Грач - птица весенняя - Сергей Мстиславский

Мстиславский Сергей Дмитриевич

Грач — птица весенняя

Эта повесть — историко-библиографическая. Она посвящена жизни и деятельности Николая Эрнестовича Баумана (1873–1905) — самоотверженного борца за дело рабочего класса, ближайшего помощника В.И.Ленина в создании и распространении первой общерусской марксисткой газеты «Искра»

Часть первая

Глава I

В НОЧЬ

В ту ночь у границы разыгрался жестокий буран. Вьюга, злобясь, секла лицо клубами колючих снежинок. Не увернуться никак, не укрыться: крутит, бьет сверху, снизу, со всех сторон. И мороз жжет жгучее огня.

Пока шли по лесу, узкою тропкою, сквозь чащу, — было чудесно. Морозно, но мягко поскрипывал под осторожными-нога в ногу, след в след-шагами синий ночной снег; недвижно лежали на раскидистых рогатых ветках его пушистые хлопья. И только вверху, далеко, в темных куполах мачтовых сосен, гудел ветер.

А как только ступили за опушку, на простор, в поле, — сразу же подхватил, завертел смерчем буран. Не стало видно ни земли, ни неба.

Проводник остановился, обернул назад бородатое лицо. Два чемодана, связанных широким, через плечо перекинутым ремнем — один на груди, другой на спине, — казались белыми чудовищными горбами. И весь человек этот, в толстом овчинном полушубке своем, в бараньей высокой, снегом покрытой шапке, проглянул сквозь вьюгу нечеловечьим каким-то, сказочным, великаньим обликом.

Он крикнул что-то непонятное. Может быть, речь ломалась и оттого, что каждое слово приходилось кричать отдельно, притом — в надрыв, во всю силу, сквозь вои и визг ледяного ветра.

— Сейчас… границ. Сольдат… немецки… русски… Ты — как я… делал… так… Я нагнул… — Великан согнулся, ссыпая наросший на спине, на чемодане, сугроб, — …ты нагнул… я бежал — ты бежал… я лежал — ты лежал… Понял? Как будь, только на меня… смотри…

Он кричал, отряхиваясь, и шедший за ним человек — в тонком, не по русской, злой зиме, драповом пальто, в мягкой шляпе — кивал обмерзшим, исколотым вьюгой лицом в удостоверение того, что слова — сквозь ветер — дошли. Не все. Но всех и не нужно было: само же собою понятно, что надо ровняться по проводнику, иначе пропадешь.

Он слушал, опустив голову, прикрыв лицо рукавом, прижмурив глаза: пока на месте стоят, пока проводник кричит над самым ухом, можно отдохнуть-на секунду.

Голос смолк нежданно и сразу. Человек приоткрыл глаза. Перед ним, сквозь пургу, не маячила уже тень проводника.

Человек прыжком рванулся вперед. И сразу — снегу по пояс, дорога ушла из-под ног. Поворот?..

Да. Ветер засвистал в левое ухо — до тех пор он бил прямо в лицо. Значит, был поворот. Или ветер переменился?..

Стоять нельзя: проводник уходит дальше с каждой секундой. Человек шагнул наугад вправо. Но снег стал глубже. Человек повернулся еще раз, ногою нащупывая упор, — и потерял направление вовсе.

Тогда он крикнул, крикнул так, что, казалось, кровь брызнет из глаз от натуги, но только по этому напряжению уверился, что действительно крикнул: голоса он даже сам не слыхал.

Время шло. Обмороженное лицо не чувствовало ледяных уколов. Человек продвигался ветру навстречу, упрямо проламывая дорогу сквозь глубокие заносы, по целине. Он поймал направление ветра — пошел так, как шел раньше: чтоб било прямо в лицо. Главное сейчас — не закружить, не пойти по кругу, по собственным заметенным следам…

Он считал шаги — это помогало держать себя в руках, думать только о том, о чем сейчас надо было думать: о марше сквозь пургу, по прямой, на прорыв где-то здесь, за вьюгой, залегшей границы… Она должна быть близко совсем. Каждый момент может вздыбиться из-под снегов полосатый столб с распластанным черным клювастым одноглавым германским орлом. Или двуглавым российским.

Через каждые десять шагов человек останавливался передохнуть, прислушаться. И тотчас бесшумно и быстро нарастал кругом него — к поясу, плечам тянувшийся — вязкий сугроб. Задержись — похоронит.

Вдруг совсем близко вспыхнул сквозь пургу желтый негаснущий огонек.

Не теряя секунды, коленями разрывая снег, — к нему.

