Цветы для Розы - Ян Экстрём

— Эй, вы, там! Открывайте! Полиция! — Ручку нетерпеливо задергали.

Дрожащими от волнения руками он достал связку ключей; их было много — от машины, от склада и т. д. Пока он перебирал их, пытаясь найти нужный, ключи позвякивали, как колокольчик. Ему пришло в голову, что запертая дверь говорит в его пользу: то, что он запирается на замок, свидетельствует, что в квартире он живет один и гостей не ждет.

Наконец он нашел ключ и отпер дверь. Полицейских было четверо; в изумлении он сделал несколько шагов назад, беспрекословно уступая им дорогу. Он все еще никак не мог привыкнуть к их новой форме — черным мундирам со сверкающей портупеей и кобурой; все это делало их похожими на военных и производило совсем другое, гораздо более грубое и неприятное впечатление, чем те опереточные полицейские мундиры, которые были столь привычными для многих поколений его соотечественников. Он почувствовал прилив упрямства, вызванный обычной для французов неприязнью к любому проявлению власти, полицейской — в особенности. Если бы на них были обычные фуражки в форме яйца, он, вероятно, просто удивленно рассмеялся бы, но сейчас он вспылил:

— Какого черта вы здесь делаете? — Голос его дрожал от отвращения.— Какое право вы имеете так вот вламываться ко мне?

Взгляды полицейских были холодны и безразличны; один из них, по-видимому главный, вынул какую-то бумагу и сунул Жан-Полю под нос.

— Ордер на обыск,— сказал он.— Будешь помогать, или нам самим перетряхнуть и тебя, и твои манатки? Можешь поверить, мы это умеем.

Другие тем временем разбрелись по квартире, рыская глазами по стенам и потолку. Один из них прошел на кухню. Другой открыл дверь гардероба и небрежно перебрал висящие в нем вещи, потом выдвинул ящик с бельем и начал рыться в трусах и носках. Тот, что предъявил ордер, нарочито медленно и аккуратно сложил его и сунул обратно в нагрудный карман, при этом в упор глядя на Жан-Поля.

— Пока ребята осваиваются, давай-ка мы с тобой устроимся здесь, на диване. Вот так.— Видя, что Жан-Поль вот-вот разразится новыми ругательствами, он предостерегающе поднял руку.— Поспокойней! Если будешь вести себя тихо и помогать нам, бояться тебе нечего.

— Хотел бы я, черт возьми, знать, кто согласится помогать полиции,— злобно прошипел Жан-Поль.

Полицейский изобразил на лице подобие дружелюбной улыбки, в которой, однако, таилось больше угрозы, чем если бы он выругался или замахнулся.

— Ну-ну, тем не менее давай присядем.

Жан-Поль плюхнулся в кресло. Полицейский аккуратно опустился в другое — напротив. Приглашающим жестом он пододвинул Жан-Полю недопитую чашку кофе:

— Пожалуйста, продолжай — мы вовсе не собираемся мешать тебе завтракать.— Откинувшись на спинку, он принялся разглядывать свои ногти.— Ты — Жан-Поль Меру, и эта квартира — твоя? Спрашиваю чисто для проформы.

Жан-Поль кивнул. Бесцеремонность полицейского бесила его; рука, держащая чашку, так дрожала, что он даже пролил несколько капель и поспешил допить кофе.

— Что, немного нервничаешь? — Лицо полицейского скривилось в усмешке, потом приняло многозначительный вид, и он прибавил: — А почему, спрашивается?

— Может, это я, скорее, вправе спросить, почему? Почему чуть ли не полкорпуса парижской полиции вламывается ко мне в квартиру и начинает шарить в моем шкафу и снимать показания газового счетчика, или чем он там, к дьяволу, еще занимается на кухне, не знаю?

— Ах, ты, выходит, так-таки и не знаешь? Не имеешь ни малейшего представления о том, почему мы не поленились переться на седьмой этаж этого проклятого дома, в котором нет даже обычного лифта? Хорошо, так я тебе расскажу. Мы получили кое-какую информацию. Нам позвонила какая-то птичка и прочирикала, что тут у тебя скрывается одна интересующая нас личность.

Жан-Полю моментально все стало ясно; в то же время он был убежден, что этот парень в гестаповской форме ничего не заметил. «Чертова шлюха,— пронеслось у него в мозгу.— Так вот как она решила нам отомстить». Он сразу же вспомнил ее угрозы и плевок с порога в их сторону. Она еще говорила, помнится, что обходит полицию за квартал. А вот позвонить и настучать — это, конечно, ничего, можно. Он проклинал себя, что в припадке шальной откровенности разболтал ей, что Улоф — беглая пташка, спасающаяся от сетей и силков, расставленных ему властями. Ну, да что теперь говорить: что сделано — то сделано. Он заметил, что полицейский насторожился и разглядывает его с явным интересом, и понял, что если не хочет, чтобы подозрения против него окончательно окрепли, то должен немедленно что-то сказать. Он расхохотался и с выражением невинного любопытства, оставаясь при этом внутренне напряженным и собранным, спросил:

— И кто же вам это напел?

