Летний дождь - Вера Кудрявцева

«Любишь песни наших предков?» — зазвучал опять в памяти голос Тани. Эту пластинку они покупали вместе. Шли как-то по Калининскому, заглянули в магазин грамзаписей. Среди какофонии звуков вдруг этот высокий задушевный голос:

Выйду ль я на ре-е-е-е-ченьку?Выйду ль на широ-о-о-кую?

И Сергей тогда, держа Таню за руку, ощущая касание ее волос на своей щеке, вдруг представил себя добрым молодцем, ведущим в хороводе на зеленом берегу реки красну девицу — Таню. И тянул ее, проталкиваясь сквозь толпу, на этот голос.

— Любишь песни наших предков? — усмехнулась она.

— Мама любит, для нее собираю, — почему-то соврал он тогда. А почему соврал? Разве в этом есть что-то стыдное?

Опершись о черенок лентяйки, он вспомнил и другие случаи, когда, подлаживаясь под вкусы Тани, изменял себе по мелочам.

«Тряпка! Так тебе и надо!» — и замахал лентяйкой под диваном, под буфетом.

Выйду ль я на ре-е-е-е-ченьку?Выйду ль на широ-о-о-кую?

вопрошала песня.

— Выйду! Выйду на широкую! — пообещал решительно Сергей и вдруг замер: «А что, если?» — и глаза его посветлели, весь он как-то расправился, подтянулся и стал и правда похож на того доброго молодца, который звал, звал его за собой.

И чем дольше слушал Сергей песню, тем больше и больше хотелось ему туда, в ту самую глубинку, к тем людям, в сердце которых родились эти задушевные слова: «Выйду ль я на реченьку?», туда, на периферию, как высокомерно говорят обо всем, что не столица, иные москвичи.

«На периферию!» — собирал Сергей лихорадочно чемодан, и слово это звучало сейчас для него как — на простор, к людям! Подальше от этой свадьбы в джинсах! «На широ-о-окую!»

От станции, небольшого деревянного дома-теремка, выкрашенного в ярко-желтый цвет, он шел пешком. Длинноногий сосняк скоро кончился, и перед Сергеем открылось округлое пшеничное поле. Проселочная дорога разрезала этот огромный каравай на две равные краюхи, и над всем этим висела предавгустовская синева.

Поднявшись на самый пик пшеничного каравая, Сергей ахнул: будто на детском рисунке, раскинула руки-крылышки деревушка. К самой речке пятились пузатые, как созревшие арбузы, огороды. А за речкой опять начинался сосняк, убегающий в сизую даль.

От речки, голоплечий, в закатанных по колено штанах, вразвалочку шел со связкой прозрачных жирненьких пескаришек парнишка лет десяти. Поравнявшись с Сергеем, он даже глазом не повел: мало ли, мол, приезжих бывает в их краях об эту пору.

Сергей спросил:

— Мальчик, это и есть деревня Брусянка?

— Ну, — ответил парнишка и солидно зашагал рядом.

— Знатный улов, — кивнул Сергей на связку пескаришек.

— A-а! — махнул парнишка небрежно рукой. — Так, кошке на понюшку.

— А у вас точно живет, — заглянул Сергей в записную книжку, — Агафья Степановна Пронина?

Сначала ему почему-то понравилось, что она очень смутилась, эта девушка со странным именем Таля. А спустя мгновение понравилось смотреть на нее. И он смотрел и удивлялся, что ее имя так соответствует внешности. Таля… Что-то весеннее, тающее, мягкое слышится в этом имени. Светло-русые волосы, прозрачные глаза. Таля… Такие глаза обычно меняют оттенки в зависимости от цвета одежды, неба, леса. Сейчас они отливают синевой, потому что Таля сидит у ярко-синей занавески окна.

Он смотрел на нее, она смущалась, а бабушка Агафья Степановна, польщенная, что из самой столицы гостенек к ней пожаловал, говорила, говорила, не умолкая:

— Как же без самовара-то? Счас наставлю самовар, почайпьем, а уж потом за дело… Таля, мила дочь, спустись-ка в погреб, огурчиков, грибков, варенья принеси. Да и наливочки смородишной — попотчуем гостя-то. Бывали, бывали у меня городские-то, записывали мое пенье, тоже стюденты все. А из Москвы не бывали, врать не буду. Уж я тебе попою…

Посвистывал на столе самовар. Таля спряталась за ним, и Сергей, чтобы спросить ее о чем-то, заглядывал то за один бок самовара, то за другой.

Разговаривал и думал одновременно: «Вот я, оказывается, какой! Верно, что самая большая загадка для человека — он сам. Сутки назад страдал, маялся. И вот уже играю в прятки с незнакомкой…» Правда, сутки эти, за которые он успел проехать полстраны и перезнакомиться с уймой народу, казались ему целой вечностью. Они словно отдалили от него Таню с ее неожиданной свадьбой, отстранили, отодвинули.

