В ожидании счастья - Виктория Холт

Но в то время я была переполнена ощущением победы. Я добилась, что Агийон был смещен, вот теперь я смогу вернуть моего дорогого друга монсеньера де Шуазеля.

— Бедный монсеньер де Шуазель, — однажды сказала я мужу, когда мы были одни в наших апартаментах, — он так скучает в ссылке и стремится вернуться ко двору.

— Я никогда не любил его, — ответил мой муж.

— Он нравился твоему дедушке…

— И тот в свое время уволил его.

— Это все благодаря Дюбарри. Она все это затеяла. На Ваше Величество не должна оказывать влияние женщина, подобная ей!

— Я всегда буду помнить, что он сказал мне как-то: «Монсеньер, возможно, однажды я окажусь, к несчастью, вашим подданным, но я никогда не буду вашим слугой».

— Мы все иногда говорим, не подумав. Я уверена, что и я так делаю.

Он нежно мне улыбнулся.

— Я уверен, что ты так поступаешь, — сказал он.

Я обняла его за шею. Он слегка покраснел. Ему нравились эти знаки внимания, но при этом он чувствовал себя стеснительно. Я думаю, что они напоминали ему о затруднительных моментах в нашей спальне.

— Луи, — сказала я, — я хочу, чтобы ты разрешил мне пригласить монсеньера де Шуазеля вернуться ко двору. Можешь ли ты мне отказать в такой маленькой просьбе?

— Ты знаешь, что мне трудно отказать тебе в чем-либо, но…

— Я знаю, что ты не разочаруешь меня. — И я отпустила его, думая, что победила, и, не теряя времени, сообщила монсеньеру де Шуазелю, что король дал разрешение на его возвращение ко двору, и монсеньер де Шуазель тоже не стал терять времени зря. Он был полон надежд, и хотя значительно постарел со времени нашей последней встречи, производил на меня впечатление очаровательного человека (хотя из-за необычного лунообразного лица с приплюснутым носом он никогда не выглядел привлекательным).

Мне пришлось кое-что понять в своем муже. Он оказался не из тех, кого можно было вести на поводу. Он обожал меня, гордился мной, но считал, что женщины должны стоять вне политики, и не собирался делать исключения даже для своей супруги.

Он холодно посмотрел на Шуазеля и заявил:

— Вы прибавили в весе с тех пор, как мы встречались последний раз, монсеньер герцог, и ваши волосы еще больше поредели.

Затем он отвернулся, и отошел от ошеломленного такой встречей де Шуазеля — король не принял его.

Мне было жаль монсеньера де Шуазеля, я была готова оставить свои мечты о власти. Ничто серьезное, тем более политика, не могло привлечь мое внимание в течение длительного времени, и Мерси вынужден был сообщить моей матери, что король — это тот человек, который идет своим собственным путем, и что не следует ожидать пользы от моего вмешательства.

Мерси сообщил мне, что моя матушка не очень огорчена тем, что монсеньера де Шуазеля не оставили при дворе. Я попросила короля принять бывшего министра, и король проявил ко мне уважение, сделав это. Такой вариант удовлетворил ее. Что касается монсеньера де Шуазеля, то она не считала, что его характер позволит ему оказывать французскому народу значительную помощь на данном этапе его истории. В то же самое время, отметила она, я действовала ловко, чтобы устранить герцога д'Агийона.

Всегда приятно получить похвалу своей матери, а я долго не наслаждалась ее одобрением.

Глава 9. Мрачная репетиция

Если цена на хлеб не снизится и министерство финансов не изменится, то мы подожжем с четырех углов дворец в Версале.

Если цена не будет снижена, то мы уничтожим короля и все потомство Бурбонов.

Вскоре после того, как мы стали королем и королевой, Людовик преподнес мне подарок, который доставил мне больше радости, чем какой-либо другой.

Однажды он вошел в спальню и сказал довольно нерешительно, что в обычаи королей Франции входит дар королеве при ее вступлении на трон здания в ее полное распоряжение. Он решил подарить мне небольшой дворец Трианон.

Милый Трианон! Этот чудесный миниатюрный дворец! О, это было восхитительно. Мне он очень нравился. Ничто другое не могло сделать меня более счастливой, заявила я. Он улыбнулся, когда я крепко обняла его.

— Он очень маленький.

— Это кукольный домик! — вскричала я.

— Возможно, он недостаточно велик для королевы Франции.

— Он прекрасен! — вскричала я. — Я не променяю его ни на один замок в мире.

Он начал довольно посмеиваться, как это часто делал, видя мой безмерный энтузиазм.

