Ангел Рейха - Анита Мейсон

Я выбрала время повидаться с Дитером. Он приехал в Берлин навестить мать, а я как раз на днях сняла квартиру. Она находилась на верхнем этаже многоквартирного дома в Шарлоттенбурге и хороша была лишь чудесным видом из окон на каштановую рощицу.

– Тебе придется заняться обустройством, – улыбнулся Дитер. Он расхаживал по голому дощатому полу, и незакрепленные доски упруго прогибались под его ногами. Он заглянул в маленькую кухню. – Здесь места маловато. Но ведь ты никогда не увлекалась стряпней.

– Я покрашу стены и куплю ковер, – сказала я.

– Столы и стулья?

– Ну, это вряд ли.

Он бросил на меня быстрый взгляд, не понимая, серьезно ли я говорю.

Дитер прибавил в весе с тех пор, как мы виделись в последний раз, и челюсть у него, казалось, стала потяжелее. Возможно, он просто заматерел. Безусловно, он держался увереннее. Переход в компанию Хейнкеля пошел Дитеру на пользу. Он проводил исследовательские и испытательные полеты и, судя по всему, числился на хорошем счету у начальства. Это меня не удивило: Дитер был очень хорошим, очень добросовестным, крайне педантичным в мелочах пилотом. На мой взгляд, правда, ему не хватало яркости, – но, возможно, компании Хейнкеля как раз и требовались такие вот неяркие пилоты, и я их не виню.

Он спросил меня о моей работе.

О моем назначении на место летчика-испытателя в Рехлин еще нигде не сообщалось. Я собиралась сказать об этом Дитеру в первую же минуту нашей встречи, но что-то остановило меня. Мне вдруг показалось, что ему это не понравится. Тогда весь вечер был бы испорчен. И не только вечер, подумалось мне.

Поэтому, когда он спросил: «Ну, а как твои дела?» – я так ничего и не сказала.

– Лучше некуда, – ответила я и взглянула на часы. – Если мы не выйдем сию минуту, то опоздаем на концерт.

Мне удалось достать билеты на Девятую симфонию в исполнении оркестра под управлением Фюртванглера.

Это произведение всегда глубоко трогало меня. Но на сей раз удовольствие было малость подпорчено чувством вины. Когда мы вышли из концертного зала и принялись искать такси, Дитер сказал:

– Замечательно. Возможно, вторая часть несколько затянута. Пойдем в какое-нибудь тихое местечко. Я хочу поговорить с тобой.

– Мне тоже нужно поговорить с тобой, – сказала я.

Когда мы уселись в углу довольно шумного кафе, Дитер сказал:

– Я немножко волнуюсь. – Потом он вдруг сразу перешел к делу. – Мы довольно долго не виделись, и, когда я сегодня вечером шел на встречу с тобой, я сознавал, что на самом деле не имею ни малейшего понятия, осталась ли ты той самой Фредди, которую я знал.

Я смотрела в свою чашку кофе, жалея о том, что этот разговор начался.

– Но теперь я понимаю, что в конце концов мы остались близкими людьми, – сказал он. – Поэтому, Фредди, я снова завожу старый разговор. У тебя было время подумать. Я знаю, что небезразличен тебе; ты не раз говорила об этом и, в любом случае, ты бы не проводила столько времени со мной, если бы относилась ко мне равнодушно. Ты знаешь о моих чувствах. Они не изменились. Если ты выйдешь за меня замуж, я смогу дать тебе практически все, чего ты хочешь. У меня хорошее положение и хорошие перспективы. И ты сможешь летать сколько твоей душе угодно.

– Извини, Дитер.

Он опустил голову.

– Так значит «нет»?

– Нет.

– Наверное, мне не стоило заводить этот разговор, – сказал он после непродолжительного молчания. – Но я надеялся…

– Найди себе другую девушку, Дитер.

Я сказала это мягко, но глаза у него яростно сверкнули.

– Разве я не говорил, что мне не нужен никто, кроме тебя?

– Да, говорил. Это было четыре года назад.

– Четыре года ничего не значат, – сказал он. – Я не из тех мужчин, которые отступают, если женщина на протяжении четырех лет говорит «нет».

– Тогда бы будешь очень несчастен, Дитер, – сказала я.

– Ты никогда не скажешь «да»?

Я помотала головой.

– Какой же мужчина окажется достаточно хорош для тебя? – с горечью спросил он.

– Дело не в том, кто и насколько хорош.

– Ты по-прежнему встречаешься с Эрнстом Удетом?

– Дитер, Эрнст здесь совершенно ни при чем.

– Наверное, ты держишь меня за идиота.

– Очень жаль, что ты так себя ведешь. Мы так славно проводили вечер.

– Ну да, конечно. Полагаю, ты сняла здесь квартиру, чтобы быть поближе к Эрнсту.

– Я сняла квартиру, – сказала я, – потому что собираюсь работать летчиком-испытателем в Рехлине.

– Ты?…

По глазам Дитера я поняла, что он медленно переваривает информацию.

Совершив над собой заметное усилие, он проговорил:

– Прими мои поздравления. Работать в Рехлине – большая честь. По-видимому, они очень высоко ценят тебя. Ты этого заслуживаешь. Желаю тебе всяческого успеха.

– Спасибо, Дитер. Это благородно с твоей стороны. Надеюсь… Надеюсь, наш сегодняшний разговор не повредит нашей дружбе.

– Конечно нет, – сказал он.

Я хорошо зарабатывала. Я купила машину, «опель», и прокатила на ней Эрнста. Всего один раз: он терпеть не мог, когда за рулем сидел кто-то другой.

Я перелетела через Альпы на планере. Нас было четверо из Института планеризма – первая попытка беспосадочного перелета. Все мы финишировали благополучно; пресса захлебывалась от восторга: еще один триумф германской авиации.

Ох уж эти газеты! По любому важному вопросу они неизменно выражали единодушное мнение, которое неизменно совпадало с политическим курсом правительства. Но при этом настолько умно создавалась видимость разнообразия, придумывались настолько броские заголовки, печатались настолько впечатляющие фотографии, что…

Что мы даже не замечали, как все газеты просто послушно выполняют указания министерства пропаганды?

Нет. Что нас это не волновало.

Благодаря газетам я стала значительной фигурой.

Я стала знаменитой.

Забавно, что к популярности так быстро привыкаешь. Первые несколько дней вы нервничаете и пребываете в полной растерянности. «Неужели это я?» – думаете вы, когда вас ослепляют вспышки фотокамер и репортеры стенографируют каждое самое глупое ваше высказывание, а человек, которого знает вся страна, направляется к вам навстречу с широкой улыбкой и вытянутой рукой и во всеуслышание говорит, что для него большая честь познакомиться с вами. Через неделю все это уже кажется вам вполне нормальным, а через месяц вы просто перестаете замечать происходящее.

Вы думаете, что для вас это не имеет никакого значения. Вы думаете, что вы не изменились. Ваши друзья, даже самые искренние из них, скажут вам, что вы нисколько не изменились. Но вы изменились. Вы потеряли некую важную связь со своим миром, которую до сих пор постоянно держали в руке, словно ариаднину нить. Без нее вы уже никогда не найдете пути назад.

В какой-то момент вы испытываете боль. В момент, когда сознаете, что ваша популярность стала для вас помехой в деятельности, благодаря которой вы прославились. Внезапно вы понимаете, что у вас не остается права на неудачу. Ваше первоначальное, ничем не замутненное отношение к своему делу уничтожено. Вам приходится создавать новое.

Вы никогда уже не восстановите прежнего отношения. Теперь, чтобы достичь поставленных перед вами целей, вам необходимо новое, тщательно выпестованное отношение, предполагающее вашу безусловную способность выполнять свою работу на все сто. Но вы тоскуете о своем прежнем отношении к любимому делу, утраченном отныне и навсегда.

Кроме того, существует щекотливый вопрос вашего отношения к себе. Слава – наркотик. Для поддержания самооценки на высоком уровне вам требуются постоянные дозы внимания. Сознавать это неприятно (на самом деле вы это отрицаете), но истинное положение вещей вы вдруг понимаете в один прекрасный день, когда встречаетесь с человеком, который не читал газет и понятия не имеет, кто вы такой.

Отсюда можно сделать вывод, что вам нравится внимание прессы к вашей особе. Но это необязательно так.

Я разговаривала с Эрнстом о феномене популярности. В конце концов, уж он-то должен был знать. И именно он нес ответственность за то, что ситуация обострилась до такой степени. Когда я только начинала летать, моя фотография время от времени появлялась в спортивных или центральных газетах. Но когда я стала работать в Рехлине, журналисты так и ухватились за этот материал. Я изо всех сил старалась держаться подальше от прессы – в сложившихся обстоятельствах у меня и без того хватало проблем, – но моя известность носила сугубо личностный характер, не оставлявший мне возможности держаться в тени. Для этого имелись основания. Чем более секретной работой я занималась (а в Рехлине любая работа была секреткой по определению), тем больше внимание прессы сосредоточивалось на мне.

– Ты должна стать своего рода актером, – сказал Эрнст. – Ты играешь роль самой себя. Все знают, что на самом деле это не ты, а тень или отражение твоей личности, но нужно сохранять видимость, будто это ты. Главное здесь – постоянно помнить о разнице между ролью и реальным человеком. Если ты правильно выстроишь свой образ, ты сможешь спокойно жить своей жизнью, скрываясь за ним.