Серое Преосвященство: этюд о религии и политике - Олдос Хаксли

К несчастью для отца Жозефа, миссионерская работа в войсках составляла наименьшую из его обязанностей. Он оставался правой рукой кардинала. Приходилось обсуждать международные дела, требовавшие особой тонкости в период междоусобного конфликта, принимать решения, составлять депеши; противоборствовать придворным интригам; мирить ссорящихся вельмож. Спрос на бесконечную ловкость монаха в обращении со знатью никогда не ослабевал. Но такого рода делами он занимался еще с тех пор, как Ришелье пришел к власти. В Ла-Рошели он взял на себя — или получил — и новые обязанности. Так, он участвовал в военных советах и подавал мнения по вопросам стратегии и тактики. Одаренный воображением и остроумием, он неизменно предлагал самые блестящие планы. Иногда их пытались осуществить; но всякий раз дурная работа штабистов приводила к провалу. Вина лежала не на монахе; но репутация его страдала, и понемногу в нем начали видеть какого-то нелепого Белого Рыцаря[51] в рясе, переполненного сумасбродными идеями, которые казались еще комичнее из-за его привычки ручаться за их богооткровенность. Откровения посещали отца Жозефа на исходе долгих ночей, во время которых он, по его собственным словам, «удваивал молитвы о том, чтобы Бог его просветил» о наилучшем способе захвата крепости. Его метод состоял в том, чтобы собрать всю доступную информацию, разработать несколько подходящих планов, а затем представить все это на небесное благоусмотрение. Когда божественное указание приходило, он предлагал соответствующий план Ришелье и военному совету.

Сведениями, по поводу которых отец Жозеф молил Господа принять решение, его снабжали главным образом шпионы во вражеском лагере; здесь, как и в Париже, монах возглавлял секретную службу Ришелье. Это исключительно неблагодарная роль для его «темно-пещерной» стороны была, впрочем, вполне естественной. Собственную службу осведомителей он стал создавать еще задолго до того, как вообще зашла речь о его участии в политике. Целая сеть корреспондентов держала его в курсе событий во всех частях королевства. Служба эта была настолько эффективной, что перед походом на Беарн он мог в точности описать королю и Люину, что творится во всех гугенотских цитаделях. И Францией он не ограничивался.

Непревзойденная осведомленность в международных делах, сделавшая его таким полезным для кардинала, была результатом той же частной разведывательной деятельности. Сбор всевозможной информации, предпочтительно по негласным и лишь ему доступным каналам, превратился у отца Жозефа в настоящую страсть. На удовлетворение этой страсти уходила большая часть его времени и энергии; а может быть, перспектива удовлетворять ее полнее, чем когда-либо прежде, как раз и послужила ему одной из приманок при вступлении на путь политики. «Праздное любопытство», как выразились бы теологи, входило, наверное, в число наживок, которыми воспользовался Сатана, чтобы отдалить его от Бога. От алчности к чисто мирским сведениям отца Жозефа предостерегал не только его собственный наставник, но и все великие мистики Средних веков и Нового времени. Все они твердили ему, что новости — одно из главных отвлечений, отлучающих сознание от реальности. Поэтому начинающему созерцателю необходимо самоотречение по отношению к любопытству точно так же, как по отношению ко всем прочим вожделениям или умственной распущенности. Отец Жозеф пренебрег единодушным советом всех мистиков — и это странно. Чем он оправдывался в собственных глазах? Отчасти, безусловно, уверенностью в том, что сумеет «уничтожить» свою разведывательную деятельность. Отчасти, возможно, уверенностью (родившейся от сознания своих огромных дарований), что у него не меньшее призвание к политике, чем к проповеди и наставничеству. Много лет назад, когда Иезекили шагал по Франции, уловляя души для Бога, Тенеброзо-Кавернозо уже предчувствовал, что тоже сможет творить Божью волю, и готовился к еще неясным задачам, скрытно и методично собирая информацию. Теперь, при посредстве Ришелье, задача была определена — и оказалась хуже ада. Хуже ада, хотя и в согласии с Божьей волей; хуже ада, хотя у капуцина был настоящий дар не только к более светолюбивым формам политики, но и к тайному, закулисному делу шпионства и организации пятых колонн. «В предприятиях Ришелье, — пишет Фаньез, — измена почти всегда либо дополняла открытое применение силы, либо делала его излишним». И дальше он приводит ряд примеров того, как отец Жозеф в качестве главы секретной службы деньгами или почестями покупал то полезные сведения, то услугу, то прямую измену. И снова возникает вопрос, как же ему удавалось оправдаться в собственных глазах. Францисканский монах, верный слуга Церкви, спасительницы душ, он, пуская в ход все свои таланты, все приманки Люцифера, Маммоны и Велиала, заставлял своих братьевхристиан губить душу ложью, клятвопреступлением, предательством. Исполняя свой, как ему казалось, политический долг, он творил те самые дела Сатаны, от которых отрекся, вступая в Церковь.