— Итак, он мой! — вскричала я. — Я могу там делать все, что мне угодно? Я могу там жить, как крестьянка. По секрету скажу тебе одну вещь, Луи, что есть только один гость, которого не пригласят туда. Это — мадам Этикет. Пусть она останется в Версале.

Я вызвала принцессу де Ламбаль и с некоторыми из моих самых молодых придворных дам без всякого промедления отправилась посмотреть на маленький Трианон. Он производил несколько иное впечатление, чем при взгляде мимоходом. Возможно, из-за того, что теперь он полностью мой. Мне он понравился — небольшое убежище, расположенное достаточно далеко от дворца, чтобы стать надежным приютом, и не так далеко для тех, кто хотел сюда добраться.

Он был восхитительным. Именно так жили скромные люди. И как часто в жизни любая королева, утомившись от церемоний, хотела бы побыть в скромной обстановке. Малышка Клермон-Тонер вскричала, что это «приют радости» Людовика XV — маленькое любовное гнездышко, где он и мадам Дюбарри находили убежище от Версаля.

— Это все позади, — сказала я твердо. — Теперь он будет известен как убежище Марии Антуанетты. Мы перестроим его. Мм сделаем его полностью моим домом, чтобы ничто не напоминало об этой женщине.

— Бедняжка. Не сомневаюсь, что она хотела бы обменять сейчас приют для знатных дам на Трианон.

Я нахмурилась. У меня никогда не было желания злорадствовать по поводу несчастий моих противников. Я никогда не делала этого. Я просто старалась забыть их.

В доме было всего восемь комнат, и мы все поразились хитроумному приспособлению, с помощью которого стол мог подниматься с подвального кухонного помещения прямо в столовую. Оно было создано специально для Людовика XV, чтобы, когда он привозил в маленький Трианон очередную любовницу, которая не желала, чтобы ее видели слуги, еда могла приготовляться в подвальном помещении и подниматься вверх в столовую без чьего-нибудь появления здесь. Мы от души хохотали, когда это дряхлое сооружение со скрипом поднималось и опускалось.

Дом был со вкусом обставлен мебелью. Вне всякого сомнения, король сам проследил за этим. Не думаю, что мебель с ее изысканно вышитой обивкой была выбором Дюбарри.

— О, она превосходна, превосходна! — вскричала я, перебегая из комнаты в комнату. — Как мне здесь будет хорошо!

Я подбежала к окнам и посмотрела на прекрасные лужайки и сады. Я многое могла бы тут сделать. Могла бы обставить дом новой мебелью, если бы пожелала, хотя имеющаяся обстановка мне нравилась. Здесь не должно быть никакой роскоши, которая напоминала бы мне о Версале. Здесь я буду принимать своих самых ближайших друзей, без деления на королеву и ее подданных.

Версаль был не виден из окон, что создавало дополнительное очарование. Насколько этот дом был милее по сравнению с Большим Трианоном, который Людовик XIV построил для мадам де Ментенон. Я никогда не испытала бы в нем чувства счастья. Я едва могла дождаться возвращения в Версаль, чтобы рассказать мужу, как очарована его подарком.

В феврале меня навестил мой брат Максимилиан. Матушка послала его в поездку по Европе, чтобы он смог завершить свое образование, поэтому, естественно, он приехал повидаться со мной. Ему было восемнадцать лет, и как только я его увидела, то поняла, насколько годы пребывания во Франции изменили меня. Это был молодой Макс, который, бывало, сидел со мной и Каролиной в парках Шенбрунна и смотрел, что делают наши старшие братья и сестры. У него и тогда были округлые щеки, а сейчас он стал полным и казался неуклюжим и совсем неотесанным.

Я испытывала чувство неловкости за него. Зная французов, я могла представить себе, что они говорят о нем, хотя его приняли довольно любезно. Но Макс не чувствовал их снисходительности, он просто не замечал своих ошибок, поскольку считал, что каждый, кто не согласен с ним, поступает не правильно. Он был похож на Иосифа, но без положительных качеств моего старшего брата.

Луи попросил его отужинать с нами в узком кругу и вел себя так, как будто это был его брат, а мне было приятно расспрашивать Макса о доме и моей матери. И чем дольше я слушала, тем больше понимала, насколько я удалилась от старой жизни. Прошло пять лет с тех пор, как я дрожала обнаженная в «Зале передачи» на песчаном берегу Рейна. Я стала француженкой и, когда смотрела на Макса, полного, неуклюжего, без чувства юмора, то не испытывала сожаления об этом.