Липовый чай - Алла Федоровна Бархоленко

же нужно было передумать, сколько пережить сомнений и сколько перестрадать, чтобы говорить так сдержанно, так стойко и так печально, и какая детская надежда трепетала в нем, если он кинулся к ней, чужому и случайному человеку, со своей болью, со своими неразрешенными вопросами, где-то в глубине ожидая от нее не то чтобы прямого участия, а скорее испробуя еще один крохотный шанс: вдруг она взглянет на дело с какой-то иной точки и в силу этого стороннего зрения предложит не замеченный им, председателем, ход…

— А через десять лет? — говорил Фильчагин. — Через двадцать? У нас почти нет жилищного строительства, на девяносто процентов частный сектор. Ну, и все, что с этим связано… Я хочу строить и знаю, что не надо строить. Я должен изменить условия труда, но я не сделаю этого… Я реакционер.

Он спокойно и строго смотрел на Лику, но она понимала, что он не видит ее. Он разговаривал с городом, он любил его, он возложил на себя ответственность за него, и плечи его дрожали под этой ношей.

И ее вдруг охватила жалость к этому человеку, к его пустому кабинету, и к этому дому со скрипучими полами, и ко всему городу, который не в силах поспеть за временем.

Выйдя на улицу, Лика оглянулась на окна исполкома, на высокие и узкие окна старого здания, и на всякий случай приподняла руку, как бы еще раз прощаясь или утешая, и пошла искать лесничество, уже стыдясь своей цели, потому что ее забота была не соизмерима с заботой председателя, была слишком мелкой, и, в сущности, заниматься ею не стоило, если очевидна была другая забота, большая и важная, которая не под силу одному человеку, и следовало бы подключиться к этой большой заботе, чтобы разделить ее, осмыслить и разрешить.

И, понимая все это ясно и отчетливо, Лика спрашивала, где находится лесничество, благодарно кивала подробным объяснениям и продвигалась к своей цели.

* * *

— Наконец-то! — воскликнула Ийка, открыв дверь. — Ты считаешь, что у меня мало своих волнений, так я должна не находить места из-за тебя?

На Лике повисли трое Ийкиных ребятишек, требовавших покружить, покачать, сделать козу и рассказать про Муху-Цокотуху.

— Васька! — крикнула Ия в глубину квартиры, и Лика не поняла, кому она кричит — то ли мужу, то ли коту, которого тоже звали Васькой. — Я беру выходной! Ребятня и кухня на тебе, а у меня гости!

Значит, все-таки мужу, кот такого не потерпел бы.

Василий подошел, поздоровался, хотел возразить, но кивнул.

— Молодец! — одобрила его Ийка. — Раз в месяц жене нужно уступать, чтобы в остальное время уступала она. Забирай эту ораву, к нам вход запрещен.

Она повела Лику в дальнюю комнату и заперла дверь на ключ.

— Господи, благодать-то! — воскликнула Ийка, забираясь с ногами в кресло. — Ты приходи почаще, а? Хоть сигарету выкурить!

Ийка уже год покуривала, и муж знал об этом, но каждый раз, когда видел в присутствии жены курящую женщину, брезгливо морщился. Лика подозревала, что нарочно, чтобы хоть как-то оградить безудержную Ийку от новой напасти. У Ийки это был третий брак, и друзья надеялись, что последний.

— Как на работе? — спросила Лика.

Ийка работала в той же больнице, в хирургическом отделении.

— Почти нормально, — ответила она.

— Что входит в твое почти? — поинтересовалась Лика.

— А в мое почти входит ваш сумасшедший Садчиков. Сегодня он сделал три операции, и все гениальные. Это плохо кончится.

— Что плохо? Операции?

— При чем тут операции! Я же сказала, что этот идиот резал гениально. По-моему, с ним что-то стряслось. Или он скоро помрет, или он уже влюбился. Ощущение, что он прыгает через пропасть. Или в пропасть.

Лика почувствовала, как холодеет и натягивается кожа на лице.

— Ну вот, только обмороков мне не хватает, — не двигаясь с места, брезгливым голосом произнесла Ийка.

— Каких обмороков… с чего ты? — через силу проговорила Лика.

— А с того, что не будешь притворяться, — хохотнула Ийка, с удовольствием докуривая сигарету. — Влюбилась — так и говори, что влюбилась!

— Он отличный хирург, — сказала Лика, чтобы что-нибудь сказать.

— Ну, ну… — Ийка ухмыльнулась.

— Нет, правда, он всегда был отличным хирургом.

— А я спорю, да?

— Да не влюблена я, с чего ты взяла? Все это, если хочешь знать, гораздо бессмысленнее.

В глазах Ийки мгновенно пробудился интерес. Она требовательно уставилась на Лику. Теперь не отцепится, пока не поймет, в чем дело.

— Интересно знать, достижимо ли  э т о  когда-нибудь…

— Что — это? — нетерпеливо дернулась Ийка.

— Например, идеальный человек, — сказала Лика.

Ийку перекосило. Потом она расхохоталась. Потом вздохнула.

— Конечно, — сказала она скромно. — Женщина может достичь всего.

— В самом деле? — усмехнулась Лика.

— Не принимай меня за дуру! — возмутилась Ийка. — Я не о себе! Может — в принципе. Потому что наш путь биологического совершенствования в весьма отдаленном прошлом связался с совершенствованием нравственным. Все нравственные нормы рождены женщиной. Не убей, не укради, не возжелай жены ближнего своего — это что, мужики придумали? Да они до сих пор убивают и хоть бы хны! Это матери и жены во все века кричали: не убивайте, не убивайте!

И Ийка выжидающе уставилась на подругу: какие еще вопросы, прошу!

— Я не о принципе, — возразила Лика. — Я конкретно: ты, я, твой муж, мой муж, да хотя бы и Садчиков. Не обязательно всех должно заботить, но у кого-то и возникнет: кто я? Что сумел? Почему во мне столько дряни? Почему я лгу? Почему делаю пошлости? Где я хороший?..

— Ага… Твой муж таких вопросов не задает, мой Васька, естественно, тоже. Значит, ты о Садчикове?

— Я о себе… Все такие, как я, или Садчикову опять не повезло?

— Почему это ему не повезло?