Царский духовник - Владимир Лебедев

Молча простился князь со старцем и уехал в своей колымаге богатой ко двору царскому, а отец Сильвестр снова вошел к своим беднякам и убогим и снова стал их утешать и милостынею оделять. По-прежнему было ласково лицо его, по-прежнему мирен взор, по-прежнему тих и кроток голос. Только приметили его слуги, что на этот раз отец Сильвестр больше обычного обделял нищих казной и никого более к себе в хоромы жить не звал. А когда разошелся неимущий люд от старца Сильвестра, позвал он своих слуг немногих и разделил меж ними все свое богатство невеликое.

Как узнали слуги, что уезжает их старец из Москвы, что пришла на него опала царская, глубоко они запечалились. Стали один, другой и третий проситься за старцем в его изгнание внезапное, но никого не взял с собою старец Сильвестр.

- Буду я жить в монастыре дальнем отшельником простым, иноком бедным…

Когда вечер пришел, заперся старец Сильвестр в тесной горнице и там излил в молитве горячей перед святыми иконами всю скорбь свою. Но была та скорбь не о себе самом - себя не жалел благой старец, молился он и скорбел о всей земле русской, об отчизне своей, которой хотел до конца дней своих служить.

УЗНИК СОЛОВЕЦКИЙ

На Белом море, на одном острове каменистом и далеком стоит и теперь, и в древности стояла обитель Соловецкая. Братии в ней было немного, и все иноки вели безропотно тяжелую жизнь трудовую: ловили рыбу для трапезы монастырской, рубили лес дремучий, расчищали землю каменистую для посевов и огородов. Строг был устав в обители Соловецкой, долги были в ней службы и часты посты. Редко наезжали в обитель гости, и не было в ней дорогой утвари церковной, не было облачений пышных, и казначей обительский лишь одни медные деньги хранил у себя. Зато далека была обитель Соловецкая от всякой суеты мирской; кругом шумели только белопенные валы холодного моря, да хвойный лес рокотал сурово под налетом морского вихря.

Ранним утром на высоком камне, что выдавался с берега над самой пучиной морской, сидел в думе глубокой старый инок. Глядел он на пустыню водную, на гребни черных волн, над которыми носились только белокрылые чайки и падали вниз за добычей; глядел он на одинокое судно рыбаков монастырских, что под серым парусом быстро уходило вдаль, подкидываемое шумящими валами. Но не это море, не эту пустыню видел перед собою седой инок. Ему грезился далекий обширный стольный город земли русской, Кремль московский и его храмы святые. Видел он себя в хоромах царских среди бояр и князей, видел себя опять другом и наставником владыки московского.

Шумел холодный ветер, и брызги соленых волн морских летели прямо в лицо старцу Сильвестру. Ничего не примечал он и отдавался своим воспоминаниям скорбным… Как немного лет прошло, как много невзгод претерпел он за это время! День за днем припоминал он последние годы и с тихой печалью снова переживал все обиды и гонения, что выпали на его долю…

Под шум валов морских припомнил старец Сильвестр то утро непогожее, когда покидал он Москву по наказу царя Иоанна… На простой телеге, захватив скудные пожитки, выехал он из стольного города, перекрестился на золотящиеся в вышине кресты храмов кремлевских и никакой горечи не почуял он в душе своей. Уехал старец в бедный монастырь, верстах в ста от Москвы; встретили там изгнанника московского не очень приветливо, хотя обиды и утеснения не чинили. Мало-помалу снискал старец Сильвестр любовь игумена - помог ему знанием Писания Священного и другим опытом житейским. Стало ему свободно жить: была у него келейка укромная, светлая, никто старца не тревожил, и после шумного двора царского казалась старому священнику тихая жизнь монастырская раем земным. По-прежнему, из скудных достатков своих, делился он с нищими и болящими, коих в монастыре довольно было.

Изредка доходили до него вести и грамотки из Москвы - от Алексея Адашева, единого друга оставшегося…

Вспомнил старец, как однажды прислал ему грамотку Адашев, а в той грамотке говорилось, что молодая царица Анастасия Романовна Богу душу отдала. Сильно заскорбел тогда старец опальный: знал он, кого потеряла земля русская, кого потерял царь Иоанн в молодой царице, - потеряли они своего ангела хранителя земного… За время жития своего при дворе царском понял мудрый старец, что только молодая, добрая и кроткая царица могла утишать суровый дух и пылкий нрав царя Иоанна. Ведал старец, что в последние дни была к нему царица немилостива, но за то не винил он ее. Ценил он в ней кротость душевную, что приносила всей земле русской мир и покой. Шевельнулись в душе у старца Сильвестра предчувствия злые, боялся он недобрых советчиков царских, боялся дремавшей в душе молодого царя жестокости и властолюбия сурового.

