вдохновения, текущий сквозь мои пальцы длинными золотыми нитями. Мелодия, которую я играл на фортепиано, превратилась в крошечную аккуратную сущность в моей голове, маленькую коробочку, которую я мог мысленно поворачивать туда-сюда, чтобы рассмотреть, как она устроена и почему она так прекрасна и где я могу заменить ноты, чтобы она подошла для волынки.

Дыхание Нуалы обжигало мне щеку, ее пальцы сжимали мои, как будто она могла заставить волынку сыграть для нее, и я освободил мелодию, выпустил на волю. Я слышал знакомые риффы, то, как послезвучие волынки компенсирует недостаток высоких нот. Мелодия страдала, дышала, выворачивалась и сияла, словно волынка была создана именно для нее. Наверное, я тоже был создан ради нее. Ради того, чтобы играть, чувствуя на лице летнее дыхание Нуалы, и замирание в сердце, и неоспоримую важность этой музыки здесь и сейчас.

Я почти слышал, как Нуала мурлычет мелодию мне на ухо, и, чуть повернув голову, я увидел, что она закрыла глаза и улыбается самой прекрасной улыбкой на свете, и на ее веснушчатом лице лежит бесконечная радость.

В этом мгновении был весь мир. Ветер полоскал над землей высокую траву, и только глубокая чистая синева неба удерживала нас на месте. Если бы мы не ощущали тяжесть этой пронзительной синевы, мы бы улетели в громадные белые облака.

Нуала отпустила мои руки и сделала шаг назад.

Я позволил волынке со вздохом умолкнуть.

Я чуть не сказал: «Пожалуйста, давай заключим сделку. Не позволяй мне отказаться. Не дай мне сгореть», но от выражения на ее лице меня как ледяной водой окатили.

- Не проси, - сказала Нуала. - Я передумала. Я не хочу заключать с тобой сделку.

Нуала

Стивен Слотер

Только родившись, я была яркой, как огонь. Первого ученика я почти не помню, в памяти остались лишь огромные желтые картины и его быстрая ужасная смерть.

Второй продержался чуть дольше. С полгода, наверное; а может, я просто пытаюсь приукрасить собственные воспоминания, чтобы мне было легче. Его так мучили навеянные мной сны и слова, которые я шептала ему на ухо, что он даже не дождался, когда умрет тело. Ночью я что-то почувствовала. Голод. А потом я нашла его висящим, как свиная туша в лавке мясника.

Следующего ученика я помню хорошо. В то время я уже лучше себя контролировала и знала, как растянуть их силы. Великолепный скрипач, Джек Киллиан так походил на Джеймса, так хотел большего… Он даже не знал, что такое «большее»; он просто чувствовал, что в жизни должно быть что-то еще и, если он не найдет это «что-то», его существование окажется всего лишь ужасной шуткой природы.

Два года. Его скрипка пела так, что зрители плакали. Его мелодии не отходили от традиций, но по необходимости заимствовали и приемы современной музыки. Он был как взрыв. Киллиан ездил в бесконечные турне, продавал диски и хотел все больше, больше, больше, и я забирала у него все больше, больше, больше, а потом, однажды, он посмотрел на меня и сказал:

- Брианна (так я тогда назвалась), по-моему, я умираю. Это было давно. Сейчас я сидела в кинотеатре, закинув ноги на спинку кресла, хотя, конечно, зрителей просят так не делать; на утреннем сеансе в городке Гэллон, штат Вирджиния, было слишком мало людей и мои ноги никому не мешали. Я пыталась не думать о прошлом.

Действие триллера разворачивалось на трех континентах. Боевых сцен и прочего добра в нем было достаточно, чтобы привлечь внимание, но я не могла забыть о Джеймсе, о том, как он стоял там, на холме, и собирался попросить меня о сделке.

Я закрыла глаза и увидела лицо Киллиана. Я думала, что я давно его забыла. Я думала, что я всех давно забыла.

- Давай все взорвем, - сказал с экрана мужественный красавец герой, и я открыла глаза. Он держал палец на кнопке взрывателя, понятия не имея о том, что где-то за пределами экрана влажноокая главная героиня не может выбраться из здания, которое он намерен взорвать. Она звонила ему на мобильный, и камера показывала, как телефон вибрирует, но герой не слышит его из-за шума вертолетов. Идиот. Такие кретины заслуживают одиночества.