Чисто семейное убийство - Елена Юрская

— Я тебе помогу, — вдруг сказал она. — Пойдем, Аня.

— Куда это? — в спину обеим прокричала я.

— А к Сержу Кривенцову, — ответила Анька. — Он на кроне своего дерева нарисовал меня и нашего будущего ребенка…

Вот это уж точно решительно не имело никакого отношения к географии… Весь вечер, всю ночь и все следующее утро я готовилась к штурму. А потому абсолютно равнодушно отнеслась к очередному проигрышу Яши, его диким крикам по поводу крапленых карт и выстрелу газового пистолета, произведенному Аглаидой Карповной для острастки в подъезде. Не взволновал меня и вызов к ректору, который категорически отрицательно отнесся не только к моим красным революционным брюкам, прозрачному свитеру и общему внешнему виду, но и пригрозил увольнением в случае, если я не прекращу писать на академию пасквили в газете. А пасквиля всего-то и было, что о негласной цене государственных экзаменов. Я только не поняла, что его расстроило больше — сам факт упоминания о коррупции или несколько заниженные расценки? Отделавшись выговором с занесением в личное дело и потенциальным переходом на службу на биржу труда, я позволила себе обидеться на Лойолу, который так бесчестно меня подставил…

Походу на школу существенно препятствовали смешавшиеся в кучу не только кони, люди, но также и машины, жертвы брачных аферистов, выровненные стены в новой квартире Потаповых, иголки у Дины и всяческая белиберда, которая никак не выстраивалась в четкую концепцию. Я даже немного подрастерялась и для восстановления боевого духа позвонила в редакцию.

— Это я.

Скоро подобная форма приветствия войдет у меня в привычку. Но не велика печаль, есть на свете люди, у которых на визитной карточке написано просто и скромно: «Майкл Джексон».

— Надя, что ты сделала со страховщиками? — строго спросил Владимир Игнатьевич, пребывая в ужасном расположении духа. — Тебе немедленно следует явиться ко мне, мы повторим встречу, и будет лучше, если ты принесешь свои извинения.

— Хорошо, особенно, если кто-нибудь даст мне объяснения по поводу огромной проницательности моего ректора. Ты зачем сдал меня как источник информации?

— Очень радует, что мы друг друга поняли! — рявкнул Лойола и бросил трубку.

Вряд ли, конечно, я могла бы ему чем-то помочь. Новые цирки не заезжали к нам уже около трех месяцев, а старое кино перестали снимать лет тридцать назад. А тут еще и прощай мечта, бабушка и квартира на Патриарших.

И что такого я сделала со страховщиками, если ни стриптиз, ни фигу я им не показывала.

Танечка — лаборантка нашей кафедры страноведения — смотрела на меня укоризненно. Я, вынесшая сор из избы, становилась персоной нон грата не только для верховного главнокомандования, но и для обслуживающего персонала, который конечно же не мог существовать на десять долларов зарплаты, а потому активно посредничал при продаже оценок, билетов и членов приемной государственной комиссии.

— Вас там ждут. Внизу, — процедила она. — Посетителям и посторонним на нашей кафедре делать нечего.

— На войне как на войне, — подытожила я. — А кто?

— Мужчина. Можно подумать, что к вам может прийти кто-то другой.

Она поджала губы. Прошлой осенью я не дала ей выйти замуж за исключительного урода, и теперь ей приходилось довольствоваться любовными муками рядом с ассистентом Виталием Николаевичем, великим театральным режиссером, постановщиком, сценаристом и большим новатором во всех сферах искусства. Танечка, пожалуй, была единственным в городе человеком, который еще не понял, что постоянный выход замуж — это тяжкий сознательный и ежедневный труд.

— Ну зачем вы так, Надежда Викторовна? Все равно ведь продавать будут, только цены подымут и нас всех вышвырнут. А ведь были такие планы… Анталия, например…

— Хотите, я дам опровержение?

— Поздно, — сказала она и улыбнулась практически сквозь слезы. Рухнувший было при подсчете убытков мир был восстановлен. — А еще вам звонила Людмила Кривенцова. Она сказала, что подойдет к академии к концу занятий. Скажите, а это его жена?

— Чья? — изумилась я.

— Ну того, кто ждет?

Глаза у Танечки блеснули огнем возможного обличения.