Католических тайных агентов и изменников-гугенотов отец Жозеф принимал в своей затопленной и ветхой штаб-квартире. Они являлись по ночам, незаметно проскальзывая сквозь порядки осажденных. Монах засиживался с ними заполночь, выслушивал донесения, давал инструкции. Наградив их и отпустив, он ложился спать. Еще до рассвета он поднимался и час или два простаивал на коленях в умной молитве, без которой не мог жить и к которой, по мере разрастания его политических дел, ему все труднее было приступить в нужном настроении.

Это была утомительная жизнь, тем более что отец Жозеф держал по четыре больших поста в год и большую часть зимовки в солончаках провел на хлебе и канальной воде, лишь иногда балуя себя заплесневелой вяленой рыбой. Он выказывал все симптомы изнурения и недоедания; но невзирая на уговоры кардинала, неуклонно следовал своим курсом.

Осада выродилась в гнетущую рутину, и к февралю 1628 года Людовика XIII охватила такая смертельная скука, что он решил бросить армию и вернуться в Париж.

Его манила версальская охота на лис. В окрестностях Ла-Рошели охотник мог найти только пернатую дичь, изредка — зайцев. С ястребом, аркебузой и сворой гончих король честно пытался разогнать скуку. Не раз военные операции откладывались, чтобы не сорвать охоту, не лишить Его Величество любимого, да собственно, единственного развлечения. Но к февралю тоска по лисам стала неодолимой. Ришелье умолял своего повелителя остаться. С отъездом короля, разъяснял он, армия утратит дух. Хуже того, участвующая в походе знать забудет о своей и без того шаткой лояльности. Конечно, аристократы были хорошими католиками; но наличие сильного протестантского меньшинства гарантировало слабость короля, а слабость короля была залогом силы аристократов. «Мы будем дураками, — говаривал Бассомпьер, — если возьмем Ла-Ро-шель». Но ему и его товарищам, пока с ними оставался король, было психологически сложнее не быть дураками, не подчинять долговременные интересы непосредственному и деятельному проявлению традиционной верности.

Ришелье боялся отъезда короля от армии еще по одной причине. В Париже находилась королева-мать; хотя и продолжая оказывать ей благодарное почтение, Ришелье делал все возможное, чтобы удержать ее от вмешательства в государственные дела — не только из-за ее глупости и некомпетентности, но и потому, что ее происпанская внешняя политика была прямой противоположностью его собственной. Былая склонность Марии к кардиналу превратилась в мстительную ненависть, а ее дворец — в сборный пункт для всех, кто почему-либо желал его низвержения. В Париже король станет доступен для недовольных. А вдруг он прислушается к их нашептываниям? Вдруг дрогнет от грозных материнских тирад?

Но Людовик, несмотря на все уговоры министра, уехал. Ришелье смог лишь вырвать у него обещание вернуться весной. Ришелье остался в войсках, терзаемый мучительными опасениями. Из Парижа агенты сообщали новости об интригах против него — настолько тревожные, что несколько раз он едва не помчался вслед за королем. Удержал его в Ла-Рошели отец Жозеф. Бросить в такую минуту армию, говорил он, значит изменить делу Церкви. Место кардинала — в крестовом походе против ереси. А что до парижских интриг, они кончатся ничем, Бог не допустит их успеха. Ришелье остался.

В апреле король снова поехал на юг — очень медленно, так как несколько раз пришлось остановиться для охоты на оленя, — но в конце концов все-таки прибыл. Осада затянулась. После нескольких безрезультатных попыток отрезать Ла Рошель от моря было решено перегородить внешнюю гавань большой каменной дамбой вне радиуса действия крепостной артиллерии. Это был грандиозный проект — бухта в этом месте имела ширину больше мили. Но вопреки всем возражениям пессимистов, работы начались. Они шли медленно — до того медленно, что летом 1628 года Ришелье пал духом и заговорил о прекращении кампании против гугенотов. Король теряет терпение; международная ситуация ухудшается; большинство советников кардинала утверждают, что Ла-Рошель неприступна; и каждый день осады означает новые траты, новые налоги, народный ропот. Конечно, снять теперь осаду, вяло рассуждал Ришелье, это унижение, но все же не смертельное; а вот продолжить осаду и потом все равно отступить будет катастрофой, от которой он уже не оправится. И снова вмешался отец Жозеф. Пошатнувшуюся волю кардинала он укрепил своей решимостью, не признававшей никаких препятствий. Ла-Рошель, твердил он, должна быть взята, а король и кардинал должны лично присутствовать при капитуляции. Ободренный неколебимой стойкостью друга, Ришелье ожил; а красноречие Иезикили победно загремело в совете и королевских покоях. После взятия города Людовик XIII публично признал заслугу капуцина, сказав, что «он единственный не терял надежды привести город к покорности и именно он убедил остальных».