Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая - Ципора Кохави-Рейни
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на жаркий летний день, я шлю тебе жаркие благословения и любовь.
Наоми
27.08.53
Неве Шаанан
Наоми, Наоми, Наоми.
Все мысли улетучились. Все слова запутались и сплелись, и ничего нет в мыслях в данный момент. Только одно имя витает на утреннем ветру вокруг меня и рассеивает всё, что вокруг. Дни после ночного бдения накатывают покоем, обещая новые светлые ночи и неся на своих крыльях лечащий воздух прохлады. И все окружающие выражают огорчение, что это последний день отдыха, и я вынужден их покинуть. Меня же это расставание вовсе не огорчает. Я ощущаю прилив энергии и жажду вернуться к работе. Завтра, в пятницу, вернусь домой. Дни, как я вижу, становятся жарче. Ничего. Я жду тебя на следующей неделе. Выбери себе вечер и целый субботний день за ним. Не приезжай на час. И посвяти весь день пятой главе, которую представила мне в твоей башне. Я поражаюсь силе твоего творческого воображения. Но полагаю, что Отто не может быть единственным представителем революционной Германии. Образ Отто, человека, революционно настроенного, хорош, но слишком слаб в смысле действия. Образ этот олицетворяет коммунистическую Германию тех дней. Но не может быть, чтобы он была единственным, и не было бы там немца, представляющего будущее Германию. Напряги свое творческое воображение, и ты найдешь этого антипода.
В ожидании тебя,
Израиль
06.09.53
Эйн Шемер
Наоми,
посылаю тебе письмо Шлионского как подарок к празднику Всё еще не понимаю, собирается ли он опубликовать главы твоего романа в ближайшем номере своего журнала, или готовит их для следующего номера. Был у редактора Охмани, он ничего не знает. Попросил его прочесть материал у Шлионского и напрямую связаться с тобой. Шлионскому же написал, чтобы он прислал тебе корректуру. Постараемся поработать над ней вместе. Научу тебя, как это делают. Теперь ты сможешь после праздников поехать к Шлионскому. Поговори с ним и спроси его мнение о твоих текстах.
Твой
Израиль
Держась за руки, они идут вдоль хребта, через цитрусовый сад и виноградники, и тени их бегут за ними вдогонку. Пересекают рощу эвкалиптов, и светящиеся окна домов кибуца остаются за их спинами. В эти светлые ночи они взбираются на склоны гор Гильбоа, или лежат под пальмами в долине, и душа ее словно бы несется верхом на белых клубах облаков. “Остерегайся слова, – бархатный голос его мягок и негромок, – слово может разрушить драгоценное переживание души, может быть сильнее яда, убить. Сохраним молчание. В молчании – сила. У каждого в душе таится сокровище, и он должен не только хранить его, но и пережить”. На верхушках деревьях щебечут, не замолкая, птицы, и каждый их звук полон скрытого смысла и значения, листья финиковых пальм шуршат, подобно крыльям, и гроздья фиников раскачиваются на ветру. Месяц в небесной выси притягивает их взгляды, облагораживает их мысли.
“Если прислушаешься к молчанию, – шепчет он, – услышишь вещи, которые заглушаются словами и бесконечными разговорами.
Ночью любое очертание изменяется, каждый шепот, каждое чувство скрывают в себе нечто таинственное”.
Все вокруг замерло. Держась за руки, они идут домой, и их чувства перетекают от одного к другому. Любовь их не нуждается в словах. Молчание становится частью ее творчества. Она старается писать афористично.
“Я приглашаю тебя в квартал, который особенно близок мне, в квартал “Меа Шеарим”
“Ты берешь меня в квартал “досов”? Они близки тебе?” – в ее голосе звучит ирония.
“Когда я репатриировался в Израиль, первой моей экскурсией было посещение квартала “Меа Шеарим”. Он напоминает мне дом в Польше. Тоска по детству тянет меня сюда”.
Они идут по узким улочкам, и ей становится грустно. А ее друг, напротив, оживлен:
“Мечтаю написать книгу о еврействе Польши”.
Они входят в книжную лавку, расположенную в подвале. Израиль забывается среди книжных полок, между обветшавшими священными фолиантами. Она стоит в сумеречном подвале, вдыхая запах старых книг. Он приносит книгу с пожелтевшими страницами.
“Старые книги”, – говорит она. Он качает головой: “Нет, это не запах старости, это запах моих детских лет”.
Он углубляется в свое прошлое. Она идет за ним в этот, чуждый ей, странный мир. Наоми поражена. Ведь ее любимый принадлежит к движению “Ашомер Ацаир”
“Добро пожаловать, реб Исруэль”.
Бородатые мужчины с пейсами и в черных кафтанах приветствуют его из всех углов. На главной улице останавливаются благообразные старики, чтобы пожелать ему добра и мира. Он кланяется им, называя каждого по имени. Он любит приходить сюда и разговаривать с учениками ешив, молодыми умными людьми. Любит сидеть в их компании, читать с ними изречения Мишны. Изучать Гемару, часть Талмуда. Его знания Гемары, острота толкований изречений, открывают ему здесь любые двери. Израиль говорит на отличном идише.
“Вос махст ди унтер дайне гоим?!” – “Что ты делаешь среди гоев?”
“По-вашему, я не кошерный еврей?” – смеется Израиль.
“Реб Исруэль, ты, в высшей степени, кошерный еврей”.
“Еврей всегда еврей. Добрым отношением можно обратить атеистов в кошерных евреев. В кибуце я помогаю им быть кошерными евреями”.
В ешиве, известной своей фанатичностью, Израиль отводит ее в угол коридора, где особенно затхлый воздух, извиняется перед учениками, что не может оставить женщину на улице. Он заходит в класс, а мимо нее проходят молодые знатоки Священного Писания и отводят от нее взгляд в сторону. Она не сдвигается с места. Она с напряженным вниманием прислушивается к дискуссии учеников и Израиля. “Реб Исруэль, ду бист идеалист” – “Реб Исруэль, ты – идеалист”. Они яростно доказывают, что еврею-атеисту запрещено даже ступать по Священной земле Обетованной, а их главное предназначение – хранить святость этой земли. Израиль отвечает, что люди кибуца смиряются с бедностью и голодом во имя того, чтобы превратить болота в плодородные земли, и отвергает их ярость по поводу того, что люди кибуца осмеливаются упоминать имя раввина Кука, который признает святость дел первопроходцев-атеистов.
“Я пришел учить с вами изречения Мишны”, – Израиль пытается прогнать злой дух отрицания, становясь одним из них – кошерным евреем. Примерно, через час он выходит к Наоми в коридор и говорит ей, что тот, кто рос в глубоко религиозном доме в Польше, может понять их резко отрицательное отношение к атеистам. Он уже давно огорчен тем, что религиозные евреи категорически не приемлют атеизм, и общество их теряет. И
