Кавалер по найму - Telly

— Я тоже... Пустое. Концы в воду. Никаких следов.

— Это точно, — мрачно кивнул следопыт. — Никаких. Если бы что-то было, я бы углядел, почуял бы.

Комбат встал, пересек комнату, достал с книжной полки старый, обтянутый красным коленкором альбом, раскрыл его, положил на стол:

— Она хорошая девочка. Посмотри.

Я покосился на серый картон, в широком шершавом поле которого, аккуратно заправленные уголками в полукруглые прорези, лежали четыре черно-белые фотографии, и покачнулся на стуле.

На двух из них я увидел симпатичную, стройную девочку на лоне природы, среди прозрачного березового леса. Третья была сделана в концертном зале сцена, девочка в прозрачной балетной пачке исполняет прощальный поклон, выставив вперед стройную ножку и забросив руки назад: в ее гладко расчесанных на прямой пробор темных волосах, туго стянутых на затылке, — отблеск фотографической вспышки. Последний снимок сделан на улице: она с букетом цветов, зажатых на сгибе локтевого сустава.

...Да, в чертах красивого юного лица можно было, скорее, угадать, нежели увидеть не слишком радостную перспективу: ведь это была именно та серая мышка, что сидела за стеклом, представляя перформанс под названием "Одиночество женщины".

Ледяной душ в ванной следопыта заметно освежил меня и вернул в то состояние, которое позволяло сесть за руль. Впрочем, выпил я немного, граммов сто от силы, и чувствовал себя вполне сносно — тем более во дворе старого дома уже блуждал тот рыжеватый предвечерний свет, который так взбадривает всякую ночную птицу, заставляя кровь быстрей нестись по жилам.

Я залетел на минутку домой сменить оперенье — легкий полотняный пиджак, черная майка, светлые брюки — и спустя полчаса уже приземлился в знакомом переулке, как раз напротив стекла, которое было забрано серой броней опущенного жалюзи.

По мраморным ступенькам, ведущим в офисные апартаменты, сходила девочка, отстоявшая, как видно, свою секретарскую вахту за стойкой регистрации; узнал я ее не сразу — она изменила не только прическу, но и цвет волос. Светлый, пепельный тон шел ей больше, нежели теперешний темно-каштановый, придававший ее внешности посторонние, совсем не свойственные невзрачному облику маленькой юркой эфы черты.

Я помахал ей рукой, она посмотрела в мою сторону, щуря близорукие глаза, и, узнав, без видимой охоты кивнула.

— Как поживают мои деловые партнеры? — спросил я, протягивая ей пачку "Голуаза", но она мотнула темной головкой и извлекла из сумочки плоскую, украшенную изображением трепетной мимозы пачку тонких дамских сигареток.

Я дал ей прикурить.

— Какие партнеры? — выдохнула она вместе с дымом и тут же спохватилась, припомнив, о ком именно из множества деловых людей, населявших офисное здание, идет речь. — Ах эти... Нет, они больше не появлялись. Я же говорила, странные они какие-то.

— Да уж, есть немного, — согласился я, подумав о том, что догадка, мелькнувшая в голове в тот момент, когда я сидел за столом Селезнева и поглаживал по гордой голове бронзовую птицу, оказалась верной: офис был снят под одно конкретное дело.

Она часто затягивалась, настороженно стреляя по сторонам глазками.

— Ждешь кого-то? — спросил я.

Она отозвалась неопределенным жестом, легким движением поправила прическу, явно уложенную опытной рукой мастера.

Вопрос так и остался бы без ответа — не появись за толстым дверным стеклом знакомая мне фигура.

Суханов, прикрыв дверь, с оттенком недовольства и недоумения глянул на девочку, она, чуть разведя руки в стороны, отозвалась извиняющимся взглядом: я ни при чем, он тут случайно оказался.

Этот короткий немой диалог выдавал в них людей, связанных более тесными узами, нежели простое учрежденческое знакомство.

— Слушай, Суханов, — начал я деловым тоном, — тебе имя Вали Ковтуна о чем-то говорит?

— Семь-На-Восемь? Что это ты вдруг о нем вспомнил? — Он нервно хохотнул. — Его же давно нет в деле... Я с ребятами из твоего агентства в неплохих отношениях, так что в курсе. Этот рябой парень занял твое место рядом с клиентом. И достаточно долго его занимал. Не знаю, может быть, Ковтун до сих пор при нем. Но в наших краях он давно не появлялся.

Тут ты ошибаешься, коллега, подумал я и завязал себе узелок на память;- снестись с Денисовым, — возможно, он по своим каналам выяснил то, о чем я его просил прошлой ночью.

— Пропустим по рюмке? — кивнул я в направлении клуба.

