Человек в проходном дворе - Дмитрий Тарасенков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Верю.
“Охо-хо”, — подумал я.
— Я не про то, Рая… Вы что-то знаете. Расскажите мне. Моряк, который живет в моем номере, сказал, что Ищенко накануне смерти что-то писал. Потом порвал записку и выбросил. Мне кажется, что его кто-то преследовал. Он боялся, понимаете? Он хотел сообщить куда следует, и… тут его стукнули.
Танец кончился. Эх, как не вовремя! Может, вывести ее на улицу? Разговор предстоит серьезный. Нет, нельзя. Перемена обстановки может сбить ей настроение. Мне нельзя давать ей ни секунды передышки. Только вперед!
— Подождите! Сейчас они опять заиграют.
“Только б они не устроили перерыв”, — весь сжался я. Я почти гипнотизировал ее, так мне хотелось, чтобы она сейчас все выложила. Я рисковал многим, но, кажется, все шло нормально.
— Вы не думаете, что Сема будет ревновать? — прищурилась она.
Черт бы ее побрал с ее кокетством!
— Простит. Так чего он боялся, Раечка?
— Не знаю… Он просил меня… — она замолчала. Музыканты снова ударили в литавры. Запела труба.
— Ну же!
— Я тут с одним журналистом из Ленинграда… ну, он поцеловал меня на бульваре. А Ищенко видел. Он и Семена знал, часто болтал с ним, когда тот приходил ко мне на дежурство. Он с ним так добродушно разговаривал! А Сема, он лапоть… И Ищенко пригрозил, что все расскажет Семе, если я не выполню его просьбы. Он был очень подлый человек, а я к Семе хорошо отношусь, больше, правда, как… ну, по-матерински, что ли. А он ревнует ко всем, вы знаете. Я не хотела скандала. Только вы ничего ему не говорите, вы обещаете?
— Обещаю.
— Я даже не знаю, зачем я вам все это рассказываю.
Вокруг толкались танцующие пары, и я наклонялся к самому лицу Быстрицкой. Ее волосы щекотали мне щеку. Она говорила шепотом.
— Просьба была очень странная… Он разыскал меня на пляже и сказал, что ему нужно, чтобы я шла за ним. Почти рядом, но за ним. Он объяснил, что должен встретиться с одним человеком. И чтоб я стояла неподалеку. На виду. А если они пойдут куда-то, то чтобы следовала за ними.
“Неужели все так просто? — подумал я. — И все сейчас выяснится?”
— Как он это объяснил?
— Он сказал, что тот человек должен ему деньги. Крупную сумму. И не хочет отдавать. И что он может затеять драку, а я буду свидетельницей. Мне очень не хотелось идти, но он… Ну, словом, то, что я вам говорила…
“Нет, все совсем не просто, — подумал я. — Ищенко хранил свою тайну как зеницу ока”.
— Что было дальше?
— Мы пошли. Он торопился и поглядывал на часы: наверное, опаздывал. Я еле поспевала за ним. Так мы прошли центр.
— Дальше.
— Дальше все. Около проходного двора меня остановил Сема, он шел по улице навстречу. Он спросил, куда я спешу. Я сказала: “Не твое дело”. Он стал спрашивать, почему у меня такое расстроенное лицо. Я совсем не хотела, чтобы он увязался за мной. Я стала ему грубить, но он не отставал. И я не свернула во двор за Ищенко, потому что думала: он там остановился и поджидает меня… И все.
— Вы стояли с Семеном возле проходного двора?
— Да.
— Кто-нибудь свернул в него после Ищенко?
— Полминуты спустя. Мужчина. “Суркин”, — решил я.
— Вы бы его узнали?
— Да. У него одна рука больная какая-то, он ее наотлет держит.
“Он, — подумал я. — И все благополучно накладывается на его показания”.
— Больше никто не проходил мимо вас?
— Нет. Я еще машинально следила. Только этот с рукой прошел.
“Все точно, убийца двигался навстречу”, — подумал я.
— Вы не заходили потом во двор?
— Нет.
— Где была назначена встреча?
— На площади. Там, где стоянка автобусов. Я потом пошла туда кругом, по улице, потому что Сема не отставал от меня, но Ищенко там не было.
Вот где была ошибка в моих расчетах. Не во дворе, а на площади. Значит, убийца встретил его на пути к месту свидания. Напрашивался еще один вариант: Ищенко шел на встречу, но не с Кентавром, а Кентавр помешал ей осуществиться, потому что от нее зависела его судьба. Но откуда он мог знать о встрече? Да и, судя по всему, Ищенко боялся именно того человека, к которому шел… Потом я вспомнил, что последние дни Черкиз приводил автобус на несколько минут раньше расписания. Если он Кентавр и ему надо перехватить Ищенко на пути к остановке, все совпадает. “Но фокус с фотоаппаратом он проделать никак не мог, — подумал я. — Мимо”. Потом вдруг без всякой связи с предыдущим у меня мелькнула мысль: “Суркин коллекционировал военные регалии, каски и всякую дрянь. И у него могло быть два одинаковых кастета…” Но здесь я снова упирался в фотоаппарат. “Ладно, — зло подумал я. — Хватит играть в угадайку. Мне нужны факты. Фа-акты!”
— Проходным двором ведь ближе идти? — спросил я.
— Ага. Все местные им пользуются, если идут из этой части города. А курортники, я заметила, так не ходят, они всегда в обход. Редко кто знает. Он длинный, как переулок, — ворота, и сразу поворот такой: приезжие думают, что двор глухой. Тупик.
— Понятно, Раечка… А почему вы в милицию не заявили?
— Но я ж толком ничего не знаю. Того человека я не видела. Да и боюсь я, на меня и так косо смотрят… Прицепятся, все надо будет рассказывать, и про журналиста… и до Семы дойдет. Не хочу, не хочу!
Вот дуреха. Боится. А ведь знает о работе милиции не понаслышке: все-таки гостиница.
— Поймите, Раечка, убийца гуляет на свободе. Ваш рассказ может помочь следствию.
— Чем?
— Не знаю. Но там разберутся… Между прочим, отличные джазисты в этом ресторане. Мы уже четыре танца станцевали и не заметили.
— Устали?
— Что вы! Просто Семен там один скучает.
— Ну, идемте, — неохотно сказала она.
Семен сидел хмурый и прикуривал одну сигарету от другой. Он старался не смотреть на меня.
— Не сердись, Сем! Мы ж с тобой договорились, что я не играю в эту игру.
— Может, к нам пересядете? — предложил Семен, решивший быть мужчиной.
— Спасибо, я к своему Бушу пойду, а то он обидится.
Буш держал в руке рюмку.
— Милая девочка, — сказал он. — С которой вы танцевали.
— Плохих не держим.
И тут же я подумал: “Почему Буш сказал “айн секунд”, когда я предложил заказать коньяк? Он же не знает немецкого языка… Впрочем, я становлюсь слишком подозрительным. Это довольно распространенное выражение”.
— Познакомите?
Тут я заметил, что он пьет из второго графинчика, а первый уже пустой. Ого! Третья космическая.
— Застолблена.
“Так, — думал я. — Их всех можно исключить. Человеку незачем ходить на свидание с соседом по номеру. И Буша. Он сказал правду про третье число”.
— Ваше здоровье! — сказал Генрих Осипович.
— Ага.
“Исключить? А фотоаппарат?..”
Глава 28. Войтин пишет письмо
Генрих Осипович остался в ресторане. И Пухальский был там со своим “фарцовщиком”, когда я уходил.
На улице было темно. Фонари, как нарочно, горели вполнакала. Красухина я не видел, но знал, что он на расстоянии следует за мной. Мы кружили по городу. Я садился на скамейки, подолгу простаивал возле освещенных витрин. Хвоста не было.
Когда я стоял у окна часовой мастерской (внутри горел свет, а вдоль стен выстроились часы различных систем в футлярах в человеческий рост, в них качались начищенные медные маятники, вспыхивая в свете электрической лампочки под потолком, — часы жили своей механической жизнью в отсутствие человека, и это производило жутковатое впечатление), а младший лейтенант стоял, скрывшись в густой тени дерева (я видел его боковым зрением), — в этот самый момент из переулка вынырнул пошатывающийся парень и пошел на меня.
— Сигаретки нету?
— Есть.
Я вынул пачку. Непослушными пальцами он выудил из нее сигарету.
— Корову бы надо с подойничком.
— Под “подойничком” подразумеваете спички?
— Ага. Кругло говоришь.
— В школе научили.
Я стоял вполоборота к нему и продолжал глядеть в окно мастерской, но был весь как пружина.
— Грабануть хочешь?
— Что?
— Ничего… А то смотри милицию крикну. У нас тут быстро.
Я засмеялся, но по-прежнему был готов поймать любое его движение. Он прикурил. Погремев спичками, вернул коробок. И отвалил: спотыкаясь, пошел своей дорогой. Уф!
Возле гостиницы я напился газировки из светившегося изнутри автомата.
— У вас трехкопеечной монеты нет? — окликнул я младшего лейтенанта, остановившегося невдалеке. — У меня одни копейки, а хочется с сиропом.
Он приблизился.
— Ступайте отдыхать, — тихо сказал я, перебирая монеты у него на ладони. — Сегодня уже ничего не будет.
— А в гостинице?
— Там мне бояться нечего. Идите.
Перед тем как войти, я оглянулся: он стоял возле автомата и провожал меня глазами.
Я пересек вестибюль и поднялся по лестнице на второй этаж. Зеркала на площадках были глубокими и таинственными. В пустом полутемном коридоре возле досок я уронил платок, закурил и нагнулся, подсвечивая себе спичкой. Фотоаппарата не было. Я отодвинул доску. Пусто. “Что за фокусы? — подумал я. — Моя “Смена” появляется и исчезает когда ей вздумается. Вернее, когда кому-то вздумается. Мистика, спиритизм!” Я тщательно отряхнул платок, спрятал его в карман и свернул по коридору к столику дежурной.