Огонек мигнул, отодвинулся — на два, на четыре, на шесть, на десять шагов. Он был будто недвижен — и все-таки уходил все дальше и дальше, в снежную ночь. Но человек уже понял; он шел все увереннее, убыстряя шаг. Еще раз провалился в снег по пояс-канава. И сразу, крутым подъемом, нога поднялась на мощеный каменный настил. Дорога шоссированная, проездная, главная. Ясным очертанием встала на придорожье часовенка с мерцающей за стеклом тусклой лампадкой.

Безлюдье. Буран. Часовня в пустом поле… Как в сказке.

Человек усмехнулся и подошел к часовне вплотную.

Лампадка теплилась с подветренной стороны. Здесь, под укрытьем высокой мраморной кладки, было тише, чем в открытом поле, хотя и здесь забросано было снегом стекло, за которым, глубоко врезанная в камень стены, виднелась икона.

Человек прижался спиною к стеклу. Если плотно прижаться, совсем не чувствуешь ветра: сверху широкий карниз, с боков резные колонки, — укрыто. Можно чуть переждать, пока хоть немного утихнет буран: ведь теперь уже все равно черт ее знает, где она, граница. Да и метель как будто слабее метет…

Но пережидать не пришлось. Из мглы выдвинулась двугорбая громадная фигура-латыш Карл, проводник.

Ни один из них двоих не удивился. Напротив, оба кивнули, как будто так и должно было обязательно быть, как будто они условились, расставаясь в поле, встретиться здесь, у часовни.

Проводник сказал, приставив губы к самому уху:

— Сейчас дома.

Второй шевельнул бровями недоуменно:

— А граница?

Проводник махнул рукою назад. Из-под обмерзлых, сосульками обвисших усов клубом пара вырвалась улыбка.

«Прошел? Прошел не заметив?..»

Карл обогнул часовню и шагнул в сугроб, в придорожную крутую канаву, прямиком. Ветер засвистал опять в левое ухо. Но человек в мягкой шляпе, на которой чудом каким-то никак не держался снег, на этот раз нимало не смутился переменой: в двух шагах перед ним, сквозь метелицу, чернела широкая спина проводника. И в конце концов — что бы ни было! — главное уже сделано: граница осталась позади…

— Осторожно! Плетень.

Они перелезли. Огород, очевидно, потому что вправо и влево от узкой тропинки горбятся гряды. В конце тропинки — бревенчатый, крепкий — смотрится в ночь дом. Ветер стих, небо чисто, луна…

Карл остановился и сказал шепотом:

— Не отстань. У здешний хозяин собака очень злой.

Он сказал шепотом, и все же тотчас неистовым лаем близко совсем залилась собака.

— Вот. Она есть. Марво зовут. Иди прямо за мной.

Человек рассмеялся:

— Ладно. Сейчас познакомимся. — И прихлопнул ладонями в тонких, не по зиме, перчатках: — Марво!

Глава II

ТАЙНИК

В избу прошли со двора. Дверь открыли сразу — с первого легкого стука, словно ждали. Горница чистая, прибранная: видно, хозяева с достатком. Толстым войлоком наглухо завешены окна — ни лучика не прокрадется на улицу от яркой лампы-молнии под стеклянным, с цветными фестонами колпаком. Жарко натоплена печь. И пахнет чем-то душистым и вкусным: не то тмином, не то мятою. Хозяйка, старушка в темном платке поверх седых редких волос, хлопочет у печки. Тепло и уютно.

Но главное все-таки — оттереть как следует побелевшие, обмороженные щеки.

Карл ушел куда-то, оставив спутника над тазом, набитым снегом: тереть лицо в две руки, во всю силу. Хозяин-высокий, благообразный-стоял рядом, перекинув через плечо полотенце, расшитое по концам красными хвостатыми петушками. Он покачивал головой сострадательно и как будто с укором:

— В такую погоду и насмерть замерзнуть недолго. Что творилось-то, господи, твоя воля! А у вас еще, извините, и одёжа совсем не по климату. Из теплых краев следуете?

Русский. И выговор городской… Приезжий на вопрос ответил вопросом:

— Вы что… раньше в городе жили?

Старик отвел глаза:

— Всякого было. Живал и в городе… Примите полотенчико обтереться. Смотри, пожалуйста: ей же богу, отошла личность-то. Крепкий у вас на небесах заступник, видимое дело. Как святого вашего, дозвольте узнать… Крестили, говорю, как?

Приезжий поднял от таза раскрасневшееся, смеющееся, мокрое лицо:

— Крестили? Пантелеймоном.

Старик крякнул одобрительно:

— Хороший святитель: угодник божий, целитель. То-то и исцелил… Снегом оттереть — это первое дело. Теперь еще только сальцем смажем. К утру и не вспомните, что мороз был.

— А за ночь не потревожат?

Хозяин усмехнулся:

— Вас-то? Никак. У меня приспособлено. Днем с фонарем искать будут — и то не найдут.

— Не найдут?.. А искать все-таки будут, может случиться?