Изгнанник (СИ) - Белинцкая Марина

Чак не мешал им, ползал неподалёку, исследуя окрестности. Случайно попался на глаза Раймону. Решив, что это безобидный полоз, Раймон попытался поймать его. Габриэль закричал, что до смерти боится змей. Но от этого Раймону захотелось поймать змею ещё сильнее. Бедный Чак никогда не ползал так быстро.

Вечером они ловили рыбу. Габриэль поймал окуня, с трудом снял с крючка. Окунь забился, Габриэль уронил его в озеро. Когда отец принялся разделывать рыбу для ухи, Габриэля едва не вырвало при виде рыбьих внутренностей. Он сидел бледный, и Раймон сказал, что один на природе Габриэль помрёт.

— В первые же сутки от укуса бабочки.

— Бабочки не кусаются.

— Тебя сожрут.

Они вернулись домой под вечер. Габриэль сразу же отправился в душ отмываться от озёрной грязи. На ужин была уха, но Габриэль, помня, как она была приготовлена, ел хлеб и овощи.

— Тепличное растение, — невесело пошутил Раймон и вздохнул, ощущая к шутке свою причастность.

День подходил к концу, и громкое тиканье часов усиливало тревожность. Раймон не заметил, как Габриэль на протяжении всего ужина переглядывался с дедушкой. Он ушёл готовиться ко сну, а Габриэль мыл посуду, и мысли о Его ужасе, когда Он узнает, что сегодня видел сына в последний раз, причиняла Габриэлю почти физические страдания.

Он постарается вернуться как можно раньше. Как только изучит всю лечебную литературу. Он будет стараться, и в кратчайшие сроки доведёт своё мастерство до высшего уровня, придёт к отцу, и вместо всех извинений вылечит его. А после всё объяснит. И они будут счастливы. А пока с ним побудет дедушка.

Из спальни раздался кашель. Габриэль отложил посуду, хотел пойти, но Мартин удержал его за руку.

— Сейчас, — он сделал на слове акцент, внимательно посмотрел на юношу, — ты ему ничем не поможешь.

И Габриэль остался.

Позже он собрал чемодан и робко заглянул в комнату, где спали отец и дедушка. Ночной кошмар всё ещё прятался в тенях кустарника за окном. В комнате было свежо. Деревянный подоконник в трещинках, тонкая занавеска, столик возле кровати, сама кровать и раскладушка, на которой спал дедушка — всё, что было в спальне. На столике стояла алюминиевая кружка с дымящимся травяным отваром. Раймон причёсывался, готовясь ко сну. Габриэль сел рядом, и пружина кровати закачалась.

— Богохульствуешь, — сказал Габриэль.

Раймон нашарил ножницы в одном из ящичков прикроватного столика, собрал волосы в хвост и срезал несколько сантиметров. Габриэль оценил новую длину.

— Теперь не дотягиваешь и до учителя сельской школы.

— Отрастут. Всё равно секлись.

Отец обернулся. Распущенные волосы с изломами от косицы подчеркнули остроту его скул, и Габриэль в очередной раз отметил в его лице собственные черты.

— Тот младенец… — начал отец и кашлянул, но не так, как кашлял от болезни. — Заснул и не проснулся.

Габриэль поморщился. Он и думать забыл о том мёртвом ребёнке, все мысли его занимала Кобра.

— Так не должно было быть, — сказал Габриэль тихо. — У него был дар. Не ему нужно лежать в той могиле.

Он сомкнул веки, спрятался в их темноте, загородившись мыслями от внимательно взирающих на него серых глаз, но очнулся, ощутив прикосновение к кончику своего носа. Открыл глаза. Серые глаза были напротив.

— Не наличие дара решает, кому жить, кому нет. Будь у тебя дар, я не любил бы тебя сильнее, потому что вряд ли это возможно.

— Я оборвал династию волшебников.

— Неправда.

— Правда. Мои потомки не родятся волшебниками.

Выражение лица Раймона изменилось. Он отстранился. Отвернулся к окну. Помолчал.

— Не знал, как тебе сказать.

Почему-то Габриэль испугался. Почему-то подумал, что отец скажет, что ему осталось недолго — Габриэль это знал, но не хотел слышать с его уст.

— Тина… беременна, — отец замолк, глядя куда-то сквозь половицы, словно посчитал свои слова предательством. Габриэль выпрямился.

— Мальчик? Девочка?

— Не знаю. Пока неизвестно. Не знаю, как вышло.

— Объяснить?

Раймон взглянул на сына и вдруг засмеялся. Габриэль тоже начал смеяться. Смущённо и глупо. Он повалились на кровать, перебросились подушкой. И почти одновременно затихли. Глядя на отца в сером свете комнаты, где так легко дышалось, Габриэль вдруг заметил следы измождённости на его лице, усталые морщинки, что тенью пали на носогубных складках, между бровей и под глазами. Габриэль не успевал замечать, когда они появлялись. Он видел уже изменившую картину и чувствовал себя сторонним созерцателем искусства Времени. Морщинки хранят истории жизней. По ним легко было прочитать, каким был человек. Много ли улыбался, часто ли хмурился. Морщинки Раймона придавали его лицу свет и печаль.

Как много новых морщинок появится за время моего отсутствия? — подумалось Габриэлю. И главное — какую эмоцию они увековечат

«Сделаю всё как можно раньше», — успокаивал он себя, не отдавая отчёта верхней границе срока. Он приблизился, положил одну руку отцу на грудь, вторую на спину, чтобы запомнить вибрации его болезни, но ничего не почувствовал, ведь змей остался в комнате, в рюкзаке. Отец спросил, что он делает, и Габриэлю пришлось притвориться, что это объятья.

— Ложись спать.

Любого другого на месте Габриэля обжёг бы лёд его голоса. Но Раймон скрывал льдом смущение, битый хрусталь, который всякий раз царапал осколками. Габриэль отсел, сдвинул волосы, упавшие на глаза, к затылку. Сейчас своей нежностью ему не хотелось тревожить раны.

— Я просто хотел сказать… — Габриэль опустил голову, с трудом формулируя чувства в осмысленное предложение. — Когда мы расстанемся, каждый мой шаг будет совершён ради тебя. Даже если мне придётся шагнуть в пропасть.

Он вышел из комнаты, чтобы не видеть выражение его лица. Он успел запечатлеть его образ в памяти, и теперь понесёт его сквозь время к цели.

Каждый шаг…

Конец первой книги