Аляска, сэр! - Юрий Шестера

– Не кори себя, Белый Орел! Это всего лишь так называемая снежная болезнь, возникающая из-за отражения ярких солнечных лучей от снега.

Белый Орел благодарно посмотрел на него, но тут же горько усмехнулся:

– Раньше, Алеша, я такой болезнью отчего-то не страдал. А ведь не раз и не два водил упряжки этой же тропой! – Он вытер рукавом заслезившиеся от осознания наступившей старости глаза.

– Не расстраивайся, Белый Орел! Все равно ты сейчас самый опытный и самый мудрый среди нас! – Воронцов растроганно обнял старика, и спутники в унисон утвердительно закивали.

Всеми силами скрывая смущение, командор тотчас встрепенулся и деловито посмотрел из-под ладони на солнце, уже клонившееся к океанским просторам.

– Все, будет нам сиднями сидеть! Пора к ночлегу готовиться! – бодро скомандовал он, вспомнив о своих обязанностях руководителя перехода. – Где-то ближе к перевалу должно быть иглу[22], в котором мы останавливались при последнем переходе через горы…

Первой опять пошла упряжка Белого Орла, но теперь командор шествовал впереди нее, проверяя перед собой крепость льда длинным шестом, предназначенным для управления упряжкой. «Пуганая ворона и куста боится», – подумал Воронцов, отдавая должное предусмотрительности проводника.

Вскоре Белый Орел остановился и, указывая направление шестом, крикнул:

– Вижу иглу!

«Вот тебе и снежная болезнь!» – усмехнулся мысленно граф, ибо сам он, сколь бы внимательно ни вглядывался в указанное командором направление, так ничего и не увидел.

Проводник тем не менее оказался прав: к одному из уступов на склоне горы действительно притулился небольшой снежный холм, отлично в царстве вечных снегов сохранившийся. Дружно откопав вход, занесенный метелями да буранами, путники оказались внутри невысокого помещения, в котором свободно разместились все пятеро.

Каюры распрягли собак, и те, улегшись на снегу вокруг своих вожаков, теперь блаженно щурились, вгрызаясь крепкими зубами в тушки юколы, которые удерживали передними лапами. А прямо перед входом в иглу, над небольшим костром, разведенным из сушняка, по охапке которого предусмотрительный командор привязал к каждой нарте еще в селении, уютно пофыркивал чайник.

Покончив с хозяйственными хлопотами, уселись в центре иглу в кружок. Один из каюров нарезал крупными ломтями замерзшее отварное мясо, другой расставил чашки для чая, а Воронцов выложил в круг сухари и рафинад – любимые всеми индейцами лакомства. Когда же в иглу был внесен кипящий чайник, Алексей Михайлович, точно волшебник, извлек из-под полы куртки бутылку рома. Все разразились возгласами восхищения, и каюр с чайником в руках, на мгновение застыв у входа, быстро выскочил назад, вернул посудину на костер и тотчас вернулся, опасаясь опоздать к самому главному событию уходящего дня.

Воронцов не спеша разлил ром по чашкам, при этом Белому Орлу налил почти вдвое больше, чем другим. Заметив недоуменные взгляды наблюдавших за его священнодействием индейцев, многозначительно напомнил:

– Белый Орел – наш командор. Он назначен руководителем перехода самим вождем, следовательно, имеет право на большую порцию.

Сочтя аргумент Алеши неопровержимым, индейцы согласно кивнули и дружно взялись каждый за свою чашку.

– За благополучное спасение упряжки! – провозгласил тост Воронцов, и все беспрекословно его поддержали.

Выпили, закусили ломтями мяса. Алексей Михайлович тряхнул темной бутылкой, в ней зазывно булькнули остатки напитка, и лица индейцев вновь просветлели. Граф разлил оставшийся ром, но теперь, ко всеобщему удовольствию, уже всем поровну. «Надо же, сколь сильна у индейцев тяга к равенству, – удивился Воронцов результатам интуитивно проведенного эксперимента. – Надо будет при случае проделать что-нибудь подобное еще раз, дабы убедиться в верности сделанного мною вывода», – решил он для себя.

Потом пили горячий душистый и необыкновенно сладкий чай, заедая его хрустящими сухарями. Алексей Михайлович знал, что сахар способствует быстрому восстановлению сил, потому и не жалел рафинада.

– Эх, только бы и делал, что ездил с Повелителем Духов туда и обратно, – мечтательно произнес порядком захмелевший Белый Орел.

– Губа не дура, как говорит Алеша, – рассмеялся Чучанга.

– А что, разве ж я не прав? – не унимался командор. – Тут вон тебе и заварка для чая, и сухарики, и рафинад для сладости. Я уж не говорю о «воде белых»!..

– Белый Орел, – продолжал смеяться Чучанга, – так ты спихни еще раз свою упряжку в пропасть, и Повелитель Духов снова нальет тебе «воды белых»! И снова, заметь, больше, чем остальным.

Разгоряченные ромом каюры покатились со смеху, Воронцов же лишь вежливо улыбнулся.

– Глупый ты, однако, Чучанга, – обиделся старик. – Какой же индеец столкнет свою упряжку в пропасть нарочно?!

– Не обижайся, Белый Орел! – примирительно обнял его Чучанга. – Ты же знаешь, как я тебя уважаю.

– Уважаю, уважаю… – проворчал тот. – Только в дурную голову могут прийти такие нехорошие мысли…

Слушая их мирную перебранку, граф достал из кармана куртки спичечный коробок, кисет и трубку, которую ему намедни прислал-таки с оказией обязательный Баранов, набил ее табаком из кисета и раскурил от длинной спички из коробка. Индейцы завороженно следили за каждым его действием. У них самих таких трубок, разумеется, не было, а Белый Орел даже и калюмет с собой не прихватил: решил, что слишком уж хрупок тот для дальней дороги.

Меж тем Воронцов, вдоволь насладившись произведенным эффектом, достал вторую трубку (снова мысленно поблагодарив при этом предусмотрительного Александра Андреевича) и, раскурив и ее, передал спутникам для курения по кругу. Индейцы, по очереди делая глубокие затяжки, смотрели на благодетеля с неописуемым благоговением.

Хранителем второй трубки граф назначил Чучангу, и авторитет молодого индейца – и без того высокий в силу родства с вождем племени и приближенности к Повелителю Духов – вырос в глазах путешественников еще более.

С утра продолжили путь к перевалу. Угол уклона местности заметно сгладился, солнце еще не вышло из-за гор и глаза посему не слепило, отдохнувшие за ночь собаки бодро тянули за собой груженые нарты. Потом шедший впереди Белый Орел стал все чаще поглядывать на облачко, зацепившееся за одну из горных вершин, и в конце концов повелел всем надеть камлейки[23].

Прозорливость проводника оказалась весьма полезной: спустя какое-то время действительно потянуло свежим ветерком, а затем как-то сразу на путников обрушился снежный заряд. Снег слепил глаза, а по-над снежным покровом неистовствовала поземка. Двигаться вперед бедным собакам стало совсем невмоготу, поэтому каюры заняли места во главе своих упряжек, и вожаки теперь шли за ними, едва не касаясь носами их пяток. Меж тем Белый Орел продолжал уверенно вести вереницу подвод в бушующем море снега, угадывая дорогу каким-то лишь одному ему присущим чутьем.