Грач - птица весенняя - Сергей Мстиславский

— Как же быть, товарищ Сыч? Нельзя же его так оставить. Ведь если, не дай бог, обыск… или что… сразу же опознают. Надо было выстричь, побрить… бороду особенно. Без бороды — совсем же другое лицо.

Козуба отмахнулся:

— Пусть спит… Видишь сам: совсем вымотался человек. Ну, остриги, обрей… Ежели в ночь сегодня его устукают, сонного, — так, думаешь, и не сообразят, что это за милорд? Сонного, брат, во всяком виде возьмут: сонный все одно что мертвый. Я ладони, смотри, все в кровь исцарапаны. О веревку, что ль?.. Обязательно опознают. — Он любовно оглядел спокойное лицо спящего Баумана. — Вот одёжу с него снять действительно надо… Сапоги в первую очередь…

— Уж не знаю, — заботливо сказала Люся. — Ботинки я принесла на случай, но ведь у Разина (от имени она опять нахмурилась и вздохнула) гораздо меньше нога…

— Ерунда! — отрезал Козуба. — По нужде и наперсток на нос налезет… Давай сюда. А сама иди Лешу укладывай, Люся. Тебе больше дела нет.

Люся посмотрела на часы:

— Надо бы товарища Надю предупредить, что он здесь… Я уложу и схожу, да?.. Мне ведь можно, никто не заподозрит ничего… А его трогать не надо сейчас. Правда ведь?

— Правильно, — подтвердил Козуба. — Для человека на все случаи жизни самое первое дело — выспаться. Выспавшись, человек луну с неба достанет. Иди с богом… Тем более, мы его сейчас — как в баню.

Козуба-движением решительным-стянул с ноги Баумана рваный башмак.

— Приподыми-ка его чуть… осторожненько, Кирилл… брюки выпростать.

Люся взяла за руку во все глаза глядевшего Лешу.

Они вышли. Козуба с Кириллом уже стягивали с Грача рваное и грязное его платье.

Как только погасла лампа, яркими полосами легли на пол сквозь окна широкие лучи лунного света. В комнате опять стало светло — светлей, пожалуй, чем было при лампе.

Бауман спал крепко, в новой, свежей рубашке, под легким летним пикейным одеялом.

Он не услышал, как раскрылась без скрипа медленно-медленно дверь и вошел, беззвучно ступая босыми ножонками, Леша. Через пустую, от лунного света казавшуюся огромной комнату он подобрался неслышно к самому изголовью Грача и поставил на пол, лицом к входной двери, страшного деревянного Щелкунчика с оскаленными зубами и саблею наголо.

— Чтобы никто не тревожил.

Глава XL

ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК

Погода в то утро выдалась необычная по киевской сентябрьской осени, ярко расцвеченной пестрыми, желто-красными листьями: было хмуро и слякотно. Необычен был и случай, приключившийся в это хмурое в слякотное утро.

На Софийской соборной площади, у подножия памятника Богдану Хмельницкому, утренний полицейский обход (околоточный, два городовых) обнаружил деревянный небольшой, плотно сколоченный ящик, на котором написано было жирными литерами:

В Киевское губернское жандармское управление

ГЕНЕРАЛУ НОВИЦКОМУ

Лично

«Лично» — два раза подчеркнуто, двойной черной чертой.

Полицейские шарахнулись от ящика прочь, едва околоточный разобрал, запинаясь, надпись. Если в жандармское, да еще начальнику лично, — только и может быть бомба, машина динамитная. В прошлом году был такой случай. Анархисты подкинули. В участке начали распаковывать, а она ка-ак дернет!..

Околоточный оставил городового караулить, чтобы кто-нибудь не подошел, не тронул ящика, и рысцой побежал в участок. На углу попалась навстречу молодая красивая женщина с мальчиком. Женщина засмеялась, когда протрусил мимо нее полицейский, поскрипывая на бегу лакированными своими ботфортами. Околоточный чуть даже не остановился. Собственно, подозрительно: что делать приличной женщине на площади в шесть часов утра? Следовало бы забрать в полицию для разъяснения. Но мысль о таинственном ящике погнала его дальше. Люся постояла еще, убедившись, что городовой стоит у ящика твердо, подняла Лешу на руки, показала ему на Богдана Хмельницкого:

— Это гетман. Смотри…

И пошла, в обход собора, прочь, мимо митрополичьих покоев.

Из участка уже звонил во все концы телефон. По распоряжению полицмейстера площадь была немедленно оцеплена: взрыв мог произойти и от сотрясения, если, например, прогрохочет слишком близко ломовик. Да и вообще в таких случаях чем меньше путается под ногами любопытствующих, тем лучше.