И вот он здесь, в далекой деревушке, сидит в чистенькой горенке за самоваром и ему нравится и слушать певучий голос бабушки, и смотреть в прозрачные глаза внучки.

— Ваш идеал? — спросил он Талю, кивнув на портрет женщины, грудь которой вся в орденах. Цветная обложка журнала, вставленная в рамку, висела на самом почетном месте на стене.

— Это моя мама, — будто не заметив иронии, просто ответила Таля.

— О-о! А вы похожи на маму! — чтобы скрыть неловкость, воскликнул он.

— Ой, нет! — вступила в разговор бабушка. — Таля у нас — вся в отца — и статью, и обличьем… Не пожилось вот только отцу ее, сынку моёму молодшенькому, — привычно вздохнула Агафья Степановна. — Старший-то, во-он он на карточке снятый, в войну сгинул. И молодшенькому не пожилось. Таля, налей-ка гостю горяченького!

— Это я его привел! — заглянул в распахнутое окно давешний парнишка.

— Айда почайпей с нами, Тимушка!

— He-ка, сытый я, бабушка Аганя!

— А каральку хошь?

— Ну! — Влез парнишка по пояс в окно, потянулся за кренделем и спросил приезжего шепотом: — Сговорились насчет песен-то с бабушкой Аганей?

— Ну, — ответил ему тоже шепотом, и оба засмеялись.

Ох, да скука-печаль на чужой стороне.Плакать я не смею, тужить мне не велят.Только велят помаленечку вздыхать.Сяду я на лавочку, подумаю одна…

Вращаются катушки в магнитофонной кассете. Покачиваясь в такт песне, поет Агафья Степановна. С чувством поет, прикрыв глаза, видя сейчас что-то свое, одной ей ведомое. И ни с чем не сравнимое волнение охватывает Сергея: вот сейчас, в это мгновение, рождается подлинник, маленький шедевр. Ах, как мы богаты и как расточительны! Отыскать, заметить, не пройти мимо, запечатлеть, записать, сохранить! Он сделает это! Он посвятит этому жизнь!

…Весь народ гуляет, моёва дружка нет,Мой-то разлюбезный во зеленом саду…

Он смотрит на Талю, и ему кажется, что это про нее песня, про ее печаль — так слушает она, глядя куда-то в зеленую даль за окном.

…Мой-то разлюбезный во зеленом саду,Щиплет, ломает зеленый виноград…

— Таля, — прерывает песню Агафья Степановна. — А ну-ко помогай-ко мне! Знат ить и она все мои песни. А голос-то покрасивше моёва будет. Ох, парень, испортила я тебе, однако, — спохватилась старуха, взглянув на магнитофон. — Ну, давай, нето, сызнова. Таля, садись-ка рядом, подсобняй!

— Нет, бабушка, твой голос нужен-то. Да и некогда мне, вы уж без меня! — И выскользнула из избы. И сразу прострекотал за окнами мотоцикл.

— Аккуратнее, мотри! — высунулась из окна Агафья Степановна.

— Ох, наказанье — деваха, а гонят, аж пыль столбом!

— Таля на мотоцикле? — удивился Сергей.

— Она! И на мотоцикле, и на тракторе, и на комбайне — хошь на чем: села и покатила! Не гляди, что быдто тихоня! К дояркам, мотри, наладилась: культурой она у нас пока управлят. Городская в клубе да в той в избе-читальне робила. Уехала. Тальку и посадили на культуру-то. Она и хлёшшется! На мотоцикл и айда! То к дояркам, то в поле. Все выступат, выступат, людей от работы отрыват, отрыват. Ой, она у нас така грамотейка! На медаль школу кончила, дале учиться загадывала, да вот…

— А далеко это? — спросил Сергей.

— Ферма-то? Да нет. Вот эдак прямиком по-над речкой с версту будет всего пути-то… Али собрался?

— Интересно.

— Антиресно, дак ступай: потом, посля с тобой допоем. Сту-у-пай! А то мне-ка коровенку, знать-то, время доить. Эта, — ткнула в портрет на обложке журнала, — другу неделю как в Москве, на выставке, звеньевая она у нас над комбайнерками, дак все на мне!

Ему показалось, что это радиопередача. А может, у них здесь, в красном уголке, и телевизор есть. Кто это читает? Голос знакомый, а вспомнить не может. Что за актриса?

И растерялся даже, заглянув в проем двери. Читала Таля.

…Взошла заря — зачем? Зачем?Она одно осветит всем:Она осветит бездну тьмы,Где гибнем невозвратно мы…

Сергей не стал мешать, вышел незаметно, прислонился всей спиной к бревенчатой стене. Прогретая за день, она ласкала его теплом. За леском было поле. После недавнего реденького дождичка оно парило, и пар, поднимаясь над лесом, освещал его вершины.