Далее стал припоминать старец… В одно утро ненастное постучался к нему в келью какой-то парень, весь в лохмотьях, попросил милостыню. Приютил и обогрел его старец Сильвестр, и вот вынул из-за пазухи тот парень новую грамотку от Алексея Адашева. Как прочел ее бывший наставник царский, заныло у него сердце и горькая обида зажгла ему душу. Писал Адашев: “Да будет ведомо тебе, отец мой, что после смерти царицы молодой недруги бояре возвели на нас с тобой клевету черную: будто мы из злобы извели царицу зельем да колдовством. Распалился царь всем гневом своим неудержимым… Посылает он меня в Ливонию, на рать жестокую, а тебя, отец Сильвестр, хочет судить он судом святительским с митрополитом и епископами. Не ведаю я, чем та напасть кончится; чуется только мне, что не вернусь я из страны ливонской живым”.

Коротка была грамота, но после нее потерял покой опальный священник. Каждый день ожидал он - вот нагрянут приставы царские и повезут его на казнь лютую. Только в молитве одной находил он утешение…

И сбылись его предчувствия: приехал в монастырь посланец царский, отобрал у него все добро скудное и повез его далеко-далеко. Не считал старец скорбных дней пути долгого, подневольного… Наконец привезли его в обитель Соловецкую, под строгий начал поставили и на первых порах ни шагу не дозволяли ступить без надзора.

Потом, узнав его кротость и смирение, смилостивился над ним игумен и дал свободу полную.

И опять припомнилась старцу последняя весточка о друге любезном, об Алексее Адашеве. Тот же парень бойкий, любимый слуга Адашевых, добрался к опальному священнику и в далекую обитель, что среди волн морских стояла. На этот раз не привез он никакой грамотки, а только поведал старцу предсмертные слова господина своего. Рассказал верный слуга, как выехал Алексей Адашев в Ливонию воеводою царским, как верно и доблестно служил он царю Иоанну и как на него невзгода из Москвы грянула. Не глядя на заслуги Алексея, велел царь удалиться ему в город Юрьев и там в опале жить. Не выдержал немилости царской Алексей Адашев; муки душевные подорвали крепость телесную, зачах он и умер от недуга скоротечного.

Умирая, велел он холопу верному оповестить об его участи горькой старца Сильвестра. Горько плакал парень, говоря старому священнику о последних днях любимого господина. Передал он ему образок, снятый с груди новопреставившегося раба Божия Алексея. После того остался верный слуга адашевский в монастыре Соловецком; приняли его в послушники, а потом и постригли.

Все припомнил старец Сильвестр, и слезами затуманились его очи старые. Перед ним все шумело и бурлило холодное бурное море; вдали все виднелся серый парус лодки рыбачьей; гудел вихрь морской, осыпая солеными брызгами бледное лицо изгнанника московского, шептали бледные уста его молитву Господу Богу, молитву покорную…

Вдруг услышал старец чьи-то шаги, шуршащие по каменистому прибрежью. Обернулся он и увидел послушника монастырского, что торопился к нему и теперь взбирался на камень высокий, едва дух переводя. Встал ему старец навстречу и спросил:

- Не меня ли ищешь?

Перевел дыхание послушник и торопливо сказал:

- Иди за мной скорей, отец Сильвестр, нужда в тебе великая… Послал меня отец игумен и приказал тебе поспешить. Позавчера приехали к нам богомольцы на судне большом; привезли они много даров обители. Старший-то из них занемог в эту ночь, и кажись, готовится Богу душу отдать. Только не хочет он никому перед смертью исповедоваться, кроме тебя, отец Сильвестр. Так и говорит: “Знаю я - у вас в обители есть старец Сильвестр, опальный царя Иоанна. Пускай он мои грехи примет!”

Поспешно и безмолвно последовал старец за послушником.

Войдя в темную горницу заезжего дома, что монастырь для богомольцев выстроил, с тайной тревогою стал глядеть старец Сильвестр на того гостя, который позвал его.

На широкой лавке, покрытой пуховиком, лежал старик, изможденный недугом жестоким. На стене около изголовья недужного были повешены иконы в ризах золотых с каменьями драгоценными. Возле лавки стоял поставец дорожный, открытый; виднелись в нем кубки серебряные, чары хрустальные и всякая утварь богатая. Видно было, что приезжий богомолец не из простых был. Приметил старец Сильвестр и тяжелый боевой меч, в сторонке лежащий.