Заледеневший - Джеймс Тейбор

Снаружи висящая в сером воздухе изморось превращалась в колющую лицо ледяную крупу. Падая на землю, она устилала тротуары и проезжую часть опасным сверкающим покровом. Барнард повернул направо и пошел в западном направлении по бульвару Уилсона, затем снова повернул направо на Норт-Стюарт-стрит. Он не прошел по ней и двадцати шагов, когда серая «Тойота Камри» припарковалась во втором ряду как раз напротив него. Дон уже удивлялся этой машине, когда в первый раз ехал в ней вместе с Бауманом. Тогда, ожидая Уила на условленном месте, он был уверен, что тот приедет на бронированном «Астоне-Мартине» с установленным в нем пулеметом. Барнард, помнится, даже сказал что-то по этому поводу, чем сильно рассмешил Баумана.

— Невидимость — самая лучшая броня, — сказал Уил тогда.

Барнард забрался в машину.

— Поехали обратно в БАРДА.

Раньше, в районе десяти утра. Барнард, к своему удивлению, снова увидел Баумана в своем офисе почти сразу после их ночной встречи. Но еще больше удивило его то, что Бауман привез с собой.

— Сейчас на Южном полюсе работают тридцать два научных сотрудника, — отрапортовал Бауман.

— Больше, чем я мог подумать.

— Это не проблема. Мне подготовили поименный список этих людей с углубленным анализом их жизнедеятельности, произведенным по многочисленным базам данных — со дня рождения до сегодняшнего дня. А это тонны терабайтов. — Он улыбнулся — скорее оскалился, как волк, показалось Барнарду.

— И это сделали для тебя так быстро?

— Когда им нужна моя помощь, я не отказываю. У нас это взаимно. Каждая человеческая жизнь представляет собой совокупность данных. Девяносто девять процентов — ничем не примечательные сведения с точки зрения статистики остающиеся в рамках заданных параметров. Представь себе результаты работы сейсмографа в графической форме: это бесконечная линия, описывающая колебания, с амплитудой в один дюйм. И вдруг происходит что-то необычное — например, проснулся Кракатау, и пишущая игла подпрыгивает вверх. Графическая линия жизни может быть представлена таким же образом. Длинная непрерывная линия, образованная из мелких закорючек, и вдруг всплеск. Пишущую иглу приводят в движение аномалии. Студент-отличник проваливается на экзаменах. Выгодный кредит срывается. Визиты врача внезапно становятся более частыми. Семейная жизнь, продолжавшаяся тридцать один год, заканчивается разводом. «Кадиллаки» после «Хонд». Ну и так далее. Алгоритмы делят год на наносекунды. Это что-то похожее на намытое золото. Ты промываешь и промываешь песок и, может быть, наконец увидишь, как что-то блеснет.

— Ну и?

Бауман снова оскалил зубы в улыбке.

— И мы кое-что нашли. Либо «золото дурака», либо самородок.

— Ну что ж, послушаем, что ты принес.

— После начальной промывки на дне лотка в осадке оказались три научных работника. Доктор Олстон Синклер, астрофизик. В течение нескольких лет один человек, с которым этот ученый состоял в гомосексуальных отношениях, шантажировал его. Однако вдруг поступление платы шантажисту внезапно прекратилось.

— И известно по какой причине?

— Шантажист умер.

— Убийство?

Бауман пожал плечами:

— Смерть его настигла, когда Синклер находился на полюсе. Полиция считает, что это был несчастный случай.

— Навряд ли это связано с тем, что мы ищем.

— Следующий доктор — Элейн Грейдон. Биохимик и восходящая звезда в своей области. По крайней мере, считалась таковой, пока вдруг не ушла из Гарварда в середине семестра и не поехала на Южный полюс.

— Да… на этот пароход люди впопыхах не садятся, — задумчиво произнес Барнард. — Что-нибудь известно о причине?

— Застукали на интрижке с женой декана. Очень скверная история.

— Прямо скажем, безобразная. Но, если разобраться, ничего зловеще-кровавого в ней нет.

— Номер три — генетик-вирусолог по имени Мейнард Блейн. Работает в биотехническом стартапе под названием «Advanced Viral Sciences».

— Что необычного в нем?

— Несколько лет назад бросил преподавание в университете Ратджерса и перешел в AVS. Выиграв при этом вдвое по зарплате. Щелк! Затем род его путешествий изменился. Щелк! Он холостяк. До ухода из университета ежегодно брал один отпуск и всегда проводил его в каком-нибудь круизе для холостяков. После перемены работы — никаких «кораблей любви». Вместо этого он два раза ездил в Дакку, столицу Бангладеша, дважды — в Нью-Дели, в Лагос и Нигерию. Щелк! Щелк! Щелк!