— Да нет, — напоровшись на свирепый взгляд секретарши, со вздохом отказался он. На самом деле выпить он был не прочь, желание на мгновение всплыло в его глазах и тут же исчезло. — Дела...

Девочка, молча кивнув мне на прощанье, пошла к припаркованной в начале переулка красной "тойоте".

— Хочешь совет по старой дружбе? — спросил я.

— Ну?..

— Ты с этой Echis carinatus поосторожней. Песчаные эфы — очень симпатичные маленькие змейки и даже трогательные. Но жутко ядовитые. Так что в любой ситуации старайся крепко держать ее голову и не позволяй укусить.

Суханов сумрачно и напряженно смотрел выше моего плеча — змейка уже заползла в машину и запустила двигатель.

— Я запомню, — кивнул он. — Заметки натуралиста?

— Типа того... Я ведь по первой профессии биолог.

Когда они уехали, я двинулся к клубу, из дверей которого в переулок тек характерный запах ресторана. Впитав его, я испытал приступ голода и направился к тонированной стеклянной двери-вертушке. Приосанившись при виде охранника и застегнув пуговку пиджака, я ринулся в суши-бар. Но парень сделал деликатный и в то же время властный жест рукой — стоп.

— Слушай, друг, не надо, а? — поморщился я. — Жрать хочу просто до смерти.

Наверное, в моих интонациях было нечто такое, что парень покачал толовой и отступил в сторону. Спустя минуту я уже сидел за мраморным столиком напротив узкоглазого повара. Когда он уложил перед собой на фарфоровую доску тушку рыбьего мяса, исходящего живыми соками, и поднял тонкий нож, готовясь, согласно ритуалу, насекать продукт на бумажно тонкие ломтики, я махнул рукой: не стоит.

Отшатнувшись и от греха подальше упрятав руку с ножом за спину, он с изумлением наблюдал за тем, как я, придвинув к себе доску, подхватываю руками большой кусок сырого рыбьего мяса, рву его зубами на части, причмокивая, сосу из тушки живой сок, — пиршество заняло не более пары минут.

— Извините, — встряхнулся я, обтирая салфеткой лоснящиеся рыбьим жиром пальцы. — Что-то на меня накатило... Странно. Рыба вообще-то не входит в мой рацион.

Отдышавшись, я расплатился, оставив ошарашенного повара-японца в застывшей позе у столика, и направился в бар. Оглядевшись в душистом полумраке, я понял, что сегодня мне определенно сопутствует удача.

Маэстро сидел на высокой табуретке, облокотившись левой рукой на стойку, и болтал обутыми в римские сандалии ногами. Три пустых стакана перед ним говорили о том, что даром время он не терял.

— Привет, что будешь пить? — спросил я, усаживаясь напротив и принюхиваясь к парам, витавшим над стаканами. — Понятно — виски... — Я сделал бармену знак. — Еще пару.

Стаканы приплыли к нам с противоположного конца стойки.

— Как поживает произведение искусства? — спросил я.

— А что ему сделается? — пожал плечами маэстро и бросил взгляд на часы. — Через полчаса начнется вечерний сеанс. Для внутреннего, так сказать, пользования. Туда, в ресторан, выходит еще одно стекло.

Я прикрыл глаза, восстанавливая в памяти антураж выставочной колбы, в которой сидела подопытная мышка. Да, задняя стенка тесного помещения была забрана широкими жалюзи. Понятно. Когда зал начинает заполняться публикой, этот железный занавес поднимается, и люди, потребляя ужин, могут наблюдать за тем, что происходит за стеклом.

Не думаю, что они видят нечто интересное. Возможно, мышка читает, лежа на кровати. Или принимает душ. Или ест. Или просто смотрит сквозь стекло в зал — на то, как едят другие.

— Мне надо с этой девочкой переговорить.

Маэстро поднял на меня изумленный взгляд и покачнулся на табуретке.

— Да вы что!.. Туда — особенно вечером — доступ закрыт.

Ах да. Одиночество женщины. Таковы законы жанра.

— Я мигом. Это не нарушит таинство твоей инсталляции.

— И речи быть не может.

Я сполз с табуретки, окинул собеседника взглядом: рыжие сандалии из тонкой мягкой кожи, просторные, сливочного оттенка брюки, прикрытые ниспадавшим до колен балахоном. Ткань легкая, типично летняя, это облегчает дело. Равно как и то, что он сидит вполоборота ко мне, широко расставив ноги.

Туда, между ног, я и протянул руку — так сдавил его мошонку, что маэстро, тонко и протяжно взвыв, распахнул рот, а водянистые его глаза налились кровью.

Перипетии мирной беседы от внимания бармена не ускользнули. Бросив протирочную тряпку, он приблизился к нам и деликатно склонил к плечу обрызганную сединой голову.