На стоянке, где теснились студенческие машины — «вольво», «опель», «форд», «хонда», — скромно серела «Волга» с уже знакомыми мне номерами. Едва приметив меня, отчаянно вертящую шеей, из нее выскочил Миша, облаченный в вызывающе достойный костюм джерси. Я попыталась благосклонно кивнуть, но моя шея не желала униматься. Мне совершенно не хотелось обнаружить где-нибудь под ступеньками бездыханный труп Людочки Кривенцовой, обозначенной мною в списках грядущих жертв под номером один. На всякий случай я втянула носом воздух. Кроме запахов табака, дыма, марихуаны, духов от Гуччи, масляной гари от межакадемической столовой, никаких других, вроде крови или разложившегося трупа, мне учуять не удалось. В Багдаде было все спокойно. Людочка Кривенцова, видимо, готовила всем нам сюрприз. Во всяком случае, я бы не отказалась от ее помощи в деле успокоения Луизианы. Другой вопрос, хотела ли я с ней породниться так, как этого хотела моя дочь. Но на решение этого вопроса у меня было еще немного времени — лет семь уж точно.

— Я хотел тебя увидеть, — покорно улыбаясь, сообщил Миша, прикладываясь губами в моей руке.

Стоявшие поблизости студенты разинули рты и чуть не зааплодировали. Таких архаических движений в просмотренных ими порнографических кассетах, видимо, не было.

— Куда тебя подвезти? — спросил он, оставляя выжженные взглядом дырки на моем свитере. Ах, какая я дура, что не надела ничего новенького. Мне он, конечно, сто лет не нужен, но начнутся разговоры, что я обнищала, перестала за собой следить, оказалась неконкурентоспособной. Малолетние дивы станут наступать мне на пятки, и целая категория мужчин детородного возраста откажется от мечты на мне жениться. Короче говоря, в этом свитерочке я выглядела явно бесприданницей. Чтобы исправить досадную оплошность, Миша решил меня подкупить.

— Держи. Это от чистого сердца.

На протянутой ладони появилась обтянутая бархатом коробочка, в которой раньше дарили предметы роскоши, а ныне — турецкий лом, который не годился даже на зубы.

— Стащил у Иры? — сразу спросила я, чтобы знать, куда вернуть.

Еще в школе у меня были ухажеры, которые таскали мне из дому то духи «Фиджи», то хрустальные рюмки, то календарики с голыми тетками. Родители моих поклонников всегда вовремя били тревогу, и я возвращала все, кроме календариков, у которых никогда не находилось хозяина…

— Почему стащил? Выкупил, — обиделся Миша. — Она мне заняла его для одного дела, а потом я отдал ей деньгами…

Я открыла коробочку и прикоснулась к благородному колечку с большим прямоугольным изумрудом, которое, судя по размеру, пришлось бы мне как раз на большой палец на ноге.

— Его что, надо носить на цепочке?

— Нет, над ним надо думать. Если ты согласишься изменить свою жизнь, я, конечно, подарю тебе другое, а это станет просто символом.

— Выкупленным у Иры…

Соколатый абсолютно прав. Если фотограф — это всего лишь навсего профессия, то фотокнязь — определенно социальный статус. Со всеми вытекающими. Миша очень старался соответствовать тем глупостям, которые зачем-то придумал.

— Нет. — Я ласково покачала головой, признавая, что так красиво за мной еще не ухаживали.

— Да. — Он сжал мою ладонь вместе с коробкой и тихо сказал: — Пусть у меня будет повод еще раз тебя увидеть…

На душе, поросшей щетиной и чуть припорошенной пылью, потеплело. Привыкшая к главному жизненному принципу графа Калиостро, который гласил: «Все люди делятся на две категории — тех, от которых что-то нужно мне, и тех, которым что-то нужно от меня», я удивилась настоящей кристальной чистоте в Мишиных глазах и сразу подумала о двух его малолетних дочерях. Похоже, он совсем не хотел мириться с тем, что возраст любви давно миновал, он сражался за собственную свободу с таким упорством, что его было даже жалко. Я положила кольцо в сумку и прерывисто вздохнула. От нечего делать я даже поцеловала его в щеку и почему-то вдруг подумала, что не верю в любовь с первого взгляда… Наверное, я все-таки была очень сильно заколдованной принцессой или просто настоящей прокурорской женой.

— Ты подумай, а я позвоню, — улыбнулся Миша.

— Только не в милицию. Просить киллера вызвать опергруппу — это все-таки верх цинизма, — сообщила я. — Но ход хороший. Обдуманный.

Вот теперь Миша мог считать себя молодым — во всяком случае, по виду отрытого рта и полному безумия взгляду он очень походил на моих студентов, которые с маниакальным упорством прислушивались к нашему разговору. Я красиво улыбнулась и направилась… к трамвайной остановке. Еще немного — и культ нищеты войдет в мою плоть и кровь, как будто всегда там и был.