Отпуск по ранению - Вячеслав Кондратьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, – кивнула Тоня.
– Так-то, Игорек, – начал Володька вроде спокойно. – Выходит, мое место ты занимаешь в институте.
– Ну почему? Просто мне повезло, – сказал Игорь, уже с некоторой опаской поглядывая на Володьку.
– Просто повезло, просто отсев? Здорово получается… А я сегодня девчонку в армию проводил… Маленькую такую, хрупкую. Связисткой будет… Добровольно пошла, между прочим. А ты знаешь, сколько катушка с проводами весит? И как таскать она ее будет? Да под огнем, под пулями? – Володькины глаза сузились, губы подрагивали. – Нет, вы здесь ни хрена не хотите знать, вы тут… с соломинками. Вам плевать, что всего в двухстах километрах ротные глотку рвут, люди помирают… Эх, тебя бы туда на недельку!.. – потянул Володька руку к лицу Игоря.
– Знаешь что, иди-ка ты за свой столик. Посидел, и хватит, – приподнялся Игорь и отвел Володькину руку.
– Погоди, погоди… Не торопись, – растягивая слова, произнес Володька, а потом, резко встав, ударил Игоря по щеке. – Это тебе за институт, а это за то, что в тылу укрываешься, падло. – И второй раз тяжелая Володькина рука выдала пощечину.
Игорь замахнулся, но Тоня встала между ними:
– Не отвечай! Ты можешь задеть ему рану. Он сумасшедший! Разве не видишь!
Несколько мужчин, сорвавшись из-за столиков, подбежали к ним. Кто-то схватил Володьку за руку, кто-то за плечо.
– Нельзя так, товарищ военный, – сказал один из них.
– Успокойтесь, успокойтесь, – уговаривал другой.
Но Володька завопил:
– Руки! Прочь руки! – и стал вырываться. – Ах, гады, рану…
Володька разбросал державших его людей, отскочил к стене, резко бросил руку в задний карман. Секунда – и ствол "вальтера" черным зловещим зрачком уставился на окружавших его людей.
– А ну, по своим местам! Живо!
И люди стали медленно отступать к своим столикам – зрачок пистолета и сумасшедшие, выпученные Володькины глаза были достаточно выразительны, чтобы сомневаться, – этот свихнувшийся окопник и верно начнет палить… Когда все отошли к своим столикам, Володька скомандовал:
– А теперь слушать мою команду! Встать! Всем встать! И две минуты – ни звука! Помянете, гады, мою битую-перебитую роту! И ты встань, Сергей. Гляди на часы. Ровно две минуты! Там все поля в наших, а вы тут… с соломинками…
И люди поднялись. Кто неохотно, с кривыми усмешечками, кто быстро. Молодые ребята, призываться которым, глядели на Володьку с восхищением: "Во дает фронтовик!.." Кто-то сказал, что они бы и так помянули его роту, зачем пистолет?… Один начальственного вида мужчина поднялся с ворчанием:
– Безобразие, распустились там…
– Не тявкать! Влеплю! – резанул Володька, направив пистолет в его сторону, и тот поневоле вздрогнул, а Володька, кривясь в непонятной улыбочке, водил пистолетом по залу – затвор не был взведен, но никто этого не заметил…
Сергей смотрел на часы – ему, видимо, все это казалось забавным. Тоня стояла почти рядом с Володькой и глядела на него в упор без всякого страха, только тяжело дышала…
Но не прошло и двух минут, как вбежала Римма:
– Сергей Иванович! Внизу патруль вызвали! Я вас черным ходом!
Сергей бросился к Володьке, схватил за локоть, и они покатились вниз по крутой, узкой лестнице… Выбежав во двор, рванули влево. Выскочили они со дворов где-то около "Арагви" и скорым шагом стали спускаться к Столешникову переулку. Там, смешавшись с людьми, прошли немного, потом остановились и закурили.
– Ну, вы даете, сэр… – усмехнулся Сергей. – А если б патруль?
– Черт с ним! Кого я теперь могу бояться? Это ты понимаешь? – Володька сказал это без рисовки, просто и как-то уныло. – Для чего ты повел меня в этот кабак?
– Как для чего? Посидеть, выпить… поговорить.
– Нет, Серега, не только для этого…
– Может быть, – неопределенно произнес Сергей, усмехнувшись и сломав папироску в пальцах. – Ладно, пошли…
* * *Три дня после этого отлеживался Володька дома, сходив только на перевязку. Идя в поликлинику, прошел он мимо своей и Юлькиной школы. Сейчас там находился пункт формирования, у калитки стоял часовой, а во дворе он увидел две большие воронки – рыжая развороченная земля… И то, что на передовой казалось обычным, здесь, на родной Володькиной улице, всего в одном квартале от его дома, представилось ему неправдоподобным.
Дальше прошел он мимо старинного особняка, в котором до войны была психбольница, с примыкающим к нему садиком. В этот садик забирались они с Юлькой через дырку в заборе. Вечерами был он пуст, темен, и они могли без опаски, пристроившись на одной из скамеек, целоваться… Сейчас забора не было, и садик со срубленными, наверно на дрова, деревьями был доступен взору, и эта открытость сняла былую таинственность с его дорожек, деревьев, скамеек, которых, кстати, тоже уже не было.
