Невозможная птица - Патрик О'Лири

«Больше не существует героев, – сказал Майк. – Вместо них теперь звезды».

Наконец-то она улыбнулась.

Он подумал: настоящие звезды понимают, что любовь фанов обманчива и ненадёжна. Поэтому они и заботятся так о своём имидже. Они знают, что лишь один скандал, один нервный срыв отделяют их от того, чтобы оказаться за бортом. Все эти сказки, которые рассказывают о любви. Что будто бы есть где-то тот, кто примет тебя и будет любить таким, каков ты есть, тот, кто не станет требовать от тебя поворачиваться своей лучшей стороной, для кого не важны искусный грим и освещение. Всякий раз, когда Майк видел парочки, хлопочущие друг над другом, он не чувствовал зависти – он просто усмехался. Ох, да бросьте вы, хотелось ему сказать. Бросьте. Не так уж вы счастливы. Посмотрим, что будет, когда вы узнаете друг друга хорошенько. Когда откроется ваша изнанка. Когда секс исчерпает себя и вы окажетесь связанными с человеком, который ранит и изводит вас. Посмотрим, что вы тогда будете говорить о любви.

«Я чувствую себя насквозь прогнившим», – признался он.

Они долгое время молчали.

Джулия сказала:

«Он никогда не узнает. Мы не можем причинить ему такую боль».

«Нет, конечно».

«Что ж, пусть будет так, – она села и взглянула на океан. – Он хороший человек. Но он не знает меня, понимаешь? Он и не должен знать меня. Он думает, что я все ещё та девочка с выпускной фотографии, которую он все время носит с собой. Он не знает о моих мужчинах… и о моем прошлом».

«Ну, а я знаю. Это не имеет значения».

«Вот почему ты мне нужен», – сказала она.

Он просто не мог собраться с духом, чтобы задать вопрос, который мучил его: зачем же тогда оставаться за ним замужем? Вместо этого он спросил:

«Почему ты вышла за него замуж?»

После долгого молчания она произнесла:

«Он был первым, кто не относился ко мне как к дерьму. Я не верила, что на свете есть такие люди, как он. Он был добрым, и умным, и благородным, – она посмотрела на него. – Тебе достаточно?»

«Пожалуй».

«Тогда кончай это».

«Кончать что?»

«Кончай ревновать. Пожалуйста».

Он понял, что не знает её. Неважно, что она считает по этому поводу. Она была для него тайной за семью печатями. Не думал ли он, что секс может это изменить? Майк закрыл глаза и вновь подумал о том, насколько относительной была для него всегда близость с Джулией – все равно что делить постель с незнакомкой. Всегда не то, чего он ожидал. И как бы ему ни было хорошо, он никогда не чувствовал себя после этого ближе к ней, чем до того. Как это было возможно? Разве не предполагалось, что занятие любовью сближает людей? Открывает новые двери? Но с Джулией у него всегда возникало ощущение, что перед ним стена – непроницаемая, непреодолимая. Словно она впускала его внутрь лишь до какого-то предела. Он постоянно обнаруживал, что хочет большего. И каждый раз бывал удивлён, когда она не давала ему этого. И тогда желание окончательно брало над ним верх, и Майк начинал просить, как ребёнок. Пожалуйста. Это все, чего я хочу. Это все, что мне нужно. Чтобы существовало хоть какое-то осязаемое подтверждение, что-то, за что он мог бы ухватиться, что могло бы скрепить связующую их нить, заполнить эту гложущую болезненную пустоту, которую он ощущал каждый раз, когда они занимались любовью, и этой любви не было достаточно. Что-то, что он мог бы назвать, на что он мог бы показать и сказать: видишь? Это наше. Это мы. И никто не может отнять у нас это. Пожалуйста.

«Смотри», – сказала Джулия.

Майк сел.

И едва ли не до того, как он увидел быстро приближающийся туманный вал, этот вал поглотил их, затопив белизной столь безупречной и чистой, что было больно глазам.

Холодный туман дохнул над ними, и не прошло и секунды, как он уже едва мог разглядеть её. Кругом не было ничего, кроме призрачного белого облака, скользящего мимо. Иногда туман становился светлее, иногда темнее, тени отливали синевой. И хотя он не мог видеть её, у него не было ощущения, что он один. Было ощущение, что они вместе, впервые за все это время – они были по-настоящему одним целым. В пространстве, лишённом форм и теней, он взял её за руку: она была влажной и холодной. Он закрыл глаза. Когда он перестал чувствовать холодную водяную пыль на своём лице, он открыл их. Это было похоже на сон. Облако миновало их, и Джулия сидела рядом с ним – ресницы и тонкие каштановые волосы были осыпаны крохотными искрящимися кристалликами, а под расстёгнутой ветровкой была видна её грудь – её покрывал сияющий алмазный убор. Как грудь колибри, истинным цветом которой был прозрачный.