— Да, для отдыха эти места явно не подходят.

— Грязь, перенаселение, криминал, опасность инфекционных заболеваний.

— Ты говоришь так, словно сам бывал в этих местах.

Бауман только улыбнулся и продолжил:

— Где он останавливался? С кем встречался? Какие кредитные карточки использовал? И еще много чего.

— И что же?

— В каждой из своих поездок он встречался с тремя мужчинами. Один из них — вышедший на пенсию генетик из Англии по имени Йэн Кендалл. Второй — французский врач Жан-Клод Бельво, практикующий, представь себе, не где-нибудь, а в Нью-Дели. А третий — эпидемиолог.

— По имени…

— Дэвид Геррин.

Барнард от удивления непроизвольно открыл рот.

— Директор Антарктических программ.

— Именно, — подтвердил Бауман. — Ты явно захочешь продолжить с ним знакомство.

32

После ухода Барнарда Дэвид Геррин, сидя за своим столом, внимательно смотрел на висевшую на стене вставленную в рамку фотографию Дакки. Барнард спрашивал его о ней. «Стоит им узнать, что я оттуда родом, — думал Геррин, — они начинают задавать одни и те же вопросы». Это фото сделано в часы пик? Сколько людей живет в этом городе? Когда на город налетают тайфуны? На что похожи тамошние трущобы?

Из телевизионных новостей им известно о штормах, наводнениях, голоде, эпидемиях, геноциде, сотнях и тысячах жертв. Некоторые вспоминали благотворительный концерт, в котором участвовали очень известные музыканты и эстрадные артисты. Однако спустя короткое время большинству из них название этого города практически ни о чем не говорило.

«Как же мы были бедны», — думал Геррин, глядя на снимок и мысленно возвращаясь к недавнему визиту Барнарда. Бедны совершенно не так, как понимают термин «бедность» в этой стране. Бедняки здесь живут, как члены королевской семьи по сравнению с тем, как живут бедняки в его стране. Они приходят в определенные офисы раз в месяц, и им вручают там деньги, чистые и ничем не обремененные. За это они не делают ничего. Ничего. Жители Бангладеш не могут себе этого представить.

Он вспомнил себя сидящим возле своей матери — это были его первые воспоминания — на громадной, покрытой клубящимся вонючим паром свалке, простирающейся настолько, насколько хватает глаз. Это был его мир. Рассказать здешним людям о том, какой смрад стоял там, было невозможно, не хватало ни словесных, ни описательных средств: гниющая пища, разлагающаяся плоть, горящий хлам. И жара. Одна бесконечная компостная куча. Матери постоянно приходилось следить за ним, чтобы Дэвид не сгорел. Когда она находила что-либо съедобное — сердцевинку яблока, рыбью кость, кусок заплесневелого хлеба, — половину находки она съедала сама, а его заставляла съедать вторую половину.

Они жили в Караиле, самом худшем районе трущоб в Дакке. Он писал и какал где придется, когда появлялось желание. Вода по большей части была опасна для жизни. Дэвид, двое его братьев, две сестры и мать спали на земле под брошенным прицепом грузовика. Сам грузовик был заполнен другими людьми. Отца своего он не помнил — тот умер от брюшного тифа, когда Дэвид был совсем маленьким. Они снимали одежду с мертвых или с умирающих. Ели собак и кошек, когда удавалось их поймать. Он видел, как люди ели трупы.

Дэвид помнил, как умирала его мать от недоедания и дизентерии, когда ему было одиннадцать лет. Она ослабла настолько, что не могла двигаться; лежала до самого своего конца на куче грязного тряпья, облепленная мухами. После ее смерти обеих сестер увели мужчины, которые, как Дэвид узнал позже, до смерти насиловали некрасивых женщин, а красивых девочек продавали сутенерам. Он наблюдал из укрытия, как шайка грабителей убила одного из его братьев ради того, чтобы завладеть его одеждой. Они не хотели продавать рубашку и штаны, залитые кровью, поэтому задушили мальчика мягкой веревкой. Второй брат исчез однажды ночью, когда Дэвид спал, и с тех пор он никогда его не видел.

Дэвид постоянно чувствовал голод. Тело его всегда болело. Были моменты, когда ему казалось, что его кости горят, как в огне. Он весь покрылся чирьями, которые никогда не заживали и были постоянно облеплены роями мух. У него шла кровь из всех естественных отверстий на теле. Несколько дней он передвигался почти как слепой, а его изголодавшийся мозг едва мог соображать хоть что-то. Он почти постоянно был настолько слаб, что не мог постоять за себя, и люди постоянно этим пользовались. А он и сам относился подобным образом к тем, кто был еще слабее его.