Полицейский заметно смутился:

— К сожалению, пока мы этого и сами не знаем. Прочирикав это, она бросила трубку. Но может быть, ты это знаешь?

Этим он явно выигрывал темп. Анонимным звонкам вряд ли придавалось такое же значение, как формальным заявлениям, да еще подтвержденным показаниями свидетелей. Анонимные жалобы наверняка поступали в полицию практически ежедневно — от злых соседей, обманутых девиц, разных мстительных кляузников, завистников, недобросовестных налогоплательщиков. Тем не менее все их надо было так или иначе проверить, поэтому единственное, что Жан-Полю оставалось теперь,— не дать им за что-либо уцепиться, ведь никаких доказательств у них самих не было. Он почувствовал неожиданное облегчение и что-то вроде благодарности Улофу за то, что он так аккуратно застелил свою постель, запер дверь и не оставил после себя никаких разбросанных вещей.

— Кажется, я понимаю, о чем речь,— сказал он и закусил губу так, как будто едва сдерживается, чтобы не выругаться.— Это та шлюха, верно?

— Я же тебе уже сказал, она почирикала пару минут и бросила трубку. Однако ведь какие-то основания у нее все же должны были быть, а?

— Да, конечно. Ей не понравилось, что я заплатил ей чуть меньше, чем ей хотелось бы, поскольку когда она заглянула в мой бумажник, там оказалось далеко не так много бабок, как она, по-видимому, рассчитывала. Она начала выступать, и мне пришлось ее выставить.

— Те-те-те, что за милая сказочка,— заметил полицейский.— Сколько фантазии…

Жан-Поль с достоинством выпрямился, приняв вид оскорбленной добродетели.

— Ты что, считаешь — я вру?

— Этого я пока что не утверждаю,— в тон ему ответил собеседник.— Со временем все выяснится. Нет, в данном случае я имел в виду — сколько фантазии у дамочки, которая выдумала все это, чтобы отомстить за себя. Прячешь кого-то… Зачем ей понадобилось все так усложнять? Она ведь могла придумать тысячу разных других вещей, однако выбрала именно это. И кого же, спрашивается, ты у себя прячешь? Вора? Убийцу? Гангстера? Мафиози? Нет, как видишь, из всех возможностей она выбрала лишь одну — беглый легионер из Иностранного легиона. И далее — подумать только! — она ведь даже сказала, как его зовут. А зовут его Улоф! И хотя в общем-то теперь полиция не особо интересуется этими сбежавшими легионерами, однако как раз меня-то подобные вещи и занимают. Можно сказать, для меня это стало своего рода хобби — ловить этих трусливых подонков, чтобы каждый из них получил по заслугам.— Полицейский самодовольно усмехнулся и забарабанил пальцами по колену.— И вот, когда я ознакомился с этим делом поближе, оказалось, что действительно есть такой парень по имени Улоф, который смылся из Легиона не так давно — грязная свинья, не только нарушившая контракт, соблюдать который следует так же свято, как присягу, но и покрывшая французские вооруженные силы гнусным позором и бесчестием, а кроме того, быть может, причинившая им материальный ущерб.

Жан-Поль внешне слегка расслабился и откинулся на спинку кресла с таким видом, как будто всецело разделял высокопарные излияния собеседника. В то же время мысли его лихорадочно работали. Он сказал:

— Хоть сам я, признаться, и не особо высокого мнения о Легионе, но прекрасно понимаю тебя и разделяю твое мнение. Однако помочь мне вам, к сожалению, нечем.

— Стало быть, ты намекаешь, что девица соврала?

— Не намекаю, а утверждаю.

— А ты знаешь, какие неприятности грозят тем, кто укрывает изменников родины?

— Как бы там ни было, но граждан других стран нельзя в данном случае считать изменниками родины. Дезертирами — да, но не изменниками.

Не успел он это сказать, как едва удержался, чтобы не треснуть себя кулаком по лбу,— какая глупость дать понять, что он знает, что Улоф не француз! Он увидел, что полицейский сразу же заметил его промах и теперь постарается выжать из него все до последней капли. Он прекратил барабанить по колену, откинулся в кресле и терпеливо ждал, пока Жан-Поль закончит.

— А откуда тебе известно, что он не француз? — спросил он.