Выныривая из глубин своей памяти, Майк обнаружил у себя странное чувство, словно он поделился своими размышлениями с другим сознанием, как если бы он сидел в тёмном театре рядом с каким-то незнакомцем, а на сцене проходили события его повседневной жизни. Кто это был? Режиссёр? Заказчик? Кто-то, кто делает окончательный монтаж. «ХМ» – так он думал обычно. Хорошего Мало. Этот нелепый жест запоздал, фокус смазан, свет слишком грубый, движения не синхронизированы, действие подано немного слишком резко, словно актёр играет на публику и дёргается как на угольях, – это всегда величайшее искушение для актёров; они так хотят, чтобы их любили. Эта навязчивая необходимость быть в игре и заинтересовать окружающих. Это чувство, что за тобой наблюдают. Он хорошо знал его.

Он опять был на Маунт Тэм. Ошеломлённый красотой Джулии. Её тело блистало каплями туманной влаги. Он снова хотел её. И когда она повернулась к нему и открыла глаза, он увидел беспредельную, вырвавшуюся из-под стражи печаль на её лице – которую она поспешила спрятать, как будто он был незнакомец, странник, которого она только что встретила, как будто они только что не занимались любовью.

«Прости», – сказал Майк. Эти слова странно прозвучали в его устах. Он не смог бы вспомнить, когда в последний раз извинялся за что-либо. Перед кем-либо.

«Заткнись», – ответила она. И, обхватив его голову, она прижала его губами к своей влажной холодной груди. В последний раз.

ОНА БЫЛА ТЕМ. ЧТО ДАНО

Дэниел чувствовал себя неважно. Его поместили в пустую белую комнату, в которой не было ничего, кроме кровати.

Он отказался от успокоительных и гипноза. Он хотел остаться один. Один, думал он, глядя в потолок. Один, и целая кровать в его распоряжении.

Он заснул, и ему приснились водопады. Позади водяной завесы стоял человек, он не мог разглядеть его лица. «Кто ты?» – спросил он.

Когда он проснулся, то обнаружил посреди белого покрывала свои ключи, карандаши и коричневый бумажник.

Он потянулся за бумажником, взял его, откинулся назад, и, открыв, посмотрел на её фотографию.

И в его голове начался бесконечный монолог, неудержимый, как сорвавшиеся с горы сани.

Края фотографии были обтрёпаны от многократного вытаскивания и засовывания её обратно. Он заметил, что её портрет постепенно вытеснялся фотографиями растущего Шона. Здесь были все его школьные фотографии, от дошкольника до третьеклассника. Шон слегка менялся с каждым годом. Сначала он не имел представления, что делать с камерой. Затем постепенно на него начало нисходить понимание, что это для истории. И он стал принимать самые замысловатые позы. Было видно, как на его лице пробивается ум, как его сознание борется за то, чтобы быть отражённым в его чертах. Затем, около второго класса, это приходит. Его лицо говорит: что я делаю здесь? Потом, в третьем классе, он позирует, едва удерживаясь, чтобы не высунуть язык, сдерживая смех, гордясь своей новой стрижкой, своей новой рубашкой.

Между тем как её сын рос вокруг неё, подобно игральным картам, ложащимся вокруг дамы, Джулия оставалась такой же, как прежде – той же выпускницей, которую он так любил, разве что поверхность карточки постепенно изнашивалась. Её тонкие рыжеватые волосы, из-за которых она всегда оправдывалась. Её сощуренные, обиженные глаза, у которых всегда был такой вид, словно она только что плакала. Глаза насторожённые и ранимые, изумляющиеся и боязливые. Её полуулыбка, не открывающая зубов, – только два небольших изгиба в углах её прелестных губ. И нос: она всегда чувствовала себя подавленной от необходимости его носить – этот огромный, вздёрнутый вверх непослушный выступ; постоянно раздувающиеся в знак отвержения ноздри – нос, который, как она однажды сказала, принадлежал какому-то другому лицу. Который был слишком велик для её лица. «Эта вещь», так она называла его. «Первая вещь, которая бросается в глаза», – с содроганием говорила она. Дэниел считал, что полюбил её именно из-за носа.

Красота настолько относительна! Здесь не существует стандартов. Механизм, который приводит в действие желание в человеке, спрятан от других и не открывает своего секрета. Сердце здесь не может выбирать. Оно любит то, что оно любит, независимо от всех доказательств и стандартов, и в этом его проклятие и его дар. На самом деле, подумал он, это одно из самых милосердных свойств желания – для каждого может найтись кто-то другой.