В поликлинике Володьку пропустили без очереди. Хирург, обработав и перевязав рану, сказал:
– Вы должны оформить отпуск, иначе я не имею права принимать вас больше.
Потом, глядя на Володьку тоскливыми глазами, он спросил, как дела на фронте. Володька пробурчал в ответ нечто невнятное.
– От моего сына уже месяц нет писем…
Врач вопросительно поглядел на него, и Володька поспешил его успокоить: месяц – это не страшно, сейчас еще распутица и перебои с почтой вполне закономерны…
Валяясь дома на диване, Володька думал: для чего все-таки Сергей повел в "коктейль"? Должен же он был предполагать, какие чувства вызовет у Володьки этот кабак… А Сергей ничего не делает просто так.
– Мама, – спросил он мать, – что ты думаешь о Сергее? Сегодня о нем?
– Сережа для меня многое сделал, я говорила тебе… Не забывал он и тебя эти годы. Он порядочный человек, Володя…
Он усмехнулся… Для его матери мир делился на порядочных и непорядочных.
Мать продолжила:
– Он пошел добровольно на финскую, он женился на Любе. Не знаю, Володя, кроме хорошего, я ничего не могу сказать про Сережу. Да разве ты сам не знаешь его?
– Теперешнего не знаю. В нем появилось что-то…
– Это тебе кажется… Сейчас тебе все видится не таким. Я понимаю, но это пройдет…
Но это не проходило… Все Володьке казалось каким-то не таким. Оформив отпуск – сорок пять дней с обязательным амбулаторным лечением, – он получил в домоуправлении продовольственные карточки, и, когда показал их матери, та несказанно обрадовалась:
– Ты получишь продукты за весь месяц! Понимаешь, они не вырезали талоны за прошлые дни… В общем, держи сумки и отправляйся в магазин.
Инвалидный магазин находился у Сретенских ворот, и Володька затопал по знакомой с детства Сретенке, довольно многолюдной, и вглядывался в прохожих в надежде, а вдруг встретит кого-нибудь из школьных ребят или хотя бы девчонок. Из девчонок ему хотелось бы увидеть Майю, в которую с восьмого класса сразу влюбились все ребята, – она пополнела, у нее стала умопомрачительная походка, ее бедра почти взрослой женщины колыхались так, что мальчишки столбенели и как загипнотизированные не могли оторвать от нее глаз, когда величаво, чувствуя свою силу и прелесть, Майя проходила мимо. Снилась она и Володьке на Дальнем Востоке – часто и сладко-мучительно.
Проходя около "Урана", подивился он на рекламы и на то, что крутят тут фильмы, несмотря на войну. Повернув голову налево, увидел очередь в пивной бар, находящийся в переулке, и сразу сметало губы сухостью и страсть как захотелось выпить пивка, но он прошел мимо.
– Садись, садись. Мы сейчас тебя мигом отоварим за весь месяц сразу. Чего тебе, раненному, ходить несколько раз? Верно? – говорил Володьке директор магазина, мужчина лет тридцати, с розовой физиономией и мутноватыми глазками, в кабинет которого он вошел, чтоб прикрепить карточки.
Володька молчал, не очень-то тронутый лебезящим тоном директора, и смотрел на него угрюмо, думая, что такого здорового бугая неплохо бы на передовую – жирок спустить.
– Значит, заместо мяса у нас селедка сегодня, но какая! Залом настоящий! Ну, за жиры я тебя, конечно, сливочным маслицем отоварю. Зина! – крикнул он, и сейчас же вошла полноватая молодая продавщица. – Обслужи товарища… Да водочки, разумеется, получишь бутылочку. Отдай сумки-то, она тебе все завесит… Да, за крупы гречку получишь. У нас в магазине все первый сорт. Знаем, кого обслуживаем: фронтовиков, защитников наших…
– А ты что ж… не там? – спросил Володька в упор, сузив глаза.
– Я бы с радостью! Не берут. Язва проклятая! Жрать ничего не могу. Казалось бы, все в моих руках – жри сколько влезет, а не могу.
– А водочку можешь, – скривил Володька губы.
– Водочку могу. Ну, будь здоров. Отоварил я тебе на все сто, – заерзал директор на стуле.
– Ну, спасибо, – промычал Володька, а сам подумал: "Попробовал бы ты, гад, отоварить меня не на все сто, я показал бы тебе что почем". Умел Володька качать права.
Да, раздражение против всего, что он видел в Москве, не проходило. Он понимал, что причиной этого его растрепанные нервишки и голод, который он не переставал ощущать, – ему не хватало хлеба. Поэтому, придя домой, он, не дождавшись обеда, который сегодня должен быть роскошен благодаря полученным им продуктам, не выдержал и навалился на хлеб. Он сидел и медленно жевал черняху и дожевал перед обедом всю свою пайку в восемьсот граммов…