В оцепленном круге собрались, кроме ближайшего полицейского начальства: артиллерийский техник, специалист по взрывчатым веществам, спешно командированный штабом округа по просьбе полицмейстера; три жандармских офицера из губернского управления; товарищ прокурора судебной палаты. И еще городской голова, купец первой гильдии, глухой и бородатый сахарозаводчик, который примчался на призовом рысаке своем на площадь, как только узнал о таинственном ящике. Городской голова любил сильные ощущения; он не пропускал ни одного пожара, его будили по тревоге с каланчи в любое время ночи. Разбудили и сейчас: взрыв стоит любого пожара.

Пожарная команда была, впрочем, тоже вызвана — на всякий случай. Она стояла в полной готовности у здания правительственных учреждений. Начальство расположилось на углу, у собора, в отдалении от памятника. С этого места роковой ящик виднелся только белым пятнышком у чугунной решетки.

— Нашли место! — укоризненно качал головой сахарозаводчик, следя глазами за техником, шагавшим через площадь к памятнику в сопровождении двух солдат. (Техник бодро, совсем по-военному, выпятил штатскую свою грудь, но шаг его был нетверд.) — Нашли, я говорю, место! Ведь всё тут: присутственные места, Михайловский монастырь, Софийский собор… Если взорвется, полетят с собора все пятнадцать куполов.

— Не полетят, — отозвался полицмейстер. — Артиллерийское ведомство отвечает. Он по науке откупорит, будьте уверены, без стрельбы… Смотрите, действует…

Техник, в самом деле, уже нагнулся над ящиком; в руках у него поблескивали какие-то инструменты; рядом солдаты присели на корточки. Товарищ прокурора пропел тягучим тенорком:

— Солдаты-то… До чего храбры!

— Закуривает! — встрепенулся жандармский полковник с прокурором рядом. — Закуривает, видите?.. Стало быть, ничего.

В самом деле, техник выпрямился, дрыгнул ногой, чиркнул спичкой. Еще секунда-ото рта маленькой струйкой завился синий дымок. И еще успокоительнее: солдаты перекувырнули ящик набок и запустили в него руки безо всякой церемонии.

— Ерунда, значит! — разочарованно сказали начальствующие и тронулись табунком через площадь к технику.

Когда они подошли, артиллерийский чиновник презрительно ткнул ногой раскрытый ящик:

— Безвредно. Свинцовая рухлядь. Ефрейтор вот уверяет — старый типографский шрифт.

Один из солдат вознес растопыренную ладонь к бескозырке:

— Так точно. Как я наборщик бывший.

— Шрифт?.. — Жандармы, все трое, враз наклонились, по-гусьи вытянув шеи. — В самом деле, господин полковник: шрифт.

— Но сбит до чего! Букв не отличить. Это «П», или «Л», или «В»?

— Какая-то каверза, — раздумчиво проговорил полковник, передвигая литеры пальцем по ладони. — Вы до дна-то прощупали? Может быть, это только сверху присыпано, а снизу какая-нибудь дрянь?

— Перетрясли, господин полковник, — успокоил техник. — Шрифт сплошь, а сверху письмецо лежало — это вот.

Полковник осторожно повертел в руках переданный ему конверт:

В Киевское губернское жандармское управление

ГЕНЕРАЛУ НОВИЦКОМУ

Лично

— А там… ничего не может быть? Не рванет?.. Были же случаи: даже по почте пересылали.

Техник щелкнул пальцем по конверту:

— Проверено. Никаких вложений. Впрочем, если у вас есть опасения, прикажите вскрыть?

Не дожидаясь ответа, он рванул по краю и вытянул вчетверо сложенную желтоватую бумагу.

— Печатное?..

Полковник, морщась, развернул листок:

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

ОТ КИЕВСКОГО КОМИТЕТА

РОССИЙСКОЙ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ

РАБОЧЕЙ ПАРТИИ…

Городской голова потупил взгляд. У остальных потемнели лица: вспомнилось всем одинаково неприятное. Три недели назад, 18 августа, из тюремного замка сбежали одиннадцать политических; один, народник, был арестован через несколько дней далеко от Киева, десять-исчезли бесследно. Эти десять были все социал-демократы, искровцы.

Побег, от которого ахнул департамент полиции, ахнул государь-император, ахнул бы весь свет… если бы он был оповещен о секретнейшем этом деле.

— О побеге одиннадцати? — хмуро спросил прокурор. — Опять? Ведь были же две прокламации…

— Будет и двадцать две, — язвительно и злорадно откликнулся жандарм.

Тюрьма была в ведении министерства юстиции, а не внутренних дел. Но каждому ведомству, как известно, не было большей радости, чем неудача какого-нибудь другого ведомства. Здесь же всероссийский, всесветный скандал. Как же не позлорадствовать, не посмеяться чужому позору! Кроме прочего — сто тысяч, как копеечка, ухнули. Есть на чем агитацию развести,