Я – инквизитор - Александр Мазин

Нет уж! Место Ласковину – на чердаке. В темном углу под трубой отопления. И тихо лежать, а то там, за стенкой, в мансарде, люди живут. Услышат – милицию вызовут: ишь, бомжей развелось! Спалят дом – сам бомжом станешь!

Милиция. Легки на помине. Ссутулившись еще больше, Андрей разминулся с тремя ментами, и те «проехались» по Ласковину равнодушными взглядами. Не по человеку – по одежде.

«Одно хорошо,– подумал Ласковин,– габариты у меня скромные. Был бы такой шкаф, как Митяй,– торчал бы в толпе, как Александрийский столп. Большой, конечно, неплохо: вес, внушительность. Но в конкретном случае, когда голова над толпой, в плечи ее не очень-то втянешь. А уж в спину широкую стрелять – одно удовольствие!»

Андрей нащупал в кармане влажный металл. Ма-аленькие такие пульки! Да, не поучи его в свое время Слава – сидеть бы этим пулькам у него под брюшным прессом. А ведь учился – недоумевал. На хрен советскому каратэку уход от огнестрельного? Недоумевал, но выучился. Сэнсэй сказал: делай, значит так делай и не сипи!

Ласковин улыбнулся. Это были хорошие мысли. Обычные. Живые. Захотелось есть. Тоже добрый знак.

Андрей остановился у киоска, купил «Сникерс». Зайдя под арку, сбросил с головы капюшон, набухший от сырости,– стало еще легче. Ел, поглядывая на улицу. Здесь, в тени, было относительно безопасно. Сухо и можно спину распрямить…

– Извините, сигаретки не найдется?

Девушка! Блин! Что ж ты, милая, со спины подкрадываешься? Если человека в одночасье деклассировали и включили в охотничий список, он ведь и бабахнуть может. С испугу. Или влепить уракен в висок, не оглядываясь… по такой головке.

Андрей выдавил улыбку, как остатки крема для бритья:

– Не курю, простите.

Девушка улыбнулась, прицокнула каблучками. И не уходила. Ждала чего-то. Ласковин пожалел, что откинул капюшон.

«Иди, милая,– мысленно попросил он.– Иди отсюда!»

Худенькая блондиночка, глазки большие, подкрашенные. Губки – тоже. Молоденькая совсем, лет девятнадцать.

«Нет, девочка. Нынче со мной дружить – беспокойное занятие».

– Не курю,– сухо повторил Ласковин.

– А-а-а…

Стоит, смотрит, улыбается уголочком накрашенного рта. Эдак «беспомощно»…

Андрею вдруг показалось, что перед ним призрак. Призрак прошлого…

«Мужчина, у меня подъезд такой те-емный! Вы не проводите меня, мужчина, а то мне стра-ашно! Марина меня зовут!»

Славная, наверно, девушка. И впрямь чем-то на бывшую жену похожа. Как черно-белая фотография – на цветную.

«А куда ты идешь, Андрюша? Так поздно?» На блядки иду, куда же еще? Сама ведь трубку снимала, слышала: Конь звонил.

«Ты возвращайся, Андрю-уша, пораньше! А то мне спать одной ску-учно!» Возвращусь. Непременно. Если башку не проломят!

Стоит, блондиночка крашеная, ножками перебирает, «цок-цок». Головка – набок. Кошечка. Смотрит. Шрамом на носу заинтересовалась. Хороший шрам.

– Это,– грубо сказал Ласковин, коснувшись носа,– от сифилиса, поняла?

Фыркнула. Повернулась на каблучках, зацокала прочь.

Зря, конечно, обидел. Это потому, что издерган, потому что Маринку не к месту вспомнил. Дура баба. Родила бы – жила как положено. Так нет, за фигурку свою боялась. Боялась, бросит ее Ласковин, если красоту растеряет. За работу свою боялась ар-ти-сти-ческую. (Педиков этих, кутюрье а-ля рюсс, передавил бы. Костюмчики – зараз не проблеваться. Месть «голубой» братии нимфоманкам.) Бабы, они умные-умные, а в каждой внутри – дурь какая-нибудь. А может, зря девушку спугнул? Переночевал бы в уютном гнездышке. В ласке и заботе. Да стоит ему рубашку снять – любая женщина растает. И не потому, что сложен как надо, а потому, что ранен! А русской женщине заботу проявить – куда там постельные развлечения! И это правильно. Забота – правильно, и то, что девочку отшил,– правильно. Кто поручится, что не пасут его? Что не вытащит девочку из постельки ублюдок Крепленый со товарищи?

Тут Ласковин сообразил, что уже минут десять топчется на своем месте. Тормоз ты, гражданин Ласковин. Как начинающий боец, которому Абрек дня четыре назад объяснял-объяснял порядок сопровождения груза, а потом плюнул и спросил: «У тебя машина есть?» «Есть!» – гордо ответил боец. «Там у нее между сиденьями палка такая торчит, ручной тормоз, знаешь?» «Ясное дело, знаю»,– удивился боец. «Так пойди его поцелуй! – бешено зарычал Абрек.– Это твой папа!»

Черт, как давно это было.

Андрей покинул арку, остановился у черной зеркальной витрины, постоял чуток… Вроде приметных рож не наблюдается. Правда, видимость, мягко говоря, ограниченная.

«Да что я дурью маюсь! – сказал он сам себе.– Будут „тобольцы“ слякоть месить, как же!»

Подъехать на тачке, выскочить, пшикнуть в нос си-эской, под ручки – и поехали. Или еще проще: окошечко приспустить, пистолет с глушителем, бац – не громче, чем ботинком в лужу. «Упал тут один алкаш… Где?.. Да вон лежит. А, ну пусть лежит, раз упал».

Стеклышко поднять – и дальше поехали… «Хоп-хрен вам, мудилы!» – подумал Ласковин, испытывая очередной слабый всплеск ярости.

И побрел дальше, медленно, сутулясь, ногами шаркая… Ага, вот и Суворовский!

Андрей остановился у перехода, когда красный уже замигал. Народ прихлынул, подталкивая Ласковина к краю тротуара…

И тут, свернув влево, прямо под него выкатилась черная «Волга». Выкатилась и остановилась у самого перехода: окна в полуметре от Андрея. И стекло против заднего сиденья уже опущенное…

Ласковин застыл. Ступор. Ни отпрыгнуть, ни наклониться. А вокруг – народ. И рука, сжимавшая в кармане рукоять «вальтера», онемела.

«Вот, значит, как,– отрешенно подумал Андрей, глядя в темное нутро машины.– Вот, значит…»

Из окошка высунулась рука… Пустая. Перевернулась ладонью вверх, сжалась в кулак и втянулась обратно.

«Волга» мощно рыкнула мотором, тронулась и укатила в сторону Лавры. А Андрей остался стоять, с пустотой внутри и ослабевшими коленями.

Зажегся зеленый, кто-то грубо толкнул в спину:

– Заснул, мужик?

Толпа повалила через проспект. Ласковин тоже бездумно перешел через улицу и в каком-то отупении побрел не по Суворовскому, к Советской, в свою схоронку, а дальше по Староневскому… и как сквозь сон услышал впереди слабый перебор колоколов. Он мог бы свернуть и дальше, на Дегтярной, но не свернул, серая тень среди сотен других, продолжал брести по проспекту, пока не увидел, как шагах в двадцати впереди остановилась та самая черная «Волга». Дверца ее распахнулась, и наружу выбрался мужчина. Один, но огромный, в черном, длинном, ниже колен, пальто.

Шестым чувством Ласковин понял: к нему.

Андрей остановился, позволил толпе течь мимо него, сбросил с головы опротивевший капюшон (прятаться больше незачем) и, сжав покрепче пистолет, пальцем сдвинул предохранитель. У него оставалось два выстрела… и он сам. Расставив пошире ноги, Ласковин смотрел, как мужчина в черном движется к нему, не обращая внимания на прохожих, а те расступаются перед ним, как вода перед плывущим судном. Несколько секунд – и между Андреем и человеком в пальто не осталось никого. Руки мужчина